Тогда она всю ночь провела в доме у Ревекки, жены Шемякина, ждала его и тихо шалела. «Мы сидели на кухне, — вспоминала Рива, — и курили, курили, курили… Я уж не знаю, сколько сигарет мы выкурили. Марина сидела совершенно бешеная. Я говорю:
— Ну, Марина, давай с юмором к этому относиться.
А ей было не до юмора — она очень сильно переживала. А еще у нее утром была съемка, кажется, в „Марии-Антуанетте“ — ей надо было с утра быть свежей и красивой. И она сидела у нас на кухне и сходила с ума… Потом она все-таки уехала. Сказала мне:
— Как только они появятся — позвони…»
А потом, когда Владимир спел ей уже в Москве «Французских бесов» — о своих парижских «подвигах», Марина сначала хохотала, а затем, дослушав до конца, вдруг принялась демонстративно собирать чемоданы и, задохнувшись от возмущения, сорвалась:
— Ты! Ты вспомнил обо всех — о венграх и болгарах, о цыганах и армянах в браслетах и серьгах, а другу — «гению всех времен» — посвятил всю песню! В этом ты весь! Для меня у тебя не нашлось и полсловечка! Мои слезы не стоят ни гроша, так, по-твоему?.. Вы все негодяи!
— Разберемся, — сказал Высоцкий. — Зачем ругаться, если все равно помиримся?.. А, Марин?
Но она улетела в Париж. А он вслед за ней.
* * *Не раз и не два Марина и Владимир обсуждали самые различные варианты легализации его песен. От «Мелодии» по-прежнему — ни бе ни ме. Нужно было искать фирмачей во Франции, которые бы согласились рискнуть и запустить русского. Хозяева фирмы «Le Chant du Monde» готовы были взяться за проект, но с одним условием: «шансонье совьетик» должен согласовать свой репертуар с Министерством культуры СССР.
— Они меня надуть хотят, — ругался Высоцкий. — Коммунистическая фирма, мать их так!
На согласование ушли месяцы, спал изначальный азарт. Даже на требования министерских искусствоведов радикально пересмотреть «клавир» Высоцкий махнул рукой:
— Все лучше, чем ничего.
После долгих дискуссий было принято решение, что музыкальное сопровождение должно быть оркестровым. Но аранжировщик обязан более-менее знать русский язык, чтобы понимать, о чем идет речь в песне. Было и еще одно условие Высоцкого: желательно, чтобы мелодист не имел консерваторского образования, то есть не был зашорен классикой жанра.
— Так получилось, — рассказывал болгарский музыкант Костя Казанский, давненько осевший в Париже, — что три или четыре человека, к которым они с Мариной обратились за советом, назвали мое имя. К тому же выяснилось, что мы были как бы знакомы, еще не зная друг друга. Я работал с Алешей Дмитриевичем, и была какая-то частная вечеринка… Мы спели пару песен, и, конечно, там была Марина с каким-то молодым парнем. И Дмитриевич говорит: «Вот, познакомься: Валентин». Он перепутал имена. И я с каким-то Валентином говорил 10–15 минут… Я не думал, что это Высоцкий. Я только слышал тогда о Высоцком, мне казалось, что он должен был быть уже в возрасте, таким мощным, пожившим…
Когда началась настоящая работа, позже вспоминал Костя, мы все — Марина, я, Борис Бергман, который тогда помог найти других музыкантов, — мы все хотели, чтобы было все сделано именно так, как хочет Высоцкий. Мы работали много и очень хорошо друг друга понимали…
Чтобы понапрасну не тратить время на бесконечные переезды из предместья в Париж и обратно, Марина сняла квартирку у Костиного дяди на rue Rousselle, поблизости от студии.
А потом, вспоминала Марина, Володя сидел над своими пластинками, выпущенными французами, и плакал от счастья. Как мальчик. Он ведь всегда оставался ребенком. Во всяком случае, для нее одной.
* * *В одном из интервью Высоцкий как-то сказал, что «счастье — это путешествие. Необязательно из мира в мир. Это путешествие может быть в душу другого человека… И не одному, а с человеком, которого ты любишь. Может быть, какие-то поездки, но вдвоем с человеком, которого ты любишь, мнением которого ты дорожишь…»
Марина безошибочно, природным женским чутьем угадала неизбывную эту тягу к странствиям и перемене мест.
«Хотя разрешение на выезд распространялось только на Францию, мы с ним объездили весь мир, — гордилась Марина Влади. — Когда он возвращался в СССР, то, по тогдашним правилам, надо было сдавать заграничный паспорт в отдел кадров. Там у всех просто глаза вылезали из орбит: кроме отметок о пересечении французской границы, стояли штампы Мексики, США, других экзотических мест. Но обходилось без неприятных последствий. Чиновники считали, что раз Володя так лихо путешествует по свету, значит, кто-то наверху его поддерживает. Конечно, все это было не так, но эта их боязливость играла нам на руку».
Для своих странствий они избирают самые неожиданные и замысловатые маршруты. Марине ловко удавалось совмещать приятное общение с друзьями и работу Ее ждали по всему миру В олимпийском Монреале Марину и Владимира охотно принимает старинная подружка, известная канадская певица Диана Дюфрен. Деятельная, легкая на подъем, компанейская, веселая, она тут же знакомит заокеанских гостей со своими канадскими приятелями, награждая каждого восторженным комплиментом:
— Это Жиль Тальбо, наш замечательный продюсер… Знакомьтесь: волшебник Андре Перри, звукорежиссер, «лучшее ухо американского континента». Он, кстати, записывал первый сольный альбом Джона Леннона… А это — Люк Пламандон, изумительный поэт, пишет песни для меня. Сейчас мы вместе работаем над первой франко-квебекской рок-оперой «Стармания». Люк сочинил чудесное либретто.
Ладно, ребята, все, располагайтесь, отдыхайте, развлекайтесь, хозяйничайте. Не думайте ни о каких проблемах — вы в раю. А я вас покидаю, у меня во Франции концерты и встречи с композитором Мишелем Берже, он пишет музыку к нашей «Мании». В общем, я спокойна — вы остаетесь на попечении моих друзей…
Диана упорхнула, оставив свой двухэтажный особняк в полном распоряжении Марины и Владимира. После первой же вечеринки, завершившейся, конечно, песнями Высоцкого, Тальбо и Перри приглашают их в свою суперсовременную музыкальную студию в фантастическом стеклянном доме на берегу озера в окружении берез и предлагают сделать записи для пластинки. Марина посмеивается, вспоминая московскую эпопею с «Мелодией», свои бессмысленные светские беседы с «Ниловной»-Демичевым с обещанием «ускорить процесс».
Владимир с Мариной переглядываются — предложение, конечно, заманчивое, но подобные несанкционированные вольности дома могут обернуться для него немалыми неприятностями. А, черт с ними! Мало ли магнитофонных записей гуляет без контроля?!! Вот кто-то под шумок и… Условились, что канадские впредь он будет называть «пиратскими». Без обид, господа? Да ради бога, как вам угодно…
Воздух свободы — «свежий ветер избранных пьянил» — добавлял адреналина в кровь и порой толкал их на сумасбродные поступки. Например, взять ни с того ни с сего да и махнуть из Кельна в Голландию или погулять (опять-таки без всяких виз) по городу Мадриду, поужинать в ресторане «Фламенко», послушать местных певцов и посмотреть картины Эль Греко, а потом в аэропорту перед вылетом в Америку повиниться перед милым парнем-пограничником, которому ничего другого не остается, кроме как развести руками и шепнуть: «Нет визы на въезд — нет и визы на выезд».
…Пройдошистый продюсер студии MGM Майк Медовой расстарался и умудрился собрать на вечеринку в Лос-Анджелесе, как говорится, весь Голливуд. Кого там только не было — Грегори Пек, Роберт де Ниро, Пол Ньюмен, Рок Хадсон, Джек Николсон, сверкали улыбками и жадными очами кинодивы… Поначалу мало кто обращал внимание на гостя, ради которого, собственно, и был затеян этот прием. Публика с бокалами в руках неспешно прохаживалась, раскланиваясь и обмениваясь дежурными улыбками. Тягостно тянулись минуты. Скомкать чопорную обстановку решился только Милош Форман,[33] уже успевший стать здесь классиком-«оскароносцем». Он с ходу предложил заскучавшему Высоцкому:
— Ну-ка, Володя, заспивай!
Форман, уроженец Чехословакии, русский язык еще со школы худо-бедно знал, но говорил со смешным, то ли украинским, то ли белорусским, акцентом. В Москве ранее (до эмиграции) он бывал и в компаниях друзей-киношников песни Высоцкого, конечно же, не раз слышал.
— Ну, что ты, Милош, как я могу здесь петь? — пытался возразить Владимир. — Что они поймут?
Но Форман настаивал:
— Ну, пожалуйста, Володя, хотя бы пару песен.
Известный русский актер и поэт, как поспешил представить его Медовой, взял в руки гитару.
Марина стояла у стены и была напряжена, как перед своим первым выходом на сцену. Кто-то, слегка прикоснувшись к ее руке, предлагает ей присесть, а она вздрагивает, как от удара, вспоминая развалившееся под ней кресло в том кошмарном дебютном спектакле.
Первой на пение Высоцкого откликнулась киноактриса Натали Вуд. Сначала ее задел необычный голос и бешеный бой гитары, но потом стали доставать и слова. Это понятно: Наташа — дочь русских эмигрантов Гурдиных. Постепенно Высоцкого начинает окружать голливудский бомонд. Вуд шепотом — «с листа» — кое-как пересказывает стоящим рядом содержание песен. «От твоих песен их бросает в дрожь. Женщины прижимаются к своим спутникам, мужчины курят, — торжествует Марина. — Исчезает небрежность манер… масок не осталось. Вместо светских полуулыбок — лица. Некоторые даже не пытаются скрывать и, закрыв глаза, отдались во власть твоего крика…»
Первой на пение Высоцкого откликнулась киноактриса Натали Вуд. Сначала ее задел необычный голос и бешеный бой гитары, но потом стали доставать и слова. Это понятно: Наташа — дочь русских эмигрантов Гурдиных. Постепенно Высоцкого начинает окружать голливудский бомонд. Вуд шепотом — «с листа» — кое-как пересказывает стоящим рядом содержание песен. «От твоих песен их бросает в дрожь. Женщины прижимаются к своим спутникам, мужчины курят, — торжествует Марина. — Исчезает небрежность манер… масок не осталось. Вместо светских полуулыбок — лица. Некоторые даже не пытаются скрывать и, закрыв глаза, отдались во власть твоего крика…»
Бродвейская superstar Лайза Минелли и вовсе пристраивается чуть ли не в ногах заморского гостя. Влади со снисходительной ревностью отмечает плотоядный взгляд Лайзы, которым та впилась в Высоцкого. Пожалуйста, любуйся. «Ты исполняешь последнюю песню, и воцаряется долгая тишина. Все недоверчиво смотрят друг на друга. Все они в плену у этого человека. Лайза Минелли и Роберт де Ниро задают тон, выкрикнув:
— Потрясающе! Невероятно!..»
Вместо традиционных для подобных приемов пяти-семи минут Высоцкий пел около часа. Минелли опустилась перед ним на колени.
Московский бизнесмен иранского розлива Бабек Серуш, принимавший самое непосредственное участие в организации этого приема, во время пения Высоцкого не отрывал глаз от Марины и видел: она по-настоящему счастлива.
Они покидали прием победителями. Милош Форман потом скажет: «На вечер к нам пришла Марина Влади с мужем, а ушел Высоцкий с женой…» Но ведь она сама этого так хотела, и она этого добилась.
Уж позже, анонсируя выступления Высоцкого в Штатах, крупнейшая эмигрантская газета «Новое русское слово» сообщала: «Всемирно известный русский бард Владимир Высоцкий и французская кинозвезда Марина Влади…»
* * *…«Тайны Бермудского треугольника», конечно, не обещали стать шедевром, но съемки предполагались где-то в Мексике, на острове Косумель, посреди Карибского моря и не должны были слишком затянуться. Марина подписала контракт, хотя Высоцкий понимал: «Роль ей неинтересная ни с какой стороны. Только со стороны моря, которое… прямо под окнами маленького отеля „La Ceiba“».
Но жара! Высоцкий один-единственный раз заставил себя выбраться на съемочную площадку и попал в настоящий адский котел. Тут же сказал: «Баста!» и, сидя в номере под кондиционером, сообщил другу в заснеженную, видимо, Москву: «А жена, добытчица, вкалывает до обморока».
Конечно, спасало благословенное море. Здесь оно удивительное, ежесекундно меняющее свой цвет — от синего до голубого. В перерывах между сменами Марина окуналась, плавала поблизости от кораблика со съемочной группой.
— Мадам! — кричал ей с борта вахтенный матрос. — Осторожнее! Далеко не отплывайте, акулы у нас — не редкость, даже барракуды встречаются. Осторожнее, мадам… Я вас очень прошу…
Но Марина все плавала и плавала, не желая расставаться с морем, которое ласкало и нежило, баюкало, как в детстве. Наверное, лет в двенадцать она впервые начала ловить странные взгляды пляжных атлетов (и не только их), особенно когда выбегала на морской берег. Ее купальник лишь прикрывал срам, как выражалась горюющая бабушка, и неудивительно, что местные аполлоны таращились на нее, как на обнаженную Афродиту. Нет, не на богиню, а на нее, Марину! Конечно, она догадывалась о причинах, и это знание будоражило кровь, но юный возраст не позволял придавать мужчинам слишком большого значения. Но сейчас, когда чувствовала на теле жадный, раздевающий ее взгляд нахального матроса, она снисходительно прощала ему это чересчур пристальное внимание, которое порой казалось даже неприличным, и даже сама намеренно чуть-чуть поддразнивала…
Вернувшись в отель, она принимала душ, смывая морскую соль. А потом рассказывала мужу о дневных впечатлениях:
— Сегодня к нам приплывала барракуда! Я ее видела своими глазами! Это такая омерзительная змея толщиной с ногу, наверное, метра два длиной, с противной собачьей мордой и жуткими челюстями… Ужас! Но, говорят, она очень вкусная. Только надо уметь ее приготовить…
— Завтра я тебе ее поймаю, — говорит Высоцкий. — Собираюсь понырять… Ужин за тобой, договорились?
Она засмеялась и ласково потрепала его по плечу: загорел.
— Когда ты успеваешь? Сидишь тут, в номере, все пишешь. Ты же свой «Бермудский параллелепипед» вроде бы уже сочинил.
— Никогда не поздно кое-что подправить, изменить. Все в моих руках, никто не стоит за спиной. Вот смотри, эти строчки, кажется, вообще выпадают и замедляют ритм:
— Убираем? Убираем!..
После окончания съемок они заглянули в Мехико. Там у Марины тоже, оказывается, живет подруга, бывшая балерина, с русскими, между прочим, корнями. Сын балерины работает на местном телевидении, и парень сразу воодушевляется идеей сделать передачу с участием гостя из далекой России.
В Югославии они поменялись ролями: Высоцкий снимался в фильме «Единственная дорога», а Марина в свое удовольствие, с комфортом отдыхала на острове Свети-Стефано. Все было чудесно! Даже звонок встревоженной Одиль из Парижа ее не так уж слишком огорчил.
Конечно, поначалу было обидно до слез: ведь дом дочиста обворовали. Все, что было приобретено за двадцать лет работы, пропало. Драгоценности, серебро, меха, в том числе большая норковая шуба, киноаппаратура, радиотехника. Особенно было жаль маленьких маминых колечек, которые Марина носила, не снимая, а в этот раз почему-то оставила дома. Унесли все, кроме картины Пикассо и первого издания Мольера. Услышав последнее, Марина засмеялась и воскликнула:
— Господи, какие интеллигентные воры пошли! И не попались!
Одиль, конечно, сразу решила, что с ней истерика. Володя тоже очень расстроился. Но, увидев реакцию жены, воспрял духом и даже стал шутить:
— Ну, наконец-то я свою бабу сам одену!
Он тут же направился с друзьями в самый лучший магазин и купил Марине дорогую дубленку.
А в Полинезии их радушно встречал бывший муж Марины, Жан-Клод Бруйе. Он постарался слелать все, чтобы, как говорила Влади, «наша жизнь на островах в Тихом океане была чем-то вроде медового месяца». Особенно ее удивило, насколько быстро и крепко умудрились подружиться Жан-Клод и Владимир: «один — ярый антикоммунист до мозга костей, второй — только что приехал из этой безумно-красной России, один — пилот, бизнесмен, другой — актер, поэт, певец». Что между ними, задавала себе вопрос Марина, могло было быть общего? Может быть, она сама? Да нет, как раз наоборот. Ведь и тот, и другой являлись жуткими ревнивцами. Тогда что? Наверное, просто два сильных, волевых характера тянуло другу к другу взаимное уважение. В знак дружбы Бруйе подарил Высоцкому свои золотые часы, которые были при нем до самого последнего дня. А разбитая гитара Высоцкого осталась висеть на стене в доме Жан-Клода на берегу океана.
Потом он приглашал Марину и Владимира на свою четвертую свадьбу на Таити. Влади раньше прилетела на острова из Парижа, Высоцкий должен был прибыть чуть позже, после концерта в Калифорнии.
«Праздник в самом разгаре, — вспоминала Марина. — Со всех островов приехали музыканты и танцоры. Мои сыновья Игорь, Петя и Владимир ждут тебя с тем же нетерпением, что и Жан-Клод…»
Она видела, что Высоцкий жадно впитывал новые впечатления, ему нравились разные страны. Однако с сожалением признавала: «Но только первые две недели. Потом он начинал скучать и собираться домой. И неважно, где мы были — в Париже, в Нью-Йорке или на Таити…» Марина знала, что он «подолгу не мог здесь жить — ему быстро все надоедало. Здесь, я думаю, его тяготило, что его никто не знал. В Москве это был настоящий любимец публики. Я видела вещи, которые никто в жизни не мог бы сделать, кроме него, — например, остановить самолет, уже мчащийся по взлетной полосе. Пилотам передали, что Высоцкий опаздывает, и они притормозили. Здесь, конечно, такого не было. И знаменитому человеку быть никем было не очень приятно…»
Марина по себе знала, что такое популярность, но видела и «географические» различия: «Во Франции… как бы сказать?.. эта популярность спокойная, что ли… А в России… страстная!»
* * *Близкий товарищ Владимира по Большому Каретному, писатель Артур Макаров, считал, что для Высоцкого его «заграничные периоды… Акапулько, Туамоту — были периодами очень интенсивного творчества. Он там очень много работал. Сохранилось много стихов, написанных на бланках зарубежных отелей. Ему там очень хорошо работалось… и очень хотелось скорее вернуться и проверить все это на людях…»
После очередного возвращения в Москву Высоцкий начинает тормошить Эдуарда Володарского: давай писать сценарий, есть живой сюжет. И 1 января, сразу после встречи нового, 1979 года, они начинают писать киноповесть «Венские каникулы» («Каникулы после войны»).