— Да, вот они там, наверху. А вот и тропинка… Надо лезть туда… Не соскочат же они вниз с такой высоты! Им нет выхода.
— А вдруг, Том, они станут стрелять в нас из-за скал? Это будет довольно неприятно.
— Как вам не стыдно! — воскликнул Том Локер с насмешкой. — Вечно трясетесь за свою шкуру. Бояться нечего. Негры ведь трусы.
— Не знаю, почему бы мне и не дрожать за мою шкуру, — пробормотал Мэркс. — Запасной у меня нет… А что до негров, так они иной раз дерутся как черти…
В эту минуту на скале показался Джордж.
— Эй вы! — обратился он к стоящим внизу, и голос его звучал спокойно и ровно. — Кто вы такие и что вам надобно?
— Нам нужны беглые негры, — крикнул Локер. — Джордж, Элиза Гаррис и их сын, Джим Сельден и его старуха. С нами два констебля, и у нас есть варрент[18] на право захватить их. И мы их захватим! Слышите? Не вы ли Джордж Гаррис, собственность мистера Гарриса из округа Шельби в Кентукки?
— Да, я Джордж Гаррис. Некий мистер Гаррис из Кентукки утверждает, что я принадлежу ему. Но я теперь свободный человек и стою на свободной земле. Джим и его мать тоже здесь… У нас есть оружие для защиты нашей жизни, и мы будем защищаться. Можете подняться сюда, если вам угодно. Но первый, кто окажется на расстоянии выстрела, будет убит, и следующий тоже, и третий — и так все до одного.
— Будет вам, молодой человек! — сказал какой-то низкорослый толстяк, выступив вперед и усиленно сморкаясь. — Все эти речи в ваших устах звучат необдуманно. Вы отлично видите, что мы представители власти. Закон на нашей стороне, и власть, и все! Лучший исход для вас — это спокойно сдаться… Все равно, рано или поздно вам придется сделать это.
— Мне отлично известно, что закон и власть на вашей стороне, — с горечью ответил Джордж. — Вы желаете захватить мою жену, чтобы продать ее на новоорлеанском невольничьем рынке, запереть моего сына, как теленка, в загоне работорговца, хотите старуху, мать Джима, вернуть зверю-хозяину, который избивал и мучил ее только потому, что он не мог бить и мучить Джима. Джима и меня вы хотите подвергнуть истязаниям и мукам… Вы хотите, чтобы нас раздавили под своей пятой те, кого вы называете нашими хозяевами… И ваши законы поддерживают вас. Позор вам, и позор вашим законам! Но мы еще не в ваших руках! Мы не признаем ваших законов, мы не признаем вашей страны! Мы здесь под вольным небом такие же свободные люди, как вы. И клянусь вам, мы будем биться за нашу свободу до последнего вздоха!
Лучи восходящего солнца падали на смуглое лицо Джорджа. Страстное возмущение и отчаяние зажгли огонь в его глазах, и он поднимал к небу руку, словно призывая его в свидетели.
О, если б Джордж был юным венгерцем, прикрывающим в родных горах отступление изгнанников, покидающих Австрию в надежде найти убежище в Америке, его поведение назвали бы героизмом. Но так как Джордж был всего-навсего африканцем, защищающим беглецов, покидающих Соединенные Штаты и стремящихся найти убежище в Канаде, — мы чересчур «благовоспитанны» и слишком «горячие патриоты», чтобы видеть в этом какое бы то ни было геройство.
Если венгерские повстанцы спасаются от законных властей своей страны, американское правительство и газеты приветствуют их звуками фанфар. Но когда то же самое совершают беглые негры, то это… Да что же это в самом деле?
Пусть так… Во всяком случае, осанка, взгляд, голос говорившего, весь он, стоящий перед врагами на скале, заставили шайку Локера притихнуть. В бесстрашии и мужестве есть нечто, способное на мгновение воздействовать даже на самые огрубелые души. Один только Мэркс остался безучастным. Он спокойно зарядил пистолет и в то самое мгновение, когда после речи Джорджа наступила тишина, прицелился и выстрелил в него.
— Вы ведь знаете, — сказал он, — что за мертвого или живого будет заплачено одинаково.
Джордж отскочил назад. Элиза громко вскрикнула. Пуля, скользнув по волосам Джорджа, впилась в дерево.
— Пустяки, Элиза, — поспешно сказал Джордж.
— Какие подлецы! — воскликнул Финеас.
— Приготовься, Джим! — проговорил Джордж. — Проверь пистолеты. Стереги проход. Первого, кто покажется, пристрелю я. Ты выстрелишь во второго… Нельзя тратить два заряда на одного.
— Но если ты промахнешься?
— Я не промахнусь! — спокойно ответил Джордж.
— Из этого парня выйдет толк, — пробормотал Финеас сквозь зубы.
Между тем осаждающие после выстрела Мэркса пришли в замешательство.
— Вы попали в одного из них, — сказал кто-то, обращаясь к Мэрксу. — Я слышал крик.
— Я прикончу второго, — заявил Том. — Никогда я не боялся негров, не побоюсь и теперь. Кто за мной? — И он полез на скалу.
Джордж слышал каждое произнесенное внизу слово. Он наставил дуло пистолета на выход из ущелья, откуда должен был появиться первый из нападавших.
Наиболее храбрые спутники Тома последовали за ним. Они карабкались вверх один за другим, и последние подталкивали первых, хотя тем было не так уже к спеху. Враги приближались. Вскоре массивная фигура Тома появилась на краю расщелины.
Джордж спустил курок. Пуля впилась Тому в бок, но, взревев, как раненый бык, он одним прыжком перелетел через расщелину и оказался на краю площадки, где находились беглецы.
— Друг, — неожиданно произнес Финеас, становясь впереди своего маленького отряда и отталкивая Локера своими длинными руками. — Ты нам здесь вовсе не нужен!
Том, соскользнув с края площадки, покатился вниз по поросшему кустами и деревьями крутому склону, пока, разбитый и стонущий, он не очутился на дне обрыва. Падение было бы смертельным, если бы оно не было несколько смягчено ветвями деревьев, за которые цеплялось его платье. Все же Том ударился о землю много крепче, чем ему было желательно.
— Господи, помилуй, да ведь это настоящие дьяволы! — пробормотал Мэркс, поспешно спускаясь и проявляя при этом значительно бо́льшую энергию, чем при подъеме. Остальные ринулись за ним, толкая и обгоняя друг друга. Толстый констебль задыхался от бега.
— Джентльмены, — предложил Мэркс, — обойдите скалу и спуститесь за Томом. Я тем временем сяду на лошадь и съезжу за подмогой.
Не обращая внимания на насмешки и брань, Мэркс, не теряя даром времени, исполнил свое намерение и пустился наутек.
— Что за гадина! — проговорил один из участников экспедиции. — Притащил нас сюда по своему делу, а сам улепетывает!
— Ничего не поделаешь, — сказал другой. — Придется спуститься за тем, другим. По правде сказать, мне наплевать, живой он еще или мертвый!
Цепляясь за деревья и кусты, они спустились на дно расселины, где, с одинаковым неистовством охая и ругаясь, лежал злополучный герой.
— Вы здорово вопите, Том. Сильно разбились, что ли?
— Сам не знаю. Приподымите меня! Можете? Будь проклят этот квакер! Если б не он, я парочку-другую из них сбросил бы вниз… чтоб посмотреть, как им это понравится.
Ему помогли встать и, поддерживая под руки, отвели туда, где стояли лошади.
— Если б только вы могли довезти меня за милю отсюда, до той таверны… Дайте мне носовой платок, какую-нибудь тряпку… чтоб прикрыть рану и остановить кровь!
Заглянув вниз, Джордж увидел, что преследователи стараются посадить Локера на коня. Но после нескольких тщетных попыток Том тяжело грохнулся наземь.
— Только бы он не умер! — проговорила Элиза, которая, как и все ее друзья, сверху наблюдала за происходившим.
— Почему бы и нет! — ответил Финеас. — Он получил бы по заслугам! Но клянусь честью, — воскликнул он вдруг, — они, кажется, собираются его покинуть!
Он не ошибся. Пораздумав немного и посовещавшись, вся компания вскочила на коней и помчалась по дороге.
Когда они скрылись из глаз, Финеас тоже стал готовиться в путь.
— Поскорее, друзья! Мы должны спуститься вниз и немедленно двинуться дальше, хотя бы пешком. Я просил Майкла поехать на ферму, вызвать на подмогу людей и вернуться с повозкой. Я думаю, однако, что нам лучше будет пойти им навстречу. Дай-то бог, чтобы он скорее вернулся. Сейчас еще рано, и мы по дороге не встретим много людей. Да и от цели нас отделяют каких-нибудь две мили. Не будь дорога сегодня ночью так плоха, они бы нас не догнали.
Спустившись вниз, Финеас увидел возвращавшуюся повозку. Ее сопровождали друзья.
— Какое счастье! — воскликнул он. — Вот едет Майкл, а с ним Стефенс и Амариа. Теперь мы в безопасности!
— Тогда задержимся еще на минутку, — сказала Элиза. — Поможем этому несчастному, который так громко стонет.
— Это наш долг, — поддержал ее Джордж. — Возьмем его с собой.
— И оставим его на попечение квакеров, — согласился Финеас. — Это доброе дело. Я не возражаю против него. Пойдем же, посмотрим, что с ним.
И Финеас, за время своей бродячей охотничьей жизни успевший приобрести кое-какие, хотя и примитивные, познания по хирургии, опустился на колени около Тома и принялся внимательно осматривать его рану.
И Финеас, за время своей бродячей охотничьей жизни успевший приобрести кое-какие, хотя и примитивные, познания по хирургии, опустился на колени около Тома и принялся внимательно осматривать его рану.
— Мэркс… — слабым голосом проговорил Том. — Это вы, Мэркс?
— Нет, друг, это не Мэркс, — ответил Финеас. — Твой Мэркс больше беспокоится о своей шкуре, чем о тебе… Он давно уже удрал.
— Мне кажется, я умираю, — проговорил Том. — Проклятый пес! Оставил меня умирать без помощи! Моя покойная старуха мать всегда твердила мне, что я так кончу…
— Ай-ай-ай! — воскликнула добродушная старая негритянка. — Он зовет свою мать… Какой бы он ни был… мне все-таки жаль его…
— Потише, потише, — проговорил Финеас, — веди себя спокойно. Ты погиб, если мне не удастся остановить кровь.
Финеас с ловкостью настоящего лекаря занялся перевязкой. Его друзья старались ему помочь кто и как умел.
— Это вы столкнули меня вниз? — слабым голосом проговорил Том Локер.
— Но ведь иначе ты сбросил бы вниз нас всех, — сказал Финеас, накладывая повязку. — Не вертись! Дай хорошенько перевязать. Мы ведь народ не злой, желаем тебе добра. Сейчас мы отвезем тебя в один дом, где за тобой будут ухаживать, как за родным сыном.
Том, застонав, закрыл глаза. У такого рода людей мужество — чисто внешнего характера: оно иссякает по мере того, как льется кровь…
Подъехал Майкл с повозкой. Они раздвинули скамейки, сложили буйволовые шкуры на одну сторону, и четверо мужчин с трудом уложили на них Тома. Он окончательно лишился чувств. Растроганная старая негритянка уселась в глубине. Элиза, Джордж и Джим устроились как пришлось, и лошади тронулись.
— Какого вы мнения о нем? — спросил Джордж, обращаясь к Финеасу, рядом с которым он сидел на козлах.
— Все благополучно, — ответил Финеас. — Рана не очень глубока, но ударился он, падая, очень сильно. Он потерял много крови, и это лишило его сил. Когда он очухается, может быть, это послужит ему уроком…
— Куда же мы денем этого беднягу? — спросил Джордж.
— Мы отвезем его к Амариа. Бабушка Стефенса — ее зовут Доркас — считается лучшей сиделкой во всей округе… Не пройдет и двух недель, как она поставит его на ноги.
Час спустя наши путники остановились у дверей фермы, где их уже ожидал сытный завтрак. Тома Локера уложили в постель, гораздо более опрятную и мягкую, чем те, которые он обычно занимал. Рану его промыли и перевязали, и он остался лежать на спине, словно утомленный ребенок. Он то закрывал, то открывал глаза, обводя полусонным взглядом комнату с белыми занавесками и останавливая их на фигурах людей, бесшумно скользивших вокруг него.
Мы временно покинем его в этом положении и вернемся к дяде Тому.
Глава XVIII Жизненный опыт и взгляды мисс Офелии
Положение Тома в доме Сен-Клера с каждым днем укреплялось.
Сен-Клер был ленив и не дорожил деньгами. До последнего времени все закупки производились Адольфом, который был столь же неосмотрителен, как и его господин, и оба сорили деньгами. Привыкнув в течение многих лет сряду управлять всем имением и делами мистера Шельби, Том с искренним огорчением наблюдал за неимоверной расточительностью, царившей в доме его нового хозяина, и даже не мог удержаться от робких намеков и замечаний.
Сен-Клер вначале только изредка и случайно поручал ему какое-нибудь дело. Затем, пораженный его деловыми способностями и редкой рассудительностью, стал давать ему все более и более серьезные поручения и в конце концов доверил ему все закупки и хозяйственные дела. Напрасно Адольф сетовал на то, что его разжаловали.
— Нет, нет, Адольф, оставь Тома в покое, — говорил Сен-Клер, обращаясь к Адольфу, который плакался на то, что власть ускользает из его рук. — Нам с тобой ведомы только наши желания, а Тому известны и цены… Деньги могут понемногу иссякнуть, если вовремя не принять мер.
Облеченный безграничным доверием своего беззаботного хозяина, вручавшего ему банкноты, даже не проверив их достоинства, и принимавшего сдачу, не считая ее, Том, казалось, мог легко поддаться соблазну. Но его спасали врожденная честность и глубокая порядочность. Оказываемое ему доверие, при его взглядах, обязывало его лишь к особо щепетильной аккуратности.
Том относился к своему жизнерадостному, красивому молодому хозяину со смешанным чувством: он был к нему привязан, почитал его, но в то же время поведение Сен-Клера вызывало в нем отеческое беспокойство.
Однажды ночью Сен-Клер ужинал в компании и вернулся домой около двух часов почти до бесчувствия пьяный.
Том с помощью Адольфа уложил его спать. Адольф, которому все это казалось веселой забавой, до смерти хохотал над наивным ужасом Тома.
— В чем дело, Том? Чего ты ждешь? — спросил на следующее утро Сен-Клер, сидя в халате и домашних туфлях в своем кабинете. Он только что выдал Тому деньги на расходы и не мог понять, почему тот мнется и не уходит.
— Разве что-нибудь не в порядке? — продолжал он, видя, что Том все еще продолжает стоять на месте.
— Боюсь, что не совсем в порядке, мастер, — ответил Том, и лицо его стало серьезным.
Сен-Клер, отложив газету и отодвинув в сторону кофейную чашку, вопросительно взглянул на Тома.
— Так в чем же дело, Том? — спросил он. — Вид у тебя торжественный, как у факельщика.
— Я очень опечален, мастер… Я всегда думал, что мастер добр ко всем…
— И что же? Разве это не так? Чего тебе не хватает? Ты, должно быть, не получил чего-нибудь, и это лишь вступление?
— Мастер всегда был добр ко мне, и мне не на что жаловаться… Мне ничего не нужно. Но есть кто-то, к кому мастер дурно относится.
— Ничего не понимаю! Что ты вбил себе в голову? Да говори же! Объясни мне, в чем дело.
— Вчера между часом и двумя ночи я подумал об этом. Мастер дурно относится… к самому себе…
Том произнес эти слова, стоя вполоборота и схватившись за ручку дверей.
Сен-Клер почувствовал, как краска залила его лицо, но затем он рассмеялся.
— И это все? — весело спросил он.
— Все, — произнес Том и вдруг, круто повернувшись, воскликнул: — О дорогой сэр! Я боюсь, что все, все, все пропадет — и тело и душа!
Голос Тома дрожал, и слезы струились по его щекам.
— Бедный, простодушный человек, — произнес Сен-Клер, чувствуя, что и у него готовы навернуться слезы. — Поверь, я не стою твоих слез.
Но Том не уходил. Лицо его и поза выражали мольбу.
— Ну хорошо, Том. Я больше не буду участвовать в этих проклятых попойках. Клянусь честью, не стану больше! Они уж давно опротивели мне, и я сам себе опротивел из-за них. Итак, Том, вытри глаза и ступай по своим делам… Только без благословений! Я вовсе не так уж добр. — И он мягко выпроводил Тома за дверь кабинета.
Том ушел, вытирая глаза.
— Я сдержу данное ему слово, — вполголоса произнес Сен-Клер, глядя ему вслед. И он его сдержал.
Но кто опишет муки и треволнения нашей старой знакомой — мисс Офелии, на долю которой выпала задача управлять домом на Юге?
Ни Мари, ни до нее ее мать не могли быть причислены к разряду хозяек, способных создать порядок в таком большом доме, каким был дом Сен-Клера, и сколько-нибудь разумно распределить работу среди многочисленных слуг.
Мари была ленива, ребячлива, непоследовательна в поступках своих и требованиях и непредусмотрительна. Слуги ее были олицетворением тех же недостатков. В своем разговоре с мисс Офелией она правильно обрисовала положение в своем доме. Только причину она не указала.
В первые дни после перехода власти в руки мисс Офелии она поднималась в четыре часа утра и, сама убрав свою комнату, что она делала, к величайшему удивлению горничной, с первого же дня приезда в дом Сен-Клера, — принималась за тщательную проверку шкафов и кладовых, ключи от которых были переданы ей.
В первый же день были проинспектированы буфетная, бельевая, проверен фарфор и винный погреб. Сколько было раскрыто сокровеннейших тайн! Какой перепуг вызвало это вторжение, какой ропот против этой северной леди!
Тетушка Дина, занимавшая ответственный пост главной поварихи и полновластно управлявшая всем «кухонным департаментом», пришла в неистовый гнев оттого, что кто-то осмелился посягнуть на ее незыблемые права. Феодальные бароны во времена Великой хартии не могли бы проявить большего возмущения по поводу посягательства королевской власти на их священные права.
Дина была особа с характером. Было бы оскорблением ее памяти, если б мы не дали читателю ясного представления о ней.
Тетушка Дина была прирожденной стряпухой, как и тетушка Хлоя, как, впрочем, и многие другие негритянки. Но тетушка Хлоя была аккуратна и методична в своей работе и исполняла свои обязанности, придерживаясь раз установленного порядка. Дина творила только по вдохновению. Подобно многим современным философам, она глубоко презирала разум и логику и подчинялась только своей интуиции. Не было такого гения, такого авторитета, таких доводов, которые могли бы заставить ее признать существование лучшей системы, чем ее собственная, и убедить ее, что в ее систему могут быть внесены какие-либо изменения. Ее прежняя госпожа, мать Мари Сен-Клер, дала ей укрепиться в этом убеждении. «Мисс Мари», как она продолжала звать Мари Сен-Клер и после замужества, нашла более удобным подчиниться, чем вступать в пререкания. И Дина царила самовластно. Ей тем легче было сохранять свое положение, что она в совершенстве владела дипломатическим искусством, состоящим в умении проявлять внешнюю покорность, а на деле непоколебимо стоять на своем. У нее всегда были наготове тысячи оправданий. Основным принципом при этом было то, что главная повариха не может быть виновна. Она была окружена достаточным числом грешников, на которых при надобности можно было свалить любую вину, оставаясь самой незапятнанной. Если какое-нибудь блюдо оказывалось неудачным, то для этого было пять бесспорных причин и пятьдесят виновных, проявивших, несмотря на все ее радения, неслыханную небрежность.