Но случаи, когда можно было жаловаться на результаты творчества Дины, были очень редки. Она шла своими, ей одной ведомыми путями, но неизменно достигала цели, не считаясь ни с временем, ни с местом. Кухня ее всегда создавала такое впечатление, словно здесь пронесся страшный ураган. Каждая вещь имела столько мест, сколько есть дней в году. Но оставьте ее в покое, не приставайте к ней — и вы вкусите яств, достойных эпикурейца.
Был час, когда начинались приготовления к обеду. Тетушка Дина, предаваясь раздумью и отдыху, да и вообще любившая чувствовать себя свободной, сидя на полу, покуривала толстую трубку с коротеньким мундштуком, которой она очень дорожила. Она закуривала ее всякий раз, когда нуждалась во вдохновении. Дина призывала муз домашнего очага.
Вокруг нее живописно группировались негритята, которых всегда такое множество в большом хозяйстве на Юге. Одни лущили горох и чистили картофель, другие ощипывали тонкий пух домашней птицы.
Время от времени Дина, прерывая нить своих размышлений, награждала подзатыльником кого-нибудь из своих юных помощников или при помощи длинной пудинговой ложки увещевала провинившегося.
Все эти курчавые головы покорно склонялись под железным скипетром всесильной поварихи. По ее твердому убеждению, единственным назначением всех этих негров было облегчать ее труд и «сокращать число ее шагов», как она сама выражалась. Она выросла в этой обстановке и не только считала такой порядок вещей естественным и незыблемым, но и доводила его до крайних пределов.
Мисс Офелия, закончив обход остальной части дома, добралась наконец и до кухни. Дина, основываясь на дошедших до нее слухах, уже находилась в ожидании готовящихся нововведений. Она решила держаться строго оборонительной позиции и всяческим новшествам противопоставить пассивное сопротивление.
Просторная кухня была вымощена кирпичом. Старинный очаг занимал бо́льшую часть ее. Тщетно Сен-Клер пытался заменить его плитой. Дина не допустила этого. Ни один из консерваторов не противился с такой яростью мероприятиям новейших времен, как это делала властная повариха Сен-Клера.
Впервые попав на Север, Сен-Клер был поражен порядком, царившим в кухне дяди. По возвращении домой он обставил свою кухню буфетами, шкафами, шкафиками и всевозможными приспособлениями, предаваясь иллюзии, что все это поможет Дине создать хоть какой-нибудь намек на порядок. Но пользы было не больше, чем если бы он всем этим снабдил сороку или белку. Чем больше было буфетов и ящиков, тем больше было мест, куда Дина могла засовывать тряпки, гребни, сношенные башмаки, ленты, искусственные цветы и разные другие предметы, дорогие ее сердцу.
Когда мисс Офелия вошла в кухню, Дина не встала. Она с потусторонним спокойствием продолжала курить, искоса следя за каждым движением старой мисс, делая при этом вид, что занята исключительно наблюдением за своими помощниками.
Мисс Офелия выдвинула какой-то ящик.
— Что сюда полагается класть? — спросила она.
— Всякую всячину, м и с с и с, — иронически подчеркивая слово «м и с с и с», ответила старая Дина.
Ответ вполне совпадал с истиной: в ящике была свалена именно «всякая всячина». Мисс Офелия прежде всего вытащила оттуда великолепную льняную скатерть, всю в пятнах, служившую, по-видимому, для обертывания сырой говядины.
— Что это такое, Дина? — с возмущением спросила мисс Офелия. — Надеюсь, вы не заворачиваете мясо в лучшие скатерти вашей госпожи?
— Господи, да, конечно же, нет! Просто у меня не оказалось больше кухонных полотенец… Я взяла эту скатерть и собиралась отправить ее в стирку. Потому она и оказалась здесь.
— Какое легкомыслие! — проговорила мисс Офелия, вслух высказывая свое мнение и продолжая рыться в ящике. Она извлекла из него терку и два или три мускатных орешка, книжку с методистскими псалмами, клубок шерсти, начатое вязанье, завернутый в бумажку табак, трубку, два позолоченных соусника, наполненные помадой для волос, кусок белой фланели и тщательно закатанные в нем несколько маленьких белых луковиц, узорчатые полотняные скатерти, махровые полотенца, вязальные спицы и разодранные кульки, из которых сыпались душистые травы, которым южное солнце придает такой восхитительный аромат.
— Куда вы кладете мускатный орех? — спросила мисс Офелия тоном человека, который молит у бога даровать ему терпение.
— Куда попало, миссис. Вон там, в треснувшей чашке, лежит несколько штук… Там в шкафу тоже есть немного.
— Здесь, на терке, тоже есть, — произнесла мисс Офелия, вынимая из терки орешки.
— Ах, да! Я сегодня утром положила их туда. Я люблю, чтобы у меня все было под рукой. Джек! Занимайся своим делом! Чего ты здесь торчишь? Я тебе! — И она замахнулась своей поварешкой.
— А это что такое? — спросила мисс Офелия, беря в руки соусник, наполненный помадой.
— Ах, это моя помада! Я положила ее туда, чтобы иметь под рукой.
— И для этого вам необходимы золоченые соусники?
— Господи, я так торопилась! Я собиралась на днях освободить их.
— А это столовое белье?
— Ах, я положила его туда, чтобы отправить в стирку как-нибудь на днях…
— Разве у вас нет места, куда класть то, что отдается в стирку?
— Мистер Сен-Клер говорил, что он для этого купил вон тот ларь, но крышка у него очень уж тяжелая. А кроме того, у меня всегда стоит на нем что-нибудь, и тесто я на нем раскатываю.
— А почему бы вам тесто не катать на этом столе? Он ведь специально для этого приспособлен.
— Да что вы, миссис! На нем всегда столько грязной посуды… и всякого хлама… Там никогда не бывает места.
— Нужно мыть посуду и сразу же убирать ее.
— Мыть посуду! — воскликнула Дина пронзительным голосом. Гнев заставил ее забыть об обычной сдержанности. — Что все эти леди понимают в этом! Хотела бы я поглядеть, когда бы хозяину подали обед, если б я стала заниматься мытьем и уборкой посуды! Мисс Мари никогда даже не заикалась об этом!
— Вот луковицы…
— Да. Я их туда положила… потом забыла. Я собиралась тушить мясо. Я завернула луковицы во фланельку и оставила там.
Мисс Офелия приподняла бумажку из-под душистых трав.
— Я бы очень просила миссис не трогать этих вещей, — произнесла Дина уже более решительным тоном. — Я люблю знать, где что находится, когда мне что-нибудь нужно.
— Но вы ведь видите, что бумажка порвалась.
— Так удобнее доставать.
— Но вы видите, что все травы рассыпаны.
— Ну конечно… раз миссис все перерыла. Миссис сама все рассыпала! — И Дина в крайнем волнении приблизилась к ящику. — А что, если б миссис поднялась в гостиную и там подождала, пока у меня будет время навести порядок? Я все приберу, но я ничего не могу делать, когда хозяйка стоит у меня над душой… Что ты зеваешь, Сэм? Зачем ты подпускаешь мальчишку к сахарнице? Я тебе сейчас!
— Дина, я сама все приберу на кухне, — сказала мисс Офелия. — И я надеюсь, что в дальнейшем вы будете поддерживать порядок.
— Господи, мисс Офелия! Нельзя же леди заниматься таким делом! Нет, никогда я не видела, чтобы леди занимались такими вещами! Ни старая госпожа, ни мисс Мари… Нет, никогда!
Дина в гневе расхаживала по кухне, в то время как мисс Офелия собственными руками разбирала, складывала стопками, вытирала, чистила, расставляла по местам кухонную утварь, и все это с такой быстротой, что Дина совсем обомлела.
— Если северные леди так ведут себя, значит, они не настоящие леди, — заметила она, обращаясь к одному из своих помощников, когда Офелия исчезла из виду. — Я не хуже других умею прибирать, когда наступает время для мытья и уборки. Но я терпеть не могу, чтобы леди путались в мои дела и запихивали мои вещи в такие места, где мне их потом не найти!
Нужно отдать Дине справедливость: время от времени на нее находила какая-то неудержимая потребность наводить чистоту и порядок. Это были, по ее словам, «дни генеральной уборки». В такие дни она до дна перебирала ящики и вытаскивала из буфетов все содержимое. Все это расставлялось и разбрасывалось по полу и столам. Беспорядок воцарялся в ее владениях поистине невообразимый. Затем она закуривала трубочку и внимательно рассматривала все предметы кухонного обихода, обсуждая способ их применения. Привлекая на помощь молодое поколение, она заставляла до блеска начищать котлы, кастрюли и сковороды.
Когда все кастрюли и блюда были вычищены, столы сияли белизной, а все лишнее было рассовано по углам, Дина переодевалась в яркое платье, обматывала голову пестрым платком и повязывала белый передник. Затем она изгоняла из кухни всех своих юных подручных, чтобы подольше «сохранить порядок».
Впрочем, периодическое рвение Дины к чистоте не было лишено некоторых отрицательных сторон: Дина бывала так восхищена блеском своих кастрюль и сковород, что упорно отказывалась пользоваться ими.
Нужно отдать Дине справедливость: время от времени на нее находила какая-то неудержимая потребность наводить чистоту и порядок. Это были, по ее словам, «дни генеральной уборки». В такие дни она до дна перебирала ящики и вытаскивала из буфетов все содержимое. Все это расставлялось и разбрасывалось по полу и столам. Беспорядок воцарялся в ее владениях поистине невообразимый. Затем она закуривала трубочку и внимательно рассматривала все предметы кухонного обихода, обсуждая способ их применения. Привлекая на помощь молодое поколение, она заставляла до блеска начищать котлы, кастрюли и сковороды.
Когда все кастрюли и блюда были вычищены, столы сияли белизной, а все лишнее было рассовано по углам, Дина переодевалась в яркое платье, обматывала голову пестрым платком и повязывала белый передник. Затем она изгоняла из кухни всех своих юных подручных, чтобы подольше «сохранить порядок».
Впрочем, периодическое рвение Дины к чистоте не было лишено некоторых отрицательных сторон: Дина бывала так восхищена блеском своих кастрюль и сковород, что упорно отказывалась пользоваться ими.
Постепенно мисс Офелии удалось навести некоторый порядок в доме. Однако все труды ее по привлечению к этому делу слуг были подобны труду Сизифа или Данаид[19]. Придя в полное отчаяние, она обратилась за помощью к Сен-Клеру.
— Не придерживаться никакого порядка, не дорожить временем, не знать ни для чего места — ведь это недопустимая расхлябанность! — возмущалась она.
— Дорогая моя Вермонт, вы, северяне, придаете нелепое значение времени. Какую цену может иметь время, объясните мне, пожалуйста, для человека, у которого его вдвое больше, чем он в состоянии заполнить? Что же касается распорядка дня, то ведь если у человека нет другого занятия, кроме лежания на диване, то какое значение может иметь, если завтрак или обед будут поданы часом раньше или позже? Дина кормит нас изумительнейшими обедами — супы, рагу, жаркие, десерт, мороженое, пломбиры и тому подобное. Все это она умеет вызвать из бездны хаоса и мрака. Восхитительно, не так ли? Но упаси нас бог спуститься в кухню и увидеть, как все это изготовляется: мы бы ни к чему не решились больше прикоснуться! Дорогая сестрица, перестаньте думать об этом. Все равно толку не выйдет. Вы потеряете душевный покой, а Дину заставите потерять голову. Пусть делает как хочет!
— Но, Огюстэн, вы и представления не имеете, в каком виде я нашла все на кухне!
— Вы полагаете, я не знаю, что скалка, которой она раскатывает тесто, валяется под кроватью, а терка находится у нее в кармане вместе с табаком? Что на кухне шестьдесят пять сахарниц, и все они рассованы бог весть где? Что она вытирает посуду — когда столовой скатертью, а когда и лоскутом от своей старой юбки? Но в том-то и чудо, что при всем этом она готовит восхитительные обеды. А кофе? Какой кофе! О ней нужно судить, как о генералах и государственных мужах… по одержанным победам.
— Но расточительство, но ужасные траты?
— Правильно! Заприте все, храните при себе ключи. Выдавайте продукты по мере надобности, но не вздумайте проверять остатки. Это, пожалуй, еще единственный путь!
— Не скрою, Огюстэн, что меня все это беспокоит. На меня подчас находит сомнение: честны ли они? Можно ли на них полагаться?
Огюстэн от души расхохотался при виде серьезного и расстроенного лица мисс Офелии, когда она задавала ему этот вопрос.
— Нет, сестрица, это просто невероятно, просто невероятно! — восклицал он. — Честны? Да неужели на это можно рассчитывать? А почему бы им быть честными? Что мы для этого делаем?
— Почему вы не стараетесь воспитать их?
— Воспитать? Та-та-та! Какое я могу им дать воспитание? Похож я на воспитателя, нечего сказать! Что же касается Мари, то она скорее способна сжить со свету всех рабов, чем обратить на путь истины хотя бы одного.
— Но не может же быть, чтобы среди них не было честных людей!
— Конечно, есть. Иногда природа ради забавы создает такого простого, наивного, преданного человека, что даже самое зловредное влияние не способно испортить его. Но поймите: уже у груди матери чернокожие ребятишки понимают, что успеха и благополучия они могут добиться, только пробираясь окольными путями. Только эти пути возможны и в отношениях с родителями, и с хозяевами, и с хозяйскими детьми, товарищами их детских игр. Лицемерие, ложь становятся привычкой, без них не обойтись. И наказывать их за это нет основания. Такие люди, как Том, — это исключение и чудо!
— А что же будет с их душами! — воскликнула мисс Офелия.
— Ну, признаюсь, это уж меня никак не касается. Меня интересует только земная жизнь. Принято считать, что чернокожие отданы на земле во власть дьяволу во имя блага белых. Кто знает, может быть, на том свете картина будет иная.
— Какой ужас! — прошептала Офелия. — Ах, рабовладельцы! Постыдились бы вы хоть самих себя!
— Право, не знаю, чего мне стыдиться. Нас окружает довольно приличная компания. Приглядитесь к тому, что творится во всем мире: всюду низшие классы приносятся в жертву высшим. Примером может служить хотя бы Англия. А между тем весь мир клеймит колонистов Южной Америки за то, что наш способ угнетения несколько разнится от их способов.
— В штате Вермонт все люди свободны, — возразила Офелия.
— Согласен. В Новой Англии и в Северных штатах дело организовано несколько лучше, чем у нас. Но, мне кажется, звонят к обеду… Итак, сестрица, забудьте на время о ваших тяжких заботах и пожалуйте к столу!
Вечером мисс Офелия находилась на кухне. Внезапно один из негритят громко закричал:
— Вон идет тетка Прю, идет и ворчит, как всегда!
Вошла высокая и сухая негритянка, неся на голове корзину с горячими булочками и сухарями.
— Здравствуй, Прю, — сказала кухарка.
Поставив корзинку, Прю опустилась на пол и, упершись в колени локтями, пробормотала:
— О господи, хоть бы умереть мне скорее!
Голос ее звучал хрипло, а вид ее был мрачен.
— Почему вы хотели бы умереть? — спросила Офелия.
— Я избавилась бы от мучений, — ответила Прю, не поднимая глаз.
— Зачем вы постоянно напиваетесь? — проговорила Джэн, хорошенькая горничная, квартеронка, позвякивая коралловыми серьгами.
Прю бросила на нее злобный взгляд.
— И ты к этому же придешь! — ответила она. — И тогда нам с тобой будет по пути. Тогда ты тоже с радостью выпьешь рюмочку, лишь бы забыть о своем горе.
— Будет тебе, Прю, — оборвала ее кухарка. — Выкладывай свои хлебцы. Миссис рассчитается с тобой.
Офелия взяла у нее дюжину белых хлебцев.
— Там на полке, в треснувшей кружке, кажется, лежат талоны, — сказала Дина. — Слазай-ка туда, Джек, и достань!
— Для чего эти талоны? — спросила мисс Офелия.
— Хозяин Прю получил деньги вперед и выдал нам эти талоны. Мы расплачиваемся ими с Прю за булки.
— Когда я возвращаюсь домой, — сказала Прю, — хозяин подсчитывает деньги и талоны и, когда счет не сходится, — избивает меня.
— И по заслугам, — вставила хорошенькая Джэн, — раз ты тратишь его деньги на выпивку!
— И дальше буду так делать, — со вздохом произнесла Прю. — Не могу я жить иначе! Выпью и забудусь…
— Это очень дурно с вашей стороны, — сказала мисс Офелия.
— Я и сама знаю, — произнесла Прю. — Но я все равно буду так делать. Я хотела бы умереть и освободиться от моих мук. — И старуха, с трудом встав на ноги, подняла на голову корзину. Но раньше чем выйти, она еще раз взглянула на горничную.
— Ты думаешь, что очень красива со своими побрякушками? — сказала она. — Вертишь головой и сверху вниз глядишь на людей. Так… так… Придет время, и ты будешь такой же старой и несчастной, как я. Тогда посмотрим, не захочешь ли ты пить, пить и пить! Поберегитесь пока, эй вы! Эй! — И она с полубезумным смехом вышла из кухни.
Том, находившийся в кухне во время разговора со старухой Прю, вышел вслед за нею на улицу. Он видел, как она время от времени с глухим стоном останавливалась и затем продолжала свой путь. Наконец она остановилась у дверей какого-то дома и, опустив на ступеньки корзину, поправила платок на плечах.
— Я провожу вас немного и понесу вашу корзину, — сказал Том.
— Зачем? — произнесла старуха. — Я не нуждаюсь в помощи.
— Мне кажется, вы больны, расстроены чем-то…
— Я не больна! — резко оборвала она его.
— Если бы я мог… — заговорил Том, с волнением глядя на нее. — Если бы я мог заставить вас… отказаться от выпивки. Вы ведь губите себя…
— Знаю. Я попаду прямо в ад, — ответила она с болью и яростью. — Я попаду в ад… Мой хозяин повторяет это каждый день. Хоть бы я уж скорее оказалась там!
Том вздрогнул, услышав эти слова, в которых звучало беспредельное отчаяние и гнев.
— Где вы родились? — спросил он ее.
— В Кентукки. Один человек купил меня, чтобы присматривать за детьми, которых он выращивал на продажу. В конце концов он и меня продал работорговцу, у которого меня и купил мой теперешний хозяин.