— Вика, а тебе говорили, что ты хорошая? — не в тему, зато очень ласково спросила Марина после секундной паузы.
— Я? В каком смысле? Потому что на самом деле не делала тебе гадостей?
— Потому что не стала бы злиться на человека, которого обидела. Большинство людей несомненно стали бы.
Вика пожала плечами. Маринка страшная выдумщица, вечно у нее разные заумные фантазии! Впрочем, авторы все такие.
— Так, значит, Преображенский замышлял козни сразу против нас обеих?
— Или ни против одной — я теперь и сама не понимаю. Это можешь узнать только ты у своих друзей-критиков. Я вчера хотела послушать, о чем они сплетничают, да не было сил. Я думала, все равно никогда не стану больше писать пьес, и мне было почти безразлично.
— Неужто безразлично? — усомнилась Вика.
— Почти. Меня настолько радовало, что премьера позади, как будто я жизнью на этой премьере рисковала и теперь спасена, — усмехнулась Марина. — Сегодня сама удивляюсь.
— А на премьерах это обычное дело. Кстати, знаешь, Талызин… он сказал, что Евгений Борисович очень хорошо ему обо мне отзывался. В смысле, как о режиссере и организаторе.
— Я рада.
— Но почему он тогда… почему он издевался надо мной? Чуть с ума не свел!
— Как раз поэтому. Не одни мы с тобой волновались перед премьерой, он тоже, только мы по-разному это проявляли. Евгению Борисовичу требовались сильные эмоции, и он получил их от нас. Зато и играл как! У меня до сих пор стоит перед глазами! А как подумаю, что больше этого не увижу, хочется плакать. Ощущение какой-то невосполнимой ужасной потери. Я, конечно, эгоистка. Человек погиб, а я переживаю больше не из-за него, а из-за себя. У меня чувство, будто меня ограбили, украв что-то необычайно ценное, понимаешь?
— Он, конечно, гений, — не стала спорить Виктория Павловна, — но все равно… Я ведь тебе говорила про Ташиного котенка, да? Надо быть последней сволочью, чтобы это сделать! Ладно, нас с тобой помучить, раз это полезно спектаклю, но ты бы видела, что было с Ташей!
— Я толком так ничего и не поняла. Расскажи!
Вика помнила жуткий Наташин рассказ почти дословно. Марина слушала внимательно, напряженно. Дождавшись конца, переспросила:
— Она так и произнесла? «Я знаю, что тебя вот так же кто-нибудь убьет, и я прошу Бога, чтобы это сделала я». Вот так?
— Ну, примерно. А что? Не думаешь же ты…
— Я и сама не знаю, что думать. Но, если это сделала она, не имею ни малейшего желания ее выдавать.
— И дернул же его черт! — вырвалось у Виктории Павловны. — Знала, что он зараза, но не настолько же, прости его Господи!
— Наверное, он уже чувствовал себя убийцей, — мрачно предположила Марина. — Он ведь вживался в роль по-настоящему, почти на уровне переселения душ. Он готовился играть убийцу — и вел себя как убийца. Гений преображения — так его называли? Он заигрался, понимаешь? Словно это был уже не он, а его герой. А, снова став самим собой после премьеры, Евгений Борисович извинился. Реально?
— А вот и нет! — радостно сообщила Вика. — Ты сама себе противоречишь. Если на генеральной на Преображенского покушались с помощью открытого люка, так это была не Таша. У нее еще не было причин, правда? И у Тамары Петровны тоже не было. Если были, так у одной Галины Николаевны да у Дениса.
— Ну, у Дениса ревность, это ясно, а что Галина Николаевна?
— Как что? То же самое.
— За тридцать лет совместной жизни, пожалуй, ей пора бы и привыкнуть. Насколько я понимаю, ее супруг никогда не склонялся к моногамии.
— Изменял, конечно, но до развода все-таки раньше не доходило.
— И теперь бы не дошло, — уверенно прокомментировала Марина.
— Да, Даше он, конечно, даром не нужен, но Галина Николаевна этого не понимала!
— Даже и был бы нужен, сомневаюсь, что развелся бы. Мне кажется, он очень ценил жену и понимал, что ни с кем другим ему не ужиться.
— Но угрожал, что бросит ее в любой момент, стоит Дашеньке кивнуть. Помнишь?
— Слова. Он знал, что она не кивнет. Не такая она дура, какой притворяется!
— По-твоему, если кто не такой умный, как ты, значит, обязательно притворяется? Прости, Маринка, но ты на редкость к ней необъективна.
— Да, — покладисто согласилась Марина, — сама удивляюсь. Но ее настолько обожают остальные, что без моей любви уж как-нибудь обойдется. Не нравится мне подобный тип женщин!
— Что, подобная увела у тебя когда-нибудь парня? — Виктория Павловна с искренней заинтересованностью подождала ответа и, не дождавшись, добавила: — Ладно, не будем ссориться. Я-то убеждена, что у него седина в голову, бес в ребро. И Галина Николаевна тоже убеждена, иначе зачем она стала бы таскаться к нам на репетиции? Такого никогда раньше не было!
— Ты права, да. Главное, не то, собирался ли он ее бросать на самом деле, а то, что мнилось ей. А ей явно что-то мнилось. Значит, ты считаешь, это сделала она?
— О господи! — воскликнула возмущенная Вика. — Ничего подобного я не считаю! Я просто сказала, что она ревновала к Дашеньке, вот и все. А блок упал случайно, и люк был открыт случайно. Тебе вечно чудятся какие-то сложности там, где все просто.
— Две случайности подряд как-то маловероятны. Еще ладно одна… О, идея! На генеральной действительно была случайность — кто-то открыл люк и забыл его закрыть, например уборщица. Но эта случайность навела убийцу на мысль. Он понял, как легко подстроить несчастный случай в театре, понимаешь? Пошуровал с блоком и вызвал Евгения Борисовича на разговор в подсобку. Ты ведь помнишь тост? «Разговор еще не закончен…» Что-то в этом роде. Я хорошо помню, потому что сперва отнесла к себе. Но я ему встреч не назначала, и он мне тоже. А кто-то назначил, это точно! И если сделал это без дурных намерений, то должен был признаться милиции. Ты случайно не в курсе, кто-нибудь признался?
— Нет, — неохотно выдала тайну Виктория Павловна, — никто. Талызину это не понравилось. Он тоже считает, что в подсобке была назначена встреча.
— Вот видишь!
— Что вижу? Он считает, человек скрыл, чтобы лишний раз не связываться с ментами. Люди, мол, вечно от них что-то скрывают. Я и сама утаила про люк — не хочу, чтобы он ходил и все вынюхивал! А он собирается нас допрашивать и искать, с кем же была назначена встреча.
— Ты, значит, про люк не сказала? — задумчиво пробормотала Марина. — Это хорошо.
— Почему?
— А вот почему! — горячо поведала та. — Предположим, убили не Галина Николаевна или Денис, а Таша или Тамара Петровна. Кто-нибудь, у кого на генеральной еще не было никаких причин. Пусть даже мы с тобой!
— Кто? Ты что, совсем спятила?
— Я не утверждаю, что это мы, я говорю к примеру. Да ты не ахай, ты представь! Позавчера у нас с Преображенским все было гладко, а вчера он пригрозил разрушить наши планы. Пусть не наши, пусть мои. Я вспомнила про открытый люк и поняла, что сумею подстроить нечто схожее. Подпортив блок, я позвала Евгения Борисовича в подсобку — и дело сделано. Естественно, первая надежда, что смерть примут за несчастный случай, — это всего безопаснее. Но судьба привела за наш столик Обалдевшего поклонника, оказавшегося следователем. Он слышал странный тост и догадался о назначенной встрече, а догадавшись, заподозрил убийство.
— Да ничего Талызин не заподозрил! Он и словом не обмолвился. Ведет расследование, поскольку это его участок, вот и все.
— Ты считаешь, следователи делятся с подозреваемыми своими мыслями? Наоборот, они усыпляют бдительность. Такая у них профессия.
— Глупости! Он был очень со мной любезен — даже обещал допрашивать не в прокуратуре, а здесь или на работе. И вообще, он мой поклонник!
— Неужели? — подняла брови Марина. — Хочешь сказать, между вами что-то было?
— Пх! — фыркнула Вика. — Очень надо!
— Ладно, спрошу иначе. Он хотя бы делал какие-то попытки? Пусть минимальные.
— Нет, не делал. Я тоже думала, что в машине он обязательно… странный мужик, да?
— Ничего не странный. Просто он побоялся ухаживать за подозреваемой, чтобы ему что-нибудь не пришили за это на работе. Очень логично!
— Да? Ну не знаю. Слава богу, я держала рот на замке. Послушай, ты что, действительно считаешь, что я могла убить Евгения Борисовича? Я, конечно, готова была выцарапать ему глаза, но…
— Вот именно, — засмеялась Марина. — Если б его нашли с выцарапанными глазами, я бы не усомнилась, что это сделала ты. Впрочем, ты вряд ли сумела бы это скрыть.
— Нечего считать меня дурочкой! — неожиданно обиделась Вика. — Очень даже сумела бы. Думаешь, я прямо-таки всем вам показываю, что у меня в душе? Между прочим, хитрю получше всякого, и с тобою тоже.
— Макиавелли наших дней! Да хитришь, хитришь, успокойся, и вертишь всеми нами, как заблагорассудится. Твоя черная, черная, черная душа скрыта от нас непроницаемой завесой, заглянуть за которую ты не позволяешь даже избранным. Твое коварство парализует нашу волю и заставляет приходить в студию, а там — о ужас! — принимать участие в постановке спектаклей, да еще с удовольствием.
Последние фразы произносились нараспев, словно детская страшилка.
— Да ну тебя, не издевайся! — попросила Вика.
— Я не издеваюсь, я шучу. Ладно, если настаиваешь, примем как версию, что убила ты, но по врожденной хитрости ловко скрываешь. Ты этого от меня добивалась?
— Никого я не убивала! Слушай, не выводи меня из себя!
— Да я и не собиралась. Просто хотела сказать, что я-то лично убеждена, что это сделала не ты, а вот Талызин необязательно. В конце концов, он вчера первый раз словом с тобою перемолвился и характера твоего не знает!
Виктория Павловна упрямо помотала головой.
— Ничего подобного он не говорил и даже не намекал.
— Еще раз повторяю — было б странно, если бы взял и открыто изложил все свои подозрения. Кстати, он сразу меня удивил, даже пока я не знала, кто он. Очень неординарный человек.
— Да ты что! Наоборот — серый, как… как…
— Да, то, что называют темная лошадка. Или тихий омут, где черти водятся. Как раз с такими яркими, как ты, все достаточно просто, а вот эти тихони! Абсолютно не догадаешься, что у них на душе. Хотелось бы верить, что ты действительно ему нравишься. Кстати, это ты пригласила его на банкет?
— Нет, Евгений Борисович.
— Так они знакомы, — чуть прищурилась Марина.
— Нет. Преображенский просто его пригласил, и все.
— Чужого человека? С чего вдруг?
— Ну откуда мне знать? Преображенский, он такой.
— Как раз онне такой и вряд ли стал бы устраивать чужое счастье — он всегда думал лишь о себе. И вообще, если они не знакомы, о чем так долго разговаривали?
Вика небрежно напомнила:
— О том, что Евгений Борисович очень высоко меня ставит.
— Да? И что, Обалдевший поклонник резко возражал?
— Я думаю, соглашался. Почему возражал?
— Потому что я лично видела, как они горячились. Еще удивилась, что такой флегматичный с виду тип, как Талызин, вышел из себя. Что ты на это скажешь?
— О господи! А что я должна сказать? Преображенский и мертвого разгорячит, да будет земля ему пухом.
— Это да, — согласилась Марина, — и все-таки странно. Меня не покидает чувство, что какие-то отношения между ними все же были.
— Ну… если хочешь, я спрошу при случае у Игоря Витальевича…
— Так он и ответит! Раз сразу не признался, будет врать и дальше. Кстати, почему он вообще ходил в студию?
— Живет рядом. Узнал, что у нас играет Преображенский. Да, еще ему нравится моя реалистическая манера постановки. А что?
— Да ничего. Просто думаю, что следователи тоже люди, и ничто человеческое им не чуждо. Наверное, среди них встречаются и убийцы.
Вика, не выдержав, расхохоталась, затем весело осведомилась:
— Тебе никто не говорил, что у тебя буйная фантазия? Буйная — это еще мягко сказано.
— Я знаю, — покаянно кивнула Марина. — Представляешь, как буйная фантазия вредит в работе? Я же физик и должна быть точной. Но я ничего не могу с собой поделать. Я ведь не утверждаю, что все это правда, просто лезут мысли в голову, и никак их не выгнать…
Виктория Павловна глянула на собеседницу с нескрываемой симпатией. Умная-то она умная, а иногда такая смешная!
— Значит, по-твоему, убийца — следователь? Включи это в твою следующую пьесу, идея оригинальная.
Подруга хмыкнула.
— Да сомневаюсь, что убил Обалдевший поклонник, я отвлеклась на него случайно. Других обсуждаем — а он чем хуже? Люди, они безумно интересные, правда? Потому что часто делают то, чего от них не ждешь. Ладно, отматываем назад. Итак, предположим, Преображенского убила я. Хотела выдать за несчастный случай, но присутствие Талызина смешало мои планы. Он догадался, что это убийство. Тогда главное для меня — отвести от себя подозрения, так? Особенно в случае, если они изначально были.
— Что значит — изначально были?
— Ну, например. То, как тебе угрожал Евгений Борисович, кто-нибудь слышал? Кроме вас двоих, разумеется.
— Не знаю. Нет, наверное.
— В этом случае тебя подозревать у милиции причины нет.
Вика сообразила, что Марина снова сама себе противоречит, однако возражать не стала — очень уж увлеклась.
— А взять, к примеру, не тебя, а меня, — продолжила собеседница. — Мне Преображенский тоже угрожал, но, как выяснилось, это слышал посторонний человек.
— Какой человек?
— Да ваш директор, Сосновцев. В таком случае я должна волноваться, не сообщит ли он об этом следователю на допросе, так? Если сообщит, я тут же окажусь под подозрением.
— Погоди! — остановила подругу Вика. — Так он действительно слышал или это твоя очередная фантазия?
— Нет, это, к сожалению, не фантазия. Он весь вечер шептал мне в ухо, какие вы с Преображенским коварные, но обещал не дать меня в обиду. Конечно, при условии, что я буду с ним… скажем, в хороших отношениях.
— Вечно забываю, что он разведен, — оживилась Виктория Павловна. — Честное слово, Маринка, тут дело вовсе не безнадежное! Возьмет и женится. А денег у него — о-го-го!
— Слушай, Вика, если честно… он тебе-то самой не противен? Особенно после вчерашнего.
— А что вчера? — изумилась Вика.
— Он не показался тебе вчера еще противнее, чем обычно? Если честно?
Как ни странно, вопрос бил не в бровь, а в глаз. Вообще-то, Сосновцев вовсе не был уродом. Правда, маловат и щупловат, зато строен и держится с живостью молодого. Подвижное морщинистое лицо злопыхателям напоминает о мартышке — но черты достаточно правильные и не без своеобразного обаяния. Короче, видала Вика и пострашнее, а уж сам он мнил себя записным красавцем и действительно имел у дам успех. Тем не менее в вечер премьеры от одного вида Сосновцева Виктории Павловне становилось тошно. Интересно, почему?
— Да потому, что его играл Евгений Борисович! — восторженно выкрикнула Марина. — То есть не только его, но и его тоже. Ты не заметила? Это было так гениально сделано, что…
— Боже мой! — дошло вдруг до Вики. — А я-то не могла понять! Я чувствовала что-то знакомое, но у них настолько разный типаж, что я не осознала.
— А Преображенскому не требовалось менять внешность, чтобы кого-то изобразить, — гордо прокомментировала Марина. — Он до этого не опускался. Просто взял и в последний момент включил в своего убийцу еще и…
— Да вот такой жест, например! — не выдержав, прервала Вика. — И эта улыбочка, одновременно самоуничижительная и самодовольная… И постоянное изображение непосредственности, которое у меня давно в печенках сидит… Потрясающий завершающий штрих! Теперь я вижу, что действительно получился вылитый Сосновцев. Но я Преображенского этому не учила, он сам.
— Не сомневаюсь. Я думаю, мало кто действительно все четко понял, но убеждена, что ни один из видевших премьеру не сможет теперь смотреть на Сосновцева без отвращения. Это уже нечто на уровне физиологии или, например, мистики.
— Интересно, а сам он заметил? То есть Сосновцев.
Марина покраснела.
— А я ему сказала, представляешь? Видала дуру?
— Зачем?
— Не знаю. Разозлил очень. Да еще нервы были на пределе, да и выпила. Самой теперь стыдно, но сделанного не воротишь. Возможно, он мне не поверил — он ведь такой самодовольный!
Они помолчали в раздумье, затем Вика попыталась вернуть разговор в прежнее русло.
— Ты вроде опять отвлеклась от мысли. Итак, ты якобы волнуешься, что Сосновцев расскажет следователю о том, как Евгений Борисович тебе угрожал. И что?
— Я захочу отвести от себя подозрение. И вот тут пригодится открытый люк. Предположим, он был открыт случайно, но я-то постараюсь сделать вид, будто это не так! Я доложу следователю о люке, причем так, чтобы он обратил на него внимание. И получится, что убийца не я, а кто-то, кто имел повод не только вчера, но и позавчера. Например, Галина Николаевна или Денис. Логично?
— Вроде бы.
— Так вот! Я про люк говорить не собираюсь, ты тоже не говорила. А если убила Наташа… ну или Тамара Петровна… короче, кто из них убил, тот про люк и расскажет.
— А если никто не расскажет?
— Значит, люк был открыт не случайно, а убийца — Галина Николаевна или Денис. Или мы кого-то пропустили?
— Что значит — пропустили? — уточнила Виктория Павловна.
— Из сидевших за нашим столом. Я думаю, стоит ограничиться ими, ведь Евгений Борисович определенно обращался к кому-то из нас. Согласна?
— Ну… Талызин тоже собирается допрашивать только нас.
— Видишь, мы со следователем мыслим одинаково! Я горда. Итак, давай считать по пальцам. Кто там сидел? Я, Сосновцев, ты, Обалдевший поклонник, Таша, Кирилл, Дашенька, Денис, Преображенский и его жена. Как здорово все разбились по парам!
— Еще Тамара Петровна.
— Да, точно. Давай с нее и начнем. Она была уверена, что ты ее прогонишь, дабы не лишиться Преображенского, а вот если он погибнет, ты ее, разумеется, оставишь. К тому же она часто бывала в подсобке и имела больше всех возможностей там помухлевать. И если бы она назначила встречу, то именно там, в своем любимом месте.