— Мама? — прошептала она не своим голосом.
Фигура не шелохнулась, но Элизабет вдруг почудилось — или, по крайней мере, так она надеялась, — что та узнала ее; затем призрак начал таять, пока не исчез совсем, и Элизабет подумала, не приснилось ли ей все это. И тем не менее к ней вернулись прежнее спокойствие и силы, которые, как она знала, понадобятся ей, чтобы достойно встретить неизбежное.
Сэр Джон услужливо откликнулся на жалобу насчет окон и немедленно послал людей, чтобы те открыли запоры. Он был безупречно вежлив, учтив и, не теряя времени даром, пригласил Элизабет каждый вечер ужинать с ним в его апартаментах. Хотя она и была благодарна за ежевечернее сопровождение своей особы в его уютный деревянно-кирпичный дом через дворцовую территорию, визиты эти стали для нее настоящим испытанием, ибо тот выходил на лужайку Тауэр-грин, где сохранялась зловещая плаха, возведенная для казни леди Джейн Грей.
«Почему ее не убрали?» — с трепетом думала Элизабет. Не потому ли, что плаху предполагалось использовать снова? И не она ли станет следующей жертвой? Неужели они настолько уверены, что сумеют доказать ее вину?
На второй вечер, сидя за жареной куропаткой и тушеными сливами, она не удержалась и задала сэру Джону вопрос.
— Я не получал никаких распоряжений, — ответил тот. — Поскольку приближается свадьба королевы с испанским принцем, у ее величества наверняка есть дела поважнее, чем убирать плаху.
Элизабет надеялась, что он прав. И все же она не могла избавиться от подозрения, что плаху держат для нее, и неизменно содрогалась при виде последней.
Сам дом лейтенанта повергал ее в уныние, навевая мрачные мысли. Плотно ужиная и поддерживая светскую беседу с сэром Джоном и леди Бриджес, она ни на минуту не забывала, что последние акты трагедии ее матери разыгрались в комнатах наверху. Каждый раз, приблизившись к дому, она видела их решетчатые окна, с болью осознавая, что те выходят прямо на Тауэр-грин. Если бы Анне хватило смелости выглянуть в окно, она бы увидела, как для нее возводили плаху.
— Леди Ли говорила, что плотники в последние ночи никому не давали заснуть, все стучали молотками и топорами, — рассказывала Кэт.
По прибытии в Тауэр Кэт избегала делиться с Элизабет сведениями об Анне, не желая причинять ей лишнюю боль, и той приходилось настаивать. Однако Элизабет считала, что должна знать правду о судьбе матери, ибо это придавало ей смелости перед лицом происходящего.
На самом деле не происходило почти ничего. Никаких допросов, никаких визитов из совета. Возможно, думала Элизабет, они пытаются изнурить ее ожиданием. «Что ж, — решила она, — этим они ничего не добьются. Я невиновна так же, как в день, когда очутилась здесь».
«Но так ли это?» — задавалась она вопросом, прогуливаясь вдоль стены — привилегия, которую Элизабет предоставили для восстановления сил. Для нее это стало испытанием не меньшим, чем визиты в дом лейтенанта, ибо со стены были видны река, суда и наслаждавшиеся свободой люди. Отводя взгляд и уходя вперед от пятерых прислужников, на которых настоял сэр Джон, она спрашивала себя, не изменила ли тем, что умалчивала о письмах Уайетта. Уместно ли было вообще не обращать на них внимания? Но что, собственно, она могла сделать? Ее лишь обвинили бы в сговоре с этим человеком — хватило бы факта, что он ей вообще писал. Поэтому она действительно поступила наилучшим образом. Правильно ли — другой вопрос.
Постепенно она успокаивалась. В первые дни в Тауэре она много негодовала и плакала, но по мере того, как становилось ясно, что враги не спешат предать ее смерти, она чувствовала себя все сильнее. Появился и аппетит — ее слугам разрешалось выходить и покупать провизию, а также готовить пищу.
— Так меньше риска, что меня отравят! — с мрачной усмешкой сказала она Кэт, однако в действительности даже не думала, что от нее могут попытаться тайно избавиться. По сути, если не считать несвободы и постоянного страха перед будущим, ее жизнь была вполне безмятежной.
Пока не прибыл сэр Джон Гейдж, констебль Тауэра.
— Вы позволили ей выходить на стены? — встревожился констебль.
Сэр Джон Бриджес с неприязнью смотрел на своего начальника. Гейдж всегда строго требовал соблюдения правил.
— На свежий воздух, сэр, — объяснил он.
— Я не могу этого допустить, — заявил Гейдж. — Это нужно пресечь. И я заметил, что у нее открыты окна. Кто разрешил?
— Я, — ответил Бриджес несколько вызывающе. — Она была очень больна и жаловалась на духоту.
— Чушь! — отрезал Гейдж. — Хватит ей потакать. Она такая же заключенная, как и любой другой.
— Высокопоставленные заключенные обычно пользуются некоторыми привилегиями, — настаивал лейтенант.
— Она не обычная заключенная! — рявкнул Гейдж. — Она сестра королевы, и мне приказано строго ее охранять. Она не должна ни с кем общаться, слышите? Не ходить по стенам и не высовываться из окон, привлекая к себе внимание.
— Она не… — начал Бриджес.
— И она не должна писать никаких писем, — прервал его Гейдж. — Надеюсь, вы не снабдили ее письменными принадлежностями?
— Не вижу в том никакого вреда, — осерчал лейтенант.
— Ради всего святого! Ее подозревают в измене. Если она начнет плести здесь интриги, нам не сносить головы. Заберите у нее перо и бумагу, и немедленно!
Элизабет было почти жаль сэра Джона, который с несчастным видом стоял перед ней и твердил, что ей предстоит лишиться всех привилегий.
— Боюсь, констебль действует по приказу, — говорил он. — И я не могу не подчиниться, как бы мне того ни хотелось.
— Понимаю, — бесстрастно ответила Элизабет, но душа у нее ушла в пятки.
Она не верила, что причиной новых строгостей явилась придирчивость сэра Джона Гейджа, который требовал неукоснительного исполнения всяких правил вообще. Она не сомневалась, что причина была намного более зловещей. Наверняка остальных уже допросили. Что, если Кортни, этот бесхребетный дурак, оговорил ее и лишение привилегий — только прелюдия к худшему?
Элизабет смотрела, как сэр Джон забирает ее бумагу и перья.
— Теперь я настоящая узница, — молвила она.
— Я сделаю для вас все, что в моих силах, сударыня, — пообещал тот.
Когда он ушел, она с трудом сдержала слезы. Чем ей теперь занять долгие унылые дни без прогулок, без учебы? И она задохнется здесь при закрытых окнах.
В замке повернулся ключ, и вошла запыхавшаяся Кэт.
— Какая наглость! — вознегодовала она, вся красная. — Солдаты у ворот заставили нас отдать всю провизию с рынка — якобы из соображений безопасности. Соображения безопасности, как же! Могу поспорить, эти негодяи просто забрали ее себе.
Элизабет гневно вскочила. Как они посмели!
— Немедленно ступай к сэру Джону Гейджу и скажи, что тебя послала я, — велела она. — Пожалуйся ему от моего имени.
— Уж я-то ему скажу! — бросила Кэт.
Преисполнившись решимости, она предстала перед суровым взглядом констебля.
— Чем ты недовольна, женщина? — огрызнулся тот.
— Действиями ваших людей, — отважно заявила она, поведя плечами.
— Во имя всего святого, да за такую дерзость я могу засадить тебя туда, где ты ни солнца, ни луны не увидишь!
— Могу ли я воззвать к вашей рыцарской чести? — схитрила Кэт, подавляя гнев. — Леди Элизабет боится, что ее отравят. Именно потому мы, ее слуги, ходим покупать для нее еду и сами готовим. Ей нужно хорошо питаться, чтобы восстановить здоровье. Вы даже это намерены отрицать?
Констебль задумался.
— Хорошо, — сдался он наконец. — Но если кто-либо попытается пронести с едой какое-то послание, он будет сурово наказан.
— Вы что же, за дураков нас держите? — возразила Кэт. — Мы желаем нашей госпоже только добра, к чему рисковать? Но все равно благодарю вас за эту скромную любезность.
Еду продолжали покупать как обычно, но Элизабет не могла есть — настолько ей было страшно.
— Убери, — говорила она, когда Кэт приносила благоухавшие деликатесы один за другим в надежде ее соблазнить.
— Вам нужно есть, для вашего же здоровья! — протестовала Кэт, но Элизабет только отмахивалась.
— Какой смысл в моем здоровье, если скоро меня отправят на плаху? — простонала она однажды, окончательно упав духом.
— С чего вы взяли? — возопила Кэт. — Даже не думайте об этом. Вас бы давно казнили, когда бы хотели.
— Они собирают доказательства, — горестно молвила Элизабет. — Они ищут повод, чтобы меня обвинить. Плаха леди Джейн стоит целехонькая. Вот увидишь, я буду следующей. — В ее голосе проступили истерические нотки.
— Возьмите себя в руки! — приказала Кэт.
Но Элизабет это не удавалось. Порой она едва могла дотащиться до постели — настолько она была подавлена и напугана.
— Возьмите себя в руки! — приказала Кэт.
Но Элизабет это не удавалось. Порой она едва могла дотащиться до постели — настолько она была подавлена и напугана.
«Что со мной будет? — раз за разом спрашивала она себя. — Когда за мной придут?» При каждом стуке в дверь она вздрагивала от ужаса, ожидая, что ее поведут на плаху. В отчаянии она могла думать лишь об одном: каково это, когда поднимаешься по ступеням, опускаешься на колени в солому, тебе завязывают глаза… А после — удар, и холодная сталь врезается в шею. Будет ли больно? Или все закончится, прежде чем она успеет что-либо понять?
Топор постоянно являлся к ней в дневных и ночных кошмарах. Она слышала чудовищные истории о неумелых казнях — во времена правления ее отца на плаху за измену отправили старую леди Солсбери, и неопытный палач буквально изрубил ее. Рассказывали, что иногда били несколько раз, дабы отделить голову от туловища. Она представляла клокочущую в горле кровь и предсмертные муки забиваемого животного.
Но ведь ее мать избежала топора! Отец послал за опытным мечником из Франции, дав Анне умереть более легкой и быстрой смертью. Нужно попросить королеву, чтобы та позволила ей пасть от меча, подумала Элизабет, и мысль об этом более не оставляла ее ни на минуту.
Она исхудала и побледнела, под глазами залегли тени. Кэт и Бланш бросали на нее тревожные взгляды — Элизабет стремительно угасала. Сэр Джон Бриджес, ежедневно интересовавшийся здоровьем Элизабет, тоже заметил ее состояние. Он знал, что она почти не ест, ибо уже много дней отказывалась от его приглашений на ужин.
— Она страдает от недостатка свежего воздуха, — предупредил он констебля. — Боюсь, сэр, что она может тяжело заболеть, если мы не окажем помощи.
Сэр Джон Гейдж нахмурился.
— У меня приказ, — заявил он.
— Да, но вряд ли королева поблагодарит вас, если Элизабет умрет под вашей опекой, — заметил Бриджес.
Гейджу пришлось признать его правоту.
— Что ж, будь по-вашему. Разрешим ей гулять в старых покоях королевы. Можете их отпереть. Но имейте в виду — окна должны оставаться запертыми.
Сэр Джон покачал головой, понимая, что этого мало, но радуясь хоть какому-то результату.
Испытывая головокружение от недосыпа и недоедания, Элизабет смотрела, как лейтенант отпирает дверь в спальне. Как она и предполагала, в тех комнатах обнаружилось пыльное запустение. Воздух был тяжелым и затхлым, она закашлялась.
Неужели здесь жила ее мать? Мрачные комнаты не обновляли десятилетиями. Не было ни фризов, ни свежей покраски, ни позолоченных потолков. На стенах виднелись выцветшие и потрескавшиеся красно-синие изображения древних королей и ангелов, а на столь же потрескавшихся и выцветших напольных плитах — узорные леопарды и лилии. В одном углу валялся сломанный табурет, в другом — стоял потертый сундук, но больше в покоях не было ничего. Окна покрывал слой грязи, бессмысленно было даже пытаться в них заглянуть. Кэт наморщила нос — здесь пахло смертью.
— Мне нужен свежий воздух, а не плесень и гниль, — горько сказала лейтенанту Элизабет. — Здесь почти невозможно дышать. Прошу вас, вернемся назад.
Когда дверь в заброшенные комнаты захлопнулась, Элизабет упала на постель.
— Без свежего воздуха я умру, — всхлипнула она.
— Я сделаю все, что будет в моих силах, — молвил Бриджес.
— Рядом с моим домом есть огороженный сад, — сказал он ей, вернувшись полчаса спустя. — Сэр Джон Гейдж разрешил вам пользоваться им в любое время при условии, что калитка останется запертой и возле нее будет стоять вооруженный стражник.
Его слова несколько воодушевили Элизабет. Вряд ли о ее здоровье и отдыхе стали бы заботиться, желай королева ей смерти.
Сидя в саду и на слабом предвесеннем солнце, Элизабет понимала, что никогда так не ценила простых радостей жизни. Яркие краски ранних цветов, зеленые почки на деревьях, пробивающаяся из-под земли трава… Расцветала новая жизнь, а с ней и надежда.
Над калиткой появилось детское лицо. Стражник, отец семейства, тайно сочувствовавший несчастной принцессе, улыбнулся.
— Ах, это ты, сорванец!
Мальчик лет пяти прыснул и продолжил разглядывать Элизабет. Та улыбнулась в ответ.
— Это сын хранителя королевского гардероба, — объяснил ей стражник. — Верно, Адам? А вот и его сестра. Привет, Сюзанна.
Сквозь решетку заглянуло еще одно щекастое личико в обрамлении светлых кудряшек. Девочка просияла, и Элизабет заметила дыру между молочными зубами. Она с улыбкой помахала девочке, и та исчезла, но через несколько минут вернулась, и пухлая ручонка просунула сквозь прутья букетик цветов.
— Можно? — спросила Элизабет стражника.
Тот кивнул. Быстро проделав несколько шагов по траве, она милостиво приняла подношение.
— Как вас зовут? — спросил мальчик.
— Элизабет, — ответила она.
— Леди Элизабет? — изумился тот.
— Ты знаешь, кто я? — удивилась она.
— Вы бедная леди, которую держат взаперти, — ответил мальчик. — Папа и мама говорят, что вас нужно выпустить.
Стражник печально улыбнулся.
— Молодой человек, я бы не стал болтать об этом на каждом углу, — посоветовал он мальчику и повернулся к Элизабет. — У стен есть уши.
— Что правда, то правда, — согласилась она, и ей сразу стало легче на душе. Приятно было знать, что кто-то верит в ее невиновность и сочувствует ей. — И что же говорят обо мне простые люди? — отважилась она задать вопрос стражнику.
— Ну… — Тот огляделся. — Мне не следует вам это говорить, миледи, но я слышал, что многие считают позором заточение королевской дочери в Тауэре. И никто не считает вас виновной. Народ вас любит, и многие недовольны теми, кто вас сюда посадил.
— Спасибо, — прошептала Элизабет со слезами на глазах. — Вы меня очень утешили.
Вряд ли королева пойдет наперекор мнению народа и осудит ее на смерть, подумала она. Ни один монарх не поступил бы столь безрассудно…
На следующий день, когда она сидела в саду, дети появились снова. Из-за калитки на нее уставились две пары глаз.
— Леди! — пропищал голосок. — Это вам!
Сюзанна что-то держала в руке, просунув ее сквозь прутья калитки. Это оказалось игрушечной связкой ключей. Элизабет принужденно рассмеялась:
— Надеюсь, сэр Джон Гейдж не станет возражать, если я приму твой подарок. — Она улыбнулась стражнику, весело смотревшему на них, склонилась и погладила девочку по голове.
— Девочка дала ей ключи? — в гневе спросил Гейдж.
— Игрушечные ключи, сэр, — ответил стражник, жалея, что вообще упомянул о подарке лейтенанту, который, естественно, счел своим долгом доложить начальству.
— Они безобидны, — добавил Бриджес.
— На сей раз — возможно, — пробормотал Гейдж. — Но с помощью этих детей леди Элизабет могут передавать письма. Мне приказано препятствовать ее общению с кем бы то ни было на случай, если она замышляет новую измену.
— Просто присматривайте за детьми, — бесстрастно велел Бриджес стражнику.
— А если они попытаются ей что-нибудь передать, вы за это ответите! — пригрозил констебль, сверля его ястребиным взглядом.
Маленький букет весенних цветов был неуклюже перевязан ленточкой. Адам с поклоном протянул его Элизабет, которая уже собиралась присесть в реверансе, когда стражник выхватил у нее букет.
— Приказ, сударыня, — изрек он куда менее дружелюбно, чем раньше. — Эй, ты!
— Да? — откликнулся второй стражник, несший службу по другую сторону сада.
— Отведи мальчишку к констеблю и отдай ему вот это. — Он протянул букет.
Дети тотчас расплакались, и Элизабет с ужасом увидела, как перепуганного Адама уводят прочь, несмотря на слезы и протесты.
— Вам что, нравится мучить невинных женщин и детей? — гневно бросила она стражникам.
Но те не слушали, и ей оставалось лишь дрожать от ярости. Тот, кто еще вчера столь тепло с ней разговаривал, бесстрастно стоял у калитки, глядя прямо перед собой.
Мальчик стоял перед сэром Джоном Гейджем, от ужаса лишившись дара речи.
— Кто дал тебе эти цветы? — рявкнул Гейдж.
— Н-никто, сэр. Мы сами их собрали, — прошептал Адам.
— Кто-нибудь просил тебя спрятать в них тайное послание?
— Нет, — удивленно ответил тот.
— И заключенный Кортни не передавал тебе письма для леди Элизабет?
— Нет, сэр, честное слово, сэр, — ошеломленно пробормотал мальчик.
Сэр Джон мрачно взглянул на него:
— Ты поступал очень плохо, вручая этой леди подарки. Это запрещено. Предупреждаю, парень, если посмеешь снова с ней заговорить, тебя крепко выпорют. Ясно?
— Да, — пискнул юный ослушник, съежившись от страха.
На следующий день выдалась прекрасная погода, и Элизабет вернулась в сад. Лежа под деревом с книгой, она заметила какое-то движение у калитки и подняла взгляд. Стражник, жевавший хлеб с сыром, только что нагнулся за бутылью с элем.