— Это как посмотреть, — тонко улыбнулся адвокат. — Если, например, обнаружится, что ты продавал эти свои «Па-2»…
— Три, — жалобно сказал Архипов.
— Ну три, без разницы. Так вот, окажется, что ты продавал эту штуковину несовершеннолетним, то придется тебе, мой друг, очень несладко.
— Как это окажется? — изумился Архипов.
— Ну вот окажется, и все! — Гордеев, конечно, играл наобум, но надеялся на свой опыт. По его представлениям, основными покупателями у Архипова должны быть подростки и женщины.
— А… а… а как вы это докажете? — Глаза у парня бегали.
Гордеев насмешливо молчал. Он уже понял, что попал в точку.
— Слушайте! — возмутился Архипов. — Вы же адвокат! Вы же защищать людей должны! А мне угрожаете!
Юрий Петрович покивал.
— Знаешь, как в кино обычно отвечают на такие слова? «Я не угрожаю, я предупреждаю». Так вот, я не предупреждаю, ты прав — я действительно угрожаю. — В голосе Гордеева послышался металл. — И самое главное — я знаю, о чем говорю! Тебя можно так взять в оборот, что… — Гордеев выразительно сжал кулак.
— Ну чего вы от меня хотите, я не понимаю!
— Я бы, пожалуй, попил чайку. У тебя есть чай?
— Есть, — вздохнул Архипов.
— Тогда давай лучше пойдем на кухню, попьем чайку и поговорим о Великанове. Ты много с ним работал? — Гордеев подтолкнул хозяина квартиры в нужном направлении.
— Пожалуй, года полтора вместе проездили…
— Ну вот видишь! Значит, тебе есть что о нем рассказать. Какой он был человек и вообще все, что вспомнишь. Ну а заодно и о тех людях, которые ездили вместе с вами, верно? Вот у меня фамилии записаны: врач Ступин Михаил Иванович, фельдшер Марья Яковлевна и Татьяна, знаешь ведь их тоже, верно? Водители Коля и Прохорыч, так? Доктор Циммерман опять-таки…
Архипов сумрачно кивнул.
Часть вторая
1— Самоубийца, — будничным голосом сообщила диспетчер Леночка, всеобщая любимица. И передала фельдшеру дополнительную информацию.
— Самоубийца, — повторила Татьяна вслед за диспетчером, — молодой парень на крыше, Лавочкина, четырнадцать. Принято, бригада шесть. Выезжаем.
— Не могли подождать минутку. — Прохорыч, ворча, забросил на торпеду любимый карманный тетрис, знакомый, наверное, всем работникам «скорой». — Я, может, на рекорд шел… Ну ладно, не последний раз. Жуй-глотай, Сергей Сергеич, живее. Там на Лавочкина такие колдобины, руку вместе с бутербродом откусишь…
Сергей Великанов, врач «Скорой помощи», споро расправился с бутербродом и вытряс в рот последние капли кефира из пакета.
— Спасателей, интересно, вызвали? — Особой веры в его голосе не было, и все это сразу поняли. Великанов, несмотря на относительную молодость, пользовался большим авторитетом, и в бригаде ему смотрели в рот.
— Хотя бы пожарных, — вздохнула фельдшерица Татьяна, — не полезем же мы к нему на крышу?
По разбитому, как и обещал Прохорыч, вдрызг асфальту с глубокими рытвинами, кое-где засыпанными битым кирпичом и щебенкой, подъехали к четырехэтажному жилому дому с облупившимися стенами. Забравшись правыми колесами на тротуар, там уже стоял милицейский «уазик», два патрульных, придерживая фуражки, глазели вверх. Немногочисленная толпа любопытных стояла чуть поодаль.
Парень лежал на покрытом шифером скате крыши, уцепившись одной рукой за опору телевизионной антенны. Белые кроссовки и края голубых джинсов висели над землей на высоте добрых пятнадцати метров. По краю крыши не было никакого ограждения, помешавшего бы парню скатиться, а внизу — ни кустов, ни хотя бы кучи песка, что смягчили бы удар, только все тот же раздолбанный, горбатый асфальт.
— Когда пожарники будут? — спросил Сергей у ментов.
— А?
— Пожарники, говорю, где?
— А смысл? — пожал плечами один. — Увидит, что лезут или покрывало разворачивают, и отпустит руку.
— Местный придурок, — добавил второй, — в армию, говорят, не хочет. Да мало ли у нас народу с верхотуры сигает…
Сергей посмотрел на представителей власти более пристально. Вид у обоих был донельзя расслабленный. Вообразить, что они реально станут что-то предпринимать, кроме покрикивания в мегафон, было невозможно. Ну что же делать…
— Я попробую с ним поговорить, а вы вызовите все-таки пожарных. — Сергей пошел в подъезд, поднялся на последний этаж. Старался не шуметь: кто знает, что за тараканы в голове у парня, — может, окажется форменный псих, жаждущий исключительно тотального одиночества и бегущий от людской суеты.
К чердачному люку была приставлена лестница. На чердаке пахло мышами. Спотыкаясь о трубы и горы мусора, Сергей добрался до выхода на крышу. Антенна, за основание которой уцепился парень, была метрах в двух, рукой не достать, значит, нужно было вылезать — а если парень отпустит руку?..
— Не подходите — я прыгну, — сдавленно крикнул самоубийца, подтверждая опасения Сергея.
— Ты правда так не хочешь в армию?
Парень ничего не ответил.
— А ты знаешь, что после попытки самоубийства тебя обязательно ждет психиатрическое обследование? А по его результатам вполне могут дать белый билет. Ты уже своего добился, совсем необязательно погибать… — Сергей продолжал говорить, расписывал чудные условия психиатрического стационара, врал, конечно, сочинял на ходу, а сам подбирался все ближе.
Парень, отвернувшись, бубнил что-то об отказе в альтернативной службе, о том, что его записали в подводники… Пожалуй, он уже не хотел умирать, в голосе отчаяние понемногу сменялось возмущением, обидой, апатией…
— Ну давай руку. — Сергей, высунувшись по пояс, протянул парню свою.
И самоубийца потянулся к нему свободной ладонью, поджал колено, оперся на него, ослабил пальцы, державшие антенну. Но колено соскользнуло, и парень, хватая руками воздух, начал съезжать вниз. Сергей рванул за ним, в последний момент схватил за края рукавов куртки, и сам уже, не имея опоры и увлекаемый тяжестью другого тела, пополз по скату. Самоубийца повис на краю, сдавленно охнули зрители. Нужно было отпустить руки. Или погибнуть вдвоем. Сергей не отпустил. И, уже глядя на далекий асфальт внизу, вдруг почувствовал мертвую хватку у себя на лодыжках. Его поймал за ноги в последний момент подоспевший мент. Раскачались все-таки люди в погонах. Он и втащил на чердак вначале Сергея, а потом с его помощью несчастного самоубийцу. Все долго сидели рядом, молча, тяжело дыша, тупо глядя друг на друга. Кто кого спас, уже было не важно.
«Совсем не как в голливудском кино», — подумал Сергей.
— Как же вы не побоялись? — удивлялась по дороге обратно на станцию «Скорой помощи» Татьяна. — Высотища же. Я, например, с балкона вниз и то смотреть боюсь, так и кажется, что упаду, и через всякие подвесные мостики ужас как не люблю ходить, особенно над текучей водой…
— А я высоту люблю, — усмехался Сергей, хотя руки предательски дрожали и противная слабость в коленках никак не проходила. — Я в детстве хотел быть летчиком. Кажется.
— А чего ж не стали? — справился Прохорыч.
— В девять лет передумал.
— Рано у вас детство-то кончилось.
— Нормально.
Сергей вырос в семье потомственных врачей. По отцовской линии все мужчины вплоть до шестого колена, а может и глубже, были так или иначе связаны с медициной: фельдшеры, аптекари, провизоры, доктора, отец — хирург. Мама была педиатром, бабушка медсестрой, а прабабушка, говорят, повивальной бабкой. Сергей с пеленок знал, что врач — очень нужная и почетная профессия, и ничего не имел против. Только сам он считал, что все время ходить в белом халате и смотреть на больных людей — очень скучно, и без устали вертелся на карусели, ходил по забору, висел на турнике вниз головой — тренировал вестибулярный аппарат, чтобы стать военным летчиком, как любимый дед Кузьма, мамин папа, сбивший в войну двенадцать фашистских самолетов и получивший за это целых восемь орденов.
Дел Кузьма жил в деревне в Курской области, и родители отправляли Сергея туда на все лето. Летчиком-истребителем дед был во время войны, но после ранения на боевых самолетах ему летать запретили и из армии списали. Он вернулся в родной колхоз и с тех пор летал на шумных, неповоротливых кукурузниках — опрыскивал поля, перевозил всякие нужные грузы и часто повторял, что если ему и на кукурузниках по возрасту летать запретят, то он сделает себе крылья хоть из бумаги, но летать будет обязательно, потому что человек, однажды влюбившийся в небо, уже никогда не сможет без него жить.
Сережа целыми днями пропадал у деда в пропахшем маслом и керосином ангаре, копался в железках, рисовал прямо на деревянной стене чертежи новых самолеторакет, которые унесут человека на Марс и в другие галактики, которые смогут прямо с неба нырять под воду или в жерла вулканов, а если понадобится — то пролетят хоть сквозь солнце. А дед, ковыряясь в двигателе или каком-нибудь насосе (самолеты в колхозе были очень старые и все время требовали ремонта), неспешно рассказывал о своих боевых вылетах, о том, как дрались в небе с фрицами, как его подбили и как он дотянул горящий самолет до родного аэродрома. Эти истории Сережа готов был слушать бесконечно, хотя и знал их наизусть. Но когда шел дождь, дед почему-то ни за что не хотел говорить о себе и войне, — может быть, его раны начинали болеть, может, с дождем приходили к нему какие-то нехорошие воспоминания. И тогда он рассказывал Сереже о челюскинцах, о Чкалове, о стратонавтах, о том, как самолеты и вертолеты помогают строить города и буровые вышки в глухой тайге, как тушат пожары…
И конечно же Сергей мечтал стать летчиком. Дед улетал опрыскивать поля, а мальчик лежал на выгоревшей под солнцем траве, вдыхал пьянящий аромат луговых цветов и смотрел в небо на юрких стрижей и мечтал, что вот и он, когда вырастет, будет носиться точно так же под облаками, взмывать, кувыркаться, нырять вниз, а железные крылья будут легко подчиняться его умелым рукам… Нет, даже не рукам, они будут подвластны каждой его мысли — к тому времени обязательно изобретут самолеты с телепатическим управлением. А если не изобретут, то он сам изобретет, и тогда летать сможет всякий и каждый, кто пожелает, даже ребенок.
Сергей часто просил деда взять его с собой в полет, но дед отвечал, что он еще маленький. И только когда Сергею исполнилось семь, на семейном совете (мама, отец и дед) было решено: поскольку Сергей идет в первый класс, значит, он уже достаточно взрослый и вполне самостоятельный молодой человек.
Он не спал всю ночь, в голове крутились картинки одна другой замечательней: как он сидит в кабине, как уносится из-под ног земля, как уменьшаются дома и деревья, становясь словно игрушечными… А на деле оказалось еще прекрасней! Все было как в сказке: он, как маленький принц, увидел свою планету, увидел, какая она сказочно красивая, увидел изнутри небо, увидел облака, до которых можно было дотянуться руками, обогнал птиц и заглянул за горизонт!
Этот незабываемый восторг, пьянящее чувство власти над высотой остались с ним на всю жизнь. Но в девять лет он твердо решил, что станет врачом. Хотя с авиации на медицину Сергей переключился не сразу. Ровно три дня он страстно мечтал стать капитаном дальнего плавания.
Летом 1983 года Сергей с родителями отправился в круиз по Волге. Конечно, и в деревне у дедушки была речка Уколка с темными заводями, омутами, где, говорят, водились самые настоящие русалки, с жирными карасями в камышах и отвесным левым берегом, с которого так здорово было скатываться прямо в воду. Но Волга потрясла Сергея: она была такая огромная, такая могучая, такая необъятная! А четырехпалубный «Александр Суворов» так смело и легко рассекал темную воду, что Сережа забыл о самолетах, ракетах, птицах и облаках. Он выходил с отцовским биноклем на верхнюю палубу, смотрел на левый берег, терявшийся в зыбкой дымке, на правый — вообще невидимый, вперед — на бесконечную гладь с барашками волн — и представлял, что это он на мостике, и его приказам подчиняются огромные турбины, и он легко сможет провести свой корабль и по желтым водам Амазонки, и по синей глади океана, и обогнуть землю вокруг, и дойти до Северного полюса…
Они плыли третьи сутки. Вечером в каюте стало душно. У матери разыгралась мигрень, и она уснула. Отец читал медицинский журнал. Сергею не спалось, и он спросил у отца, можно ли ему пойти погулять по верхней палубе.
— Пожалуй, можно, — не сразу ответил отец, с трудом оторвавшись от чтения, — только недолго.
Сергей схватил бинокль и помчался по трапу наверх. В кинозале играла музыка и громко смеялись. Огни корабля мешали рассмотреть, что происходит вокруг. Далеко впереди на фоне темного неба замаячила еще более темная громада моста, кое-где красиво подсвеченного желтыми и красными фонарями. За обедом отец говорил, что Волга в этом месте шириной более двух километров, и Сергей не мог даже вообразить, как можно построить такой длинный мост, если на Уколке, у которой ширина метров пятьдесят в самом широком месте, — и то мост каждую весну смывало ледоходом, а потом его строили и строили до самой середины лета…
Чудо инженерной техники тем временем приближалось. Сергей увидел, как движется по нему тяжелый железнодорожный состав. Он уже мог во всех подробностях разглядеть в бинокль платформы, груженные дровами, вагоны с углем и светлые цистерны. А спустя минуту огромный теплоход на полной скорости врезался в пролет моста.
Плотной воздушной волной Сергея отбросило к трапу, он даже не мог вспомнить потом, как скатился вниз, где потерял бинокль, как не бросился от страха в воду. Ужасной силы ударом как бритвой срезало рубку и верхнюю палубу из дерева, стекла, алюминия и пластика, покорежило, изуродовало и смело в реку находившихся там людей. А сверху, из опрокинувшихся вагонов, на теплоход посыпались бревна, уголь, зерно. Вокруг так гремело и скрежетало, что закладывало уши. В репродукторах продолжала звучать музыка, и находившиеся внизу еще ничего не знали о катастрофе, не все, наверное, даже почувствовали удар. Сергей бросился в свою каюту. Он не мог выдавить из себя ни единого слова, но на его лице был написан такой ужас, что отец тут же отложил журнал, а мать проснулась и бросилась к нему с расспросами.
— Там… — только и смог выговорить он, — там… там все умерли…
Отец открыл иллюминатор, и в каюту ворвался шум и крики.
— Оставайся здесь, — попросила мать, а сама уже доставала с багажной полки отцовский чемоданчик с лекарствами, который он всегда брал с собой в любые поездки.
— Не останусь, — заупрямился Сергей.
— Тогда будешь помогать, — сказал отец.
Теплоход прошел по инерции несколько сот метров и остановился. Мост был чуть позади, и еще за теплоходом тянулся страшный след из тел, обломков, крови и мусора. В темноте трудно было разобрать отдельные детали, но казалось, что вся Волга за теплоходом стонет и вздрагивает в предсмертных судорогах. До пассажиров на нижних палубах уже дошла весть о столкновении. Всюду метались люди, истошно кричали, кто-то искал родственников и знакомых, кто-то истерически радовался, что уцелел.
— Представляете, мне просто приспичило! Я же не знал, я не хотел! — орал какой-то расхристанный дядька с безумными глазами. — Я просто спустился в туалет, а там! Я — в туалет, понимаете?!
Сергей закрывал глаза, чтобы не видеть изуродованные, исковерканные, разорванные человеческие тела. Но и идти с закрытыми глазами он не мог. Он боялся потерять отца. Мать уже куда-то исчезла. Родители сразу же бросились к раненым, искали живых, щупали пульс, успокаивали. Живых было немного, но они были. Отец начал командовать сбежавшимися матросами. Они по его команде поднимали обломки, вытаскивали людей, если кого-то можно было перевязать позже, отец просто приказывал снести раненого вниз, кого-то быстро и ловко перебинтовывал сам. В момент столкновения многие сидели в зале на привинченных к палубе стульях. Те, кого не выбросило за борт и кто остался жив, встать уже не могли. Отец что-то кричал матросам о тазобедренных суставах и требовал носилок. А помощи с берега все не было. Не торопились к «Суворову» даже маленькие буксирчики с врачами и лекарствами.
Из-под кучи стекла и бревен вынули женщину. Ее круглые, остекленевшие глаза смотрели в небо, она слабо стонала. Светлая, чуть рыжеватая, очень длинная коса испачкалась и перепуталась, белое платье было изорвано, и кровь расплывалась на ней пятнами разного цвета — пятно бурое, пятно алое. Ее лицо было бледным, словно вырезанным из бумаги. Отец резким движением от края рванул платье вверх, и пожилой матрос, помогавший ему, шумно сглотнул и отвернулся. Левой ноги не было вовсе — вниз от раздробленного колена висели кровавые лохмотья и остро во все стороны торчали белые раздавленные кости. Правая нога еще была, но в голени сломанная кость обеими концами вышла наружу, и ступня в белой туфле с ремешком лежала как бы отдельно.
— Не жилец это, — буркнул матрос и, протяжно вздохнув, поспешил на новый стон.
Отец пощупал пульс и нахмурился. Сергей стоял рядом и не мог отвести взгляда от глаз женщины, где-то там, в глубине их, еще была жизнь, там еще что-то боялось и не хотело умирать. А отец уже наложил жгут и, еще сильнее хмурясь, бормотал себе под нос:
— До больницы не доживет, слишком большая кровопотеря. — Он подозвал двоих человек с носилками и приказал нести женщину в лазарет. Но там уже не было места, и ее положили в первой же свободной каюте.
Откуда взялась в руках у отца пила, Сергей не помнил, наверное, принес кто-то из матросов. Это была настоящая ножовка по металлу, точно такой же дед отпиливал в своем ангаре головки у болтов, которые прикипели и не хотели выворачиваться. А теперь этой пилой отец собирался пилить живого еще человека, и происходило это не в цирке, и не было никакой уверенности, что все будет хорошо.
— Помогай, — вдруг потребовал отец.
Сергей даже оглянулся, но слова все-таки были обращены к нему, никого больше рядом не было, если не считать женщины, которая от сделанного отцом укола перестала стонать и чуть прикрыла глаза.
— Возьми ее за запястье, слушай пульс. Пропадет — скажешь.
Мгновенно вспотевшими пальцами Сергей взялся за ее холодную как лед руку. Никакого пульса там не было. Время будто остановилось и для него. И вдруг через несколько секунд он почувствовал чуть заметные, редкие, неровные удары. Его собственное сердце так колотилось, что кровь билась даже в кончиках пальцев, из-за этого он все время терял ее пульс. Он смотрел на ее белые губы, на синеющие круги вокруг носа — и как же ему было страшно!..