- Я всю жизнь свою прослужил в мортирном полку и понятия не имею о крепостных пушках и правилах стрельбы из них, - признался он - Чем же изволите сейчас ведать, ваше превосходительство? - справился Борейко - Председатель комиссии по наблюдению за тем, чтобы в ночное время люди не спали на позициях, - важно сообщил генерал.
Поручик чуть заметно усмехнулся.
- Весьма ответственная должность.
- Да, если хотите, - нахмурился Никитин, почувствовав насмешку.
После обхода позиции Борейко предложил генералу позавтракать, а Звонареву велел навести порядок на батарее и предупредить, когда появится Стессель.
Солдаты усердно принялись за уборку. Заинтересовал и их Никитин. Начались расспросы - кто он, чем ведает, зачем пришел на батарею. Прапорщик подробно рассказал, что знал.
- Выходит, он вроде старшего ночного сторожа в Артуре, - решил Блохин. Только где же у него погремушка?
- Какая погремушка? Трещотка, что ли?
- Она самая.
- Сделай да поднеси ему, - засмеялся Звонарев.
- Мигом сварганим из старого железа, только как бы у меня потом из-за этого голова не затрещала, - зубоскалил солдат.
Пользуясь затишьем на фронте, Стессель решил объехать батареи второй линии. Здесь было совершенно безопасно и в то же время можно было с чистым сердцем послать реляцию о посещении передовых позиций.
Артиллеристы едва успели закончить уборку, как на дороге показался известный всему Артуру экипаж, запряженный парой серых в яблоках лошадей.
Прапорщик поспешил в блиндаж. Там он застал Никитина и Борейко, усиленно выпивающих и закусывающих. Не привыкший к гомерическим порциям поручика, генерал уже с трудом двигая языком.
- Подъезжает Стессель, - сообщил Звонарев.
- Разрешите встретить его превосходительство? - обратился поручик к Никитину.
- Конечно, конечно. Он ведь любит почет. Сразу раздуется, как индейский петух, думает, что тогда его и впрямь за умника ненароком сочтут, пролепетал с трудом генерал.
Офицеры вышли, оставив своего гостя в обществе целой батареи недопитых бутылок и опорожненных стаканов.
Стессель вышел из экипажа и приказал выстроить солдат за орудиями. Когда это было исполнено, он громко поздравил солдат с отбитым штурмом и поблагодарил за службу. Обходя по фронту, генерал сделал Борейко замечание за плохую выправку солдат. Особенно возмутил его Блохин, у которого фуражка блином сидела на голове, пояс спустился вниз, на лице застыла глупейшая улыбка.
- Что за олух! - закричал Стессель. - Голову выше, брюхо подбери! - И генерал ткнул солдата в живот.
Эффект получился совершенно неожиданный. Перегнувшись вперед, солдат громко икнул. Стессель даже онемел от удивления.
- Поставить этого идиота на шестнадцать часов под ранец, чтобы вел себя прилично в присутствии генерала, - приказал он, обретя наконец дар слова. Не солдаты, а папуасы какие-то!
Неизвестно, сколько бы времени он возмущался, если бы не увидел приближающегося к нему Никитина. С блаженно-пьяной улыбкой на багровом лице, пошатываясь и заплетаясь на каждом шагу, Никитин еще издали посылал своему другу воздушные поцелуи. Стессель нахмурился.
- Ты уже успел зарядиться! - недовольно проговорил он.
- Успел, Толя, но только самую капелечку! Не сердись, дай я тебя поцелую.
- И Никитин обнял Стесселя.
- Довольно, Владимир Николаевич. Тебе, я вижу, надо немного отдохнуть.
Поедешь сейчас со мной.
- Только не хмурься, Толя. Ведь в молодости и ты не был схимником!
Помнишь, как перед третьей Плевной мы с тобой в собрании дербалызнули? Ты еще на четвереньках под столом ползал, лаял по-собачьи и кусал дам за ноги!
Ведь тоже был когда-то шалунишкой!
- Едем! - решительно подхватил Стессель его под руку.
- Да куда ты меня тащишь? Позволь хоть попрощаться с моим новым приятелем. Люблю его, как сына. Заметь - это лучший артиллерист в Артуре! И Никитин облобызался с Борейко.
- Подавай! - нетерпеливо махнул рукой кучеру Стессель, но Никитин уперся.
- Хочешь, я тебя свезу в одно тепленькое местечко? - предложил он, хитро улыбаясь. - Девочки там - пальчики оближешь!
Стессель свирепо молчал и продолжал вести Никитина к экипажу.
- Нет, постой! - вырвался последний. - Да ты не бойся, я твоей мегере ничего не скажу! Ведь все знают, что ты сидишь у ней под башмаком и она бьет тебя туфлей по голове. - Никитин громко захохотал. Окончательно выведенный из себя, Стессель втолкнул своего друга в экипаж и приказал трогать.
- Смирно! - скомандовал вслед уезжающему начальству Борейко, отдавая честь. - За этакое генеральское представление, - обернулся он к Звонареву, не жалко и полсотни заплатить. Разойтись!
Солдаты бросились в разные стороны. Блохин тут же прошелся колесом и к вящему удовольствию всех повторил свой нехитрый трюк со Стесселем.
- Воображаю, как попадет Никитину за сегодняшнее! - заметил Звонарев.
- У него хоть в пьяном виде мозги начинают шевелиться по-человечески, а у Стесселя они уже окончательно и бесповоротно застыли на месте.
Жизнь на Залитерной шла своим чередом. Звонарев то конструировал "артурский пулемет", то придумывал, как пропустить электрический ток в проволочные заграждения, то принимался за проектирование воздушного шара, на котором Борейко должен был подняться на высоту тысячи футов с целью обнаружения осадных батарей. Докладные записки с Залитерной градом сыпались в Управление артиллерии, где их аккуратно подшивали в папки.
Поручик каждый вечер отправлялся в "экономку" и возвращался поздно ночью.
Звонарев часто встречался с Варей, приносившей обеды. Девушка все прочнее входила в жизнь прапорщика - заботилась о его питании, белье, следила за порядком в блиндаже, разносила денщика за грязь и неаккуратность. Между ними установились хорошие, дружеские отношения. Варя не очень командовала, а Звонарев избегал дразнить ее.
Солдаты тоже привыкли к Варе и звали ее "нашей сестрицей" и "прапорщиковой барышней". Один Блохин непочтительно величал ее просто Варькой, но при встречах тоже был вежлив.
Пользуясь отсутствием офицеров на батарее, солдаты вечерами собирались у костров и слушали Ярцева. Последний с необычайным воодушевлением и подъемом торжественным речитативом декламировал "Полтаву" и "Руслана и Людмилу", вызывая бурные восторги своих слушателей. Чеканный стих пушкинских произведений зачаровывал всех звучностью и красотой. Лежа на земле, лицом к огню, солдаты восторженными восклицаниями выражали свои чувства Даже Блохин, сначала было забраковавший "Руслана и Людмилу", теперь, переваливаясь с боку на бок и лениво почесываясь, удивленнорадостными восклицаниями приветствовал особенно понравившиеся ему места.
- Сказка эта так сама на песню и просится, - мечтательно произнес Белоногов. - Вот бы хором спеть было хорошо.
- Подожди, дальше еще лучше будет, - улыбаясь счастливой улыбкой, отвечал Ярцев и переходил к "Полтаве", за которой следовал "Медный всадник".
"Евгений Онегин" имел меньший успех.
- Про господ оно, нас мало касаемо, - зевал Блохин, - ты бы, сказочник, лучше про попа Балду сбрехнул.
Проходя как-то мимо Ярцева, Борейко поинтересовался, что он читает.
- И нравится? - справился он.
- Раззявя рты слухают, вашбродие.
Поручик хмыкнул носом.
- Некрасова поэта знаешь?
- Малость слышал, но по-настоящему не видел.
Борейко достал однотомник сочинений Некрасова и в один из вечеров, присев к солдатскому костру, прочитал на выбор несколько отрывков. Когда он кончил, солдаты продолжали некоторое время сидеть молча.
- Не понравилось, что ли? - спросил поручик.
- Какое не понравилось! - отозвался Блохин. - Да разве разрешается про такое писать? - недоверчиво спросил он.
- Ты думаешь - запрещенное? - усмехнулся Борейко и, раскрыв первую страницу, показал:
- Читай, коль грамотен: "Разрешается цензурой"
- Чудно даже, чтобы про господ так писать, - все еще сомневался солдат.
С этого вечера Некрасов стал любимым поэтом. Чтецом выступал сам взводный Родионов. Низким, рокочущим басом он неторопливо читал "Кому на Руси жить хорошо", "Орина, мать солдатская" и другие поэмы. Блохин располагался рядом и пристально глядел ему в лицо, повторяя следом за фейерверкером отдельные фразы. Один Ярцев по-прежнему предпочитал Пушкина и, устроившись в отдалении, умиляясь втихомолку, читал на память целые главы из "Евгения Онегина".
Иногда завязывались общие разговоры. Излюбленными темами были: скоро ли кончится война и что после нее будет.
- Без бунта дело, братцы, не обойдется, - заявил однажды Блохин. - Как до дому доберемся - помещицкую землю промеж себя поделим, а попервах всех генералов да офицеров побьем.
- Что ж, ты и Медведя убьешь? - иронически спросил Родионов.
- Зачем? Он у нас за главного будет.
- Так ведь он офицер.
- Душа в нем солдатская, нашего брата нутром чует.
- Так ведь он офицер.
- Душа в нем солдатская, нашего брата нутром чует.
- И водку лакать здоров, тебе под пару, - усмехнулся Родионов.
- Не в том дело, - отмахнулся солдат. - Дюже умный зверюга.
- А Сергунчика нашего куда денешь?
Блохин призадумался.
- Варьке отдадим, пусть с ним милуется.
- Он и без тебя на ней скоро женится.
- Она на нем женится, а он детей нянчить будет, - под общий хохот не задумываясь ответил Блохин.
- Кондратенку как? - спросил Кошелев.
- То пусть Медведь решает, он башковитый.
Перебрали всех известных им офицеров и решили, что большинству из них придется "открутить башку".
- Черт с ними, пусть себе живут, лишь бы скорей войне конец и по домам разойтись, пока целы, - окончил разговор Родионов. - Пора и по блиндажам.
Кто ночью-то дневалит?
В блиндаже Родионов обратился к фельдшеру:
- Слыхал, появилась в Артуре новая болезнь, от которой у человека зубы выпадают, а сам заживо гниет, скорбут, что ли?
- Скорбут-цинга. На перевязочном пункте говорили, что в Четырнадцатом полку были случаи. У нас быть ее не должно - она делается от плохой пищи.
Харчи наши пока что подходящие.
- Все же надо людей предупредить. Завтра перед обедом о ней скажи да заодно посмотри, нег ли больных. Она, говорят, прилипчивая.
В один из спокойных дней Звонарев отправился на батарею литеры Б, где давно уже не был. Прочные бетонные казематы служили достаточно надежным прикрытием от бомбардировок, и солдаты находились здесь в относительной безопасности. Сидя под прикрытием бруствера прямо на земле, они чинили свою одежду, обувь, брились, стриглись, пили чай из котелков... Картина была самая мирная, и только посвистывание пуль где-то вверху да взлетающие временами на гребне маленькие фонтанчики пыли говорили о войне. Прапорщик прошел к каземату, где помещался Жуковский. Капитан встретил его совсем больной, исхудавший, почерневший, с глубоко запавшими глазами. Он едва стоял на ногах.
- Желудок совсем замучил. Я уже подал рапорт о болезни командиру артиллерии. Хочу хоть недельки две пожить на Утесе, авось поправлюсь. Здесь же на хозяйстве останется Гудима, благо он устроился совсем по-семейному с Шурой.
Звонарев, в свою очередь, рассказал капитану о генеральском посещении, не забыл упомянуть и о вечерних прогулках Борейко в город.
- Дай бог, дай бог! Может, женится - переменится, бросит пить!
Талантливейший человек, а водкой губит себя! - вздохнул капитан. Пойдемте-ка к Гудиме.
Штабс-капитана они застали за писанием дневника. Тут же с рукоделием сидела Шура, конфузливо поднявшаяся навстречу гостям.
- Приготовь нам чаю, - бросил ей Гудима, здороваясь с вошедшими. - Сейчас из Управления передали по телефону, что вам разрешено уехать на Утес, Николай Васильевич.
- Тогда я попрошу вас поскорее составить передаточный акт. Пойдемте займемся этим.
Жуковский и Гудима вышли. Звонарев остался с Шурой, хлопотавшей над керосинкой, - Вы давно здесь? - справился прапорщик.
- Приехала вместе с Алексеем Андреевичем.
- И не страшно вам?
- На Утесе бывало страшнее. Кроме того, мне там папаня с маманей проходу не давали. Вернись да вернись домой, - жаловалась Шура.
Как только Гудима освободился, Звонарев вместе с ним отправился в стрелковые окопы. Прапорщику хотелось посмотреть на действие "артурских пулеметов" Шметилло. Офицеры прошли на пехотную позицию. Прочно устроенные бревенчатые блиндажи и козырьки хорошо предохраняли солдат от ружейных пуль, шрапнели и действия малокалиберной артиллерии. От осадных же орудий эти полевые укрепления защитить не могли. Стрелки по большей части дремали в укрытиях, и только одиночные часовые неустанно следили за врагом.
- Мои солдаты все время мастерят нечто вроде перископа, чтобы иметь возможность скрытно вести наблюдение за японцами, да у них что-то не получается, - вместо приветствия обратился к артиллеристам вышедший навстречу Шметилло. - Может быть, вы и тут поможете мне?
- Я привел нашего инженера, он и окажет вам полное содействие, - указал Гудима на Звонарева.
Капитан поблагодарил и предложил артиллеристам зайти выпить чаю.
- Где Харитина? - оглянулся капитан. - Пусть разогреет чай.
- Ушедши в тыл, - отозвался денщик.
- Это что еще за баба появилась у нас, ясновельможный пан? - улыбнулся Гудима, закручивая усы.
- Вдова-солдатка, добровольно пошла в полк рядовым. Носит солдатскую одежду и числится стрелком. Непривередлива и очень храбра. Несколько раз ходила в штыки, на моих глазах приколола японца, а как разойдется, то и я побаиваюсь ее!
- Обязательно познакомлюсь с ней, - решил Гудима.
Поболтав с полчаса, артиллеристы двинулись обратно. На батарее они застали Шуру, беседующую с солдатом-стрелком. Среднего роста, довольно полный, безусый, с мягким продолговатым лицом, он сразу обратил на себя внимание офицеров.
- Переодетая баба, - определил Гудима. - Тебя как зовут? - спросил он.
- Рядовой седьмой роты Двадцать пятого Восточно-Сибирского стрелкового полка Харитон Короткевич, - грудным женским голосом ответил солдат.
- Не слыхал я что-то у мужиков такого голоса, да и вид тебя выдает! Ежели ее вымыть да приодеть - ничего бабенка получится, - обернулся штабс-капитан к Звонареву.
Харитина - это была она - густо покраснела и свирепо взглянула на офицера.
- Ишь сердитая какая, мордашка! Зачем к нам пришла?
- К сестрице, на хворобу пожаловаться, вашбродь.
- На женскую, что ли? А то у вас самих есть ротные фельдшера, допытывался Гудима.
Харитина невнятно что-то забормотала в полном смущении.
- Оставьте ее в покое, Алексеи Андреевич, - заступился Звонарев.
Когда офицеры отошли, Харитина кивнула вслед штабс-капитану и хмуро спросила;
- Кто эта сволочь?
Шура покраснела.
- Тот, что с тобой разговаривал, - Гудима, а другой - Звонарев.
- Так это и есть твой? Ни в жизнь не спуталась бы с таким. А второй ничего, мухи, видать, не обидит зря, стеснительный. У него тоже зазноба есть?
- Нет, один он. Правда, к нему имеет приверженность дочка нашего генерала. Варей звать. Встречала, может? Все верхом скачет.
- Озорная такая, - знаю. На барышню и не похожа.
Харитина по-солдатски сплюнула через зубы и вздохнула.
- Ты бы лучше к молодому ушла: и красивый и человек хороший - бить, ругать не станет.
- Солдаты-то тебя, Харитина, не обижают? - поспешила переменить разговор Шура, - Пробовали было, так я живо отучила. Зато от офицеров проходу не было.
Потому к капитану ушла: боятся его и не трогают.
- А в Артур как попала?
- С шести лет осталась сиротой и пошла работать по людям. Как годы подошли - вышла замуж за лакея при станционном буфете. Жили хорошо, только вот бог деток не давал. Взяли на воспитание сиротку-китайчонка. Война началась. Забрали мужа в Артур, осталась я одна с малолетком. Опостылело все. Решила ехать к мужу. Подстриглась, переоделась железнодорожником и добралась в Артур. Командир полка, спасибо ему, разрешил мне состоять при полковом лазарете. Так и жила до августа, а на самое преображение ранили моего... Он через три дня и помер. Поплакала на могилке, да и решила за него с японцами посчитаться...
Появление Звонарева прервало их разговор.
- Отнесите, пожалуйста, Харитина, этот чертеж своему капитану, - попросил он.
Харитина старательно свернула бумагу и, отдав честь, ушла.
- Вот вам, Шура, и подруга здесь нашлась. Не знаете, как она попала в солдаты?
Шура передала прапорщику историю Короткевич.
- Зря это она вернулась в полк: шла бы работать в госпиталь, там женщин не хватает, а в окопах и без нее обойдутся. Да и вам, по-моему, здесь делать нечего. Жили бы у своих на Утесе, все постепенно и вошло бы в норму.
Шура неожиданно всхлипнула и залилась слезами.
- Хоть бы вы меня не попрекали!
- Я и не думал вас обижать, - растерялся Звонарев. - К слову пришлось.
- С чего ты нюни распустила? - неожиданно появился Гудима. - Иди в блиндаж и приведи себя в порядок. Не терплю слезливых и сопливых физиономий!
"Не сладко, однако, живется бедной девушке", - подумал прапорщик и двинулся на Залитерную.
Борей ко уже ждал его с завтраком. Выслушав рассказ прапорщика, поручик ругнул Гудиму, пожалел Шуру и выразил желание познакомиться с Харитиной.
- Занятная бабенка, не приходилось еще встречав таких. Поинтереснее многих наших барынь и барышень.
- Оли Селениной, например?
Борейко насупился и сердито засопел.
- Каждая хороша в своем роде, - примирительно буркнул он после минутного молчания. - Какой у тебя паршивый язык стал в последнее время, Сережа! Это все влияние твоей милейшей амазонки. Та на редкость умеет говорить всякие неприятности и при этом еще с невинным видом, - недовольно бурчал поручик.
Стук в дверь перебил этот разговор.
- Войди! - крикнул Борейко, думая, что это солдат.