После очередного возвращения в Москву Высоцкий начинает тормошить Эдуарда Володарского: давай писать сценарий, есть живой сюжет. И 1 января, сразу после встречи нового, 1979 года, они начинают писать киноповесть «Венские каникулы» («Каникулы после войны»).
Впрочем, нет, Высоцкий не пишет — он быстро расхаживает по своему домашнему кабинету и диктует Володарскому, и тот записывает то, что соавтор видит, как в объектив кинокамеры, прямо перед глазами. Видит движущиеся фигуры, слышит их голоса, понимает разворачивающийся сюжет вплоть до финальных сцен. Он знает главных героев своего замысла. Даже имен придумывать не надо — главный герой Владимир, понятно. Жерар — конечно же, Депардье. Даниэль, нет вопросов, разумеется, Ольбрыхский. А Вахтанг, безусловно, Буба Кикабидзе. И все попадания — в яблочко!
«Только бы поскорей все записать! Надо успеть!» — сверлит одна мысль. Соавторам понадобилось всего несколько суток, чтобы черновой вариант сценария был готов. А их женщины-музы были рядом, за стенкой, продолжая праздновать Новый год и коря своих неугомонных мужей. Марина угощала гостей, вспоминал Володарский, а мы сидели в кабинете. Иногда стучали в дверь, звали:
— Кончайте с ума сходить, ребята! Пошли чай пить!
— Мы работаем! — кричал в ответ Высоцкий.
Поставив точку, счастливый Владимир тут же сообщил о своем замысле зарубежным друзьям, соблазняя их возможностью «артельной» работы. Марина увезла рукопись в Париж, перевела и показала Депардье. Тот пришел в восторг и заявил, что готов сниматься хоть сегодня и без всякого гонорара. Данек Ольбрыхский, которому Высоцкий сам прочел сценарий, тоже сказал, что готов начать работать в любую минуту. О Бубе и говорить нечего…
Только ни советское Госкино, ни французских продюсеров не интересовала поразительная история русского, грузинского, польского и французского летчиков, случившаяся с ними в годы войны. Правда, якобы летом 1980 года за работу над проектом был готов взяться Милош Форман. Как будто бы даже с кандидатурами исполнителей он был согласен. Только главного героя уже не было на белом свете…
Ольбрыхский говорил, что «после смерти Володи деньги для фильма действительно отыскались. Нас снова стали приглашать на съемки, где роль Володи должен был сыграть кто-то другой. Но я сказал, что это невозможно. Да и по возрасту мы уже больше смахивали на полковников, а не на молоденьких лейтенантов, как это должно было быть по сценарию… На том все и закончилось».
Писательство — заразная болезнь, все больше убеждалась Марина. Она чувствовала и видела, как оживляется Владимир, когда ему в конце концов удается нащупать нужную строчку, образ, найти ту самую единственную рифму. В такой момент он сдерживает себя, чтобы тут же совершить что-нибудь из рук вон выходящее, все равно что — даже взбежать в восторге на стенку и отбить чечетку! Она радовалась за него и немножко завидовала.
«Когда умерла мама, — рассказывала Марина, — мы с сестрами решили написать о нашей русской артистической семье. О корнях и традициях. Мы хотели рассказать о любви наших родителей, о четверых внучках нашей бабушки — двух брюнетках и двух блондинках, которые прожили счастливую жизнь на улице Альзас в Клиши и у которых много детей. А также о проблемах, которые мучили нас. Наши старшие сыновья — мой и сестры Милицы — оказались подвержены наркомании. Мы захотели честно рассказать другим об этой трагедии. Предупредить. Кроме того, в своей книге мы хотели провести мысль о том, что „звезды“ театра и кино — тоже люди, со всеми человеческими проблемами. Когда мы писали свою книгу Babouchka (в переводе не нуждается), между звездами и обычными людьми существовала пропасть».
Честно сказать, свою «Бабушку» сестры вовсе не писали, а только наговаривали по вечерам урывками какие-то свои жизненные истории на магнитофонную пленку. Иногда, вспоминала Марина, «нам приходилось прерываться, потому что было очень тяжело, нас душили слезы, охватывала тоска и печаль. Нужно было переждать какое-то время: некоторые раны, которые, как мы думали, зажили, вновь открывались». А потом все эти записи обрабатывались и редактировались журналисткой Лоли Клер.
Все истории были самые разные. Марина больше вспоминала о детстве, рассказывала о своем восприятии замужеств сестер, об их общей артистической карьере, о работе над «Тремя сестрами», о том, как подрастали племянники, чем отличались…
Книга появилась на прилавках магазинов в 1979 году.
* * *Будучи человеком самостоятельным, Марина тем не менее смотрела на друзей глазами мужа. И перенимала от него привычку помогать им в нужную минуту. Двери парижской квартиры Влади на rue Rousselles, ворота дома в Maisons-Laffïtte всегда были открыты для ее московских приятельниц и Володиных товарищей. В 1978 году, умчавшись по неотложным делам в Швейцарию, она оставляла ключи Олегу и Веронике Халимоновым. После кошмарной автокатастрофы под Тулой «курс активной реабилитации» в парижском предместье проходил Всеволод Абдулов. По приглашению Влади у нее гостила свекровь. В печальные июльские дни 1980 года, когда все дышали любовью и безмерным соучастием друг к другу, Марина, обнимая Нину Максимовну, ласково шептала ей: «Мама, вы можете по полгода проводить у меня в Париже…»
Вдвоем с Владимиром они устроили настоящий праздник своему знакомому — питерскому балетмейстеру Кириллу Ласкари, у которого во время гастролей во Франции случился 40-летний юбилей. Во время отсутствия хозяйки в ее доме останавливалась чета Митты. Когда «Таганку» чудом занесло в Париж, Влади, как старшая сестра, опекала подрастерявшегося Ивана Бортника. «Мы вели ночной образ жизни, ходили в ресторан „Распутин“», — с гордостью и тоской вспоминал потом он. А возвращаясь под утро в гостиницу, он тащил с собой то, что Марина ему с собой туда собирала… Когда у жены Володарского врачи обнаружили признаки тяжелого заболевания, Марина устроила Фариде «парижский консилиум», показывала лучшим докторам и отвлекала от болячек.
Однако порой Марина Владимировна стремилась едва ли не силой оградить мужа от излишне назойливого и обременительного, с ее точки зрения, общения с наезжающими из Союза друзьями, прекрасно понимая, чем начинаются и могут заканчиваться «мужские игры на свежем воздухе». Виктор Туров, к примеру, смертельно разобиделся на нее, когда, будучи во Франции и «рассчитывая на взаимопонимание», позвонил в Maisons-Laffitte, a трубку сняла Марина: «Витя, извини, Володя спит, и я его будить не буду…»
* * *Со временем Владимир Семенович в совершенстве научился ориентироваться в существующих правилах игры и «нормах поведения советских граждан за рубежом», а посему никогда не избегал общения с работниками посольств СССР в странах пребывания. Во Франции в первую очередь.
«Как только он появился, стало очевидным, что Володя здесь свой человек, — рассказывал новичок парижского консульства Вадим Мельников, работавший „под прикрытием“. — Никто не испытывал в общении с ним напряженности. На лице Володи широкая и добрая улыбка. К месту — реплика, шутка… Сказал, что прилетел в Париж навестить жену… Ну и немножко отдохнуть».
Потом, когда Мельников подвозил его в центр и спрашивал, когда же он у них, в представительстве, выступит, пассажир как-то странно посмотрел на Вадима: «Ты что, не знаешь или издеваешься? В такие места меня не пускают. Посол меня не только не пригласит, но и близко не подпустит».
Конечно же, Чрезвычайный и Полномочный Степан Васильевич Червоненко не мог нарушать негласное указание МИД: «В упор не замечать Высоцкого». Себе дороже…
Но все-таки Мельникову удалось побывать на парижском выступлении Высоцкого — в представительстве Аэрофлота. С такими организациями Владимир Семенович старался дружить, и по возможности взаимовыгодно. Даже заключил в июле 1978 года любопытный договор с Центральным рекламно-информационным агентством Министерства гражданской авиации СССР «Авиареклама».
«Согласно договору АВТОР обязуется перед ЦРИА до 1 января 1980 г.:
а) пропагандировать Аэрофлот в Советском Союзе и за рубежом в своих стихах, песнях, выступлениях в советских и зарубежных органах массовой информации;
б) предоставлять ЦРИА исключительное право на издание его стихов и песен о гражданской авиации (без оплаты авторского гонорара);
в) участвовать в рекламных кино— и фотосъемках;
г) выступать в МГА, управлениях, республиканских и других производственных объединениях, предприятиях, учреждениях, организациях и учебных заведениях гражданской авиации.
ЦРИА же, со своей стороны, обязуется:
а) предоставлять автору и его жене Марине Влади 50 %-ную скидку с основного тарифа при полетах по внутренним и международным линиям Аэрофлота».
«Автора и его жену», прежде всего, конечно, интересовали рейсы Москва — Париж — Москва. Тем более что за год до этого были удовлетворены заявления сначала Марины, а потом и Высоцкого в МВД СССР относительно получения разрешения на многократные поездки по данному маршруту. Поскольку в написании подобных челобитных они талантом не отличались, друзья помогли.
«Автора и его жену», прежде всего, конечно, интересовали рейсы Москва — Париж — Москва. Тем более что за год до этого были удовлетворены заявления сначала Марины, а потом и Высоцкого в МВД СССР относительно получения разрешения на многократные поездки по данному маршруту. Поскольку в написании подобных челобитных они талантом не отличались, друзья помогли.
«… от гр-на Высоцкого B.C.
Я женат на гражданке Франции Де Полякофф Марине Влади — известной французской киноактрисе. Мы состоим в браке уже 7 лет. За это время я один раз в году выезжал к жене в гости по приглашению. Моя жена имеет возможность приезжать ко мне всегда. Ей в этом содействуют советские организации.
Приезжая ко мне, она отказывалась от работ и съемок, оставляла детей в интернатах, а когда была жива мать, то с матерью. Теперь положение изменилось. Моя жена должна много работать, и детей оставлять не с кем. Всякий раз, когда у нее трудное положение, естественно, необходимо мое присутствие у нее, а я должен и могу бывать у нее после длительного оформления и один раз в год (максимум два в году).
Я не хочу переезжать на постоянное жительство во Францию — этот вопрос окончательно решенный, а жена моя является, кроме всего, видным общественным деятелем — она президент общества Франция — СССР и приносит большую пользу обеим странам на этом посту…»
«Elles deux» — «Их двое»
— A что, мадам из Парижа приехали? — Любимов был вымотан после репетиции, но держался, как всегда, молодцом.
— Не знаю, Юрий Петрович, — отозвался художник Давид Боровский. — Кажется, Володя что-то такое говорил. Но я особо не прислушивался.
— Нет, вы обратили внимание, как он сегодня работал?! Выкладывался полностью, не спорил, не ерничал, был собран. Сегодня я Высоцким очень доволен. Только вы уж, Давид Львович, пожалуйста, ему мои слова не передавайте…
— Конечно, Юрий Петрович.
— А вы знаете, в чем секрет? Потому что он был свеж, здоров и не на похмелье. Может же он бросить, когда Марина приезжает! А так — что, не может?! Ерунда все это!
Боровский усмехнулся:
— Мне помнится, вы Марину как-то иначе использовали.
— То есть?
— Ну, когда мы готовили «Гамлета», у меня создалось впечатление, будто вы на репетициях Володю нарочно поддразнивали, задевали и так резко критиковали, когда в зале присутствовала Влади. И не только я это, кстати, заметил. Вот Алла мне тоже говорила, что вы тогда умышленно провоцировали Высоцкого при жене, чтобы растормошить в нем темперамент, злость и эмоциональность. Будете отрицать?
— Не буду! — Любимов махнул рукой. — А как иначе я мог тогда разбудить этого еще не родившегося «принца Датского»?.. Вот вы знаете, как Станиславский работал с Михаилом Чеховым? Тогда послушайте…
Действительно, случалось, Марину использовали и в качестве «неотложки», «Скорой помощи», «спасательного круга», когда Высоцкий оказывался не в форме. Ее разыскивали, звонил Сева Абдулов или кто-либо другой из особо доверенных людей — и она, как говорится, с поднятой ногой уже в аэропорту, а там хоть пой «Который раз лечу Москва — Одесса…». «Надо будет ему подсказать слова подправить», — накручивала себя злющая Марина, отвернувшись от всего мира к окну иллюминатора.
Поначалу к его алкогольным проблемам она относилась более-менее терпимо. Думала, что все это можно вылечить, что все это как-то само собой пройдет, что ситуацию можно контролировать. Ведь был же на самом деле такой эффект, подтверждал Дыховичный, Марина приезжала — и он прекращал пить.
Ее жизнь была подстроена под него.
Когда в Прибалтике под угрозой срыва оказались съемки фильма «Четвертый», Влади в пожарном порядке вызвали из Парижа. Она примчалась и принялась отпаивать, выхаживать, выручать его и, стало быть, всю киногруппу. Приводила его в норму известными только ей способами и средствами, а потом сообщала режиссеру, когда за ним можно присылать машину…
Но постепенно (люди пьющие весьма изобретательны) Владимир адаптировался и стал от нее бегать, скрываться… И Марина перестала приезжать каждый раз, когда он запивал. Просто звонила московским друзьям и говорила: «Сделайте что-нибудь. А когда он начнет „выходить“ — я приеду». И тогда жены и подруги близких людей брали над ним «шефство». Когда он пил, Марина просто видеть его не могла, презирала…
Во время одного из очередных Московских кинофестивалей буквально перед официальным приемом Высоцкий оказался, мягко говоря, далеко не в лучшем состоянии, и показываться на людях ему было противопоказано. Но появляться на приеме почетной гостье фестиваля в одиночестве было не к лицу Владимир призвал на выручку друга детства — Анатолия Утевского: «Толян, помогай. Тебе одному я могу доверить жену». В роскошном зале гостиницы «Россия» Марина, пряча глаза в букет цветов, чуть не плакала: «Я так хотела сегодня быть вместе с ним, быть в этом зале вдвоем с Володей, а он…»
Но затем начинались светлые, «сухие» периоды благополучия, покоя и небывалого творческого подъема. Испытывая вину и искреннее раскаяние, он в сумасшедшем темпе наверстывал упущенное, словно замаливая свои прошлые грехи. Марина вспоминала бабушкины рассказы о дедовых загулах, ее казавшиеся девчонке смешными сетования на несчастную женскую долю и наставления насчет креста, который следовало безропотно нести. И, следуя советам, прощала все свои обиды.
Марина спасала его, продлевала ему жизнь. Об этом в один голос говорили друзья: «Если бы не она, он ушел бы намного раньше. Мы-то знаем… Если бы не Марина, не любовь к ней, Володя мог бы давно покинуть этот свет… Благодаря этой любви замедлял временами сумасшедший темп жизни и, может быть, поэтому прожил больше лет, чем было написано ему на роду… Именно она, Марина, вселяла в него силы, стремления, желание петь и любить. Попросту говоря — жить!» — твердили они чуть не в унисон.
Она сразу поверила в гемосорбцию — новейший метод внепочечной очистки крови, хотя некоторые медики отговаривали, считая, что это слишком сильный удар по сердцу. «Но она же железная, — сочувствовал своему другу Эдуард Володарский, — солдат, а не баба».
Однажды Марина чуть ли не силой потащила Высоцкого к прибывшему в Париж наставнику далай-ламы — нет, бесполезно, нулевой эффект. А после совместного с Владимиром «культпохода» к модному психоаналитику вернулась домой вся в слезах. Позвонила Одиль, нажаловалась: «Представляешь, этот псих, побеседовав с Володей, заявил мне: „Мадам, перспективы вашего альянса довольно мрачны. В представлениях вашего мужа вы являете собой огромную черную тучу“. Какой идиот!!. Сказал, что я „туча“! Ну, скажи, какая же я туча?!.»
Кто-то из доброхотов от чистого сердца порекомендовал радикальный метод: «Он пьет — и ты пей, авось одумается… Попробуй».
Но Марина просто не понимала, как себя надо с ним вести, был уверен Юнгвальд-Хилькевич. Настаивала, чтобы он не пил, убеждала его, но в доме постоянно была водка. Это для Марины, которая всегда пила-то по чуть-чуть… Вот-вот, подпевал одесскому режиссеру его польский коллега Ежи Гофман: она же на глазах Высоцкого пила водку из стакана, выжимая туда лимон! А Шемякин, роняя скупую слезу, говорил жене: «Знаешь, мне кажется, Марина спивается… Сидиту телефона, ждет его звонка и с тоски — по чуть-чуть, по чуть-чуть… Поверь, уж я-то знаю, как это бывает…» Только Иван Дыховишня стоял на своем: «Марина удар спиртовой держала лучше многих мужиков…»
Вынужденно следя за фармакологическими новинками, Марина привозила из-за рубежа самые эффективные медицинские препараты, в том числе средство кодировки «Эспераль». Чуть ли не силой заставляла Владимира «зашиваться»:
— Ты боишься, да? Ладно, смотри. Доктор, начинайте с меня.
Но все равно продолжение следовало.
На завершающем этапе съемок «Сказа про то, как царь Петр арапа женил» Высоцкий, долгое время работавший без срывов, все чаще подходил к Митте и просил: «Саша, скорее. Снимай меня быстрее, снимай меня быстрее, я скоро не выдержу». И буквально на последних днях съемок он все-таки сорвался. Прилетела Марина, в очередной раз отвезла его в больницу Склифосовского, где работали надежные, испытанные врачи, а вернувшись, учинила Александру Наумовичу форменный допрос: «Что случилось? Как это все произошло? Володарский опять несет какой-то бред…»
Митта с грехом пополам пытался объяснить: «Марина, ну ты же знаешь, как Володя все воспринимает… близко к сердцу. В нем накапливается негатив, вся эта грязь… Ему нужно снимать стресс, который в нем оседает. Я его совсем не оправдываю. Но когда он начинает пить, выясняется, что он помнит все — каждую мельчайшую обиду, каждое вскользь брошенное неосторожное слово, каждую попытку его унизить. Пойми, в нем все это откладывается зарубками. А потом вырывается, ему нужно весь этот негатив выплеснуть из себя, чтобы очиститься, чтобы жить дальше, чтобы работать, писать…»