Убийцу он искать, понимаешь, собрался! На соломенном коне и в бумажных доспехах! Болван и есть!
– Стреляли в Марину, – терпеливо переждав приступ гореловской злости, Белов кивком указал на стеклянные двери кафе. – Весь персонал в этом уверен. Ваша жена редко бывала здесь. И всегда – в разное время. А Марина… Марина ходила сюда с Машей как по расписанию.
– О! – Горелов с трудом разлепил онемевшие от изумленного бешенства губы. – У нас уже и версия готовая имеется? Может, вы к нам пойдете работать, а, Белов?
– Я уже работаю. – Белов пожал плечами, понял недоумение Горелова и пояснил: – На своем месте работаю, и мне нравится.
– Ага! Отлично! А что же у меня-то хлеб мой крадете, если у вас свой кусок имеется? Куда ты лезешь, я тебя спрашиваю?! – Горелов вдруг озверел до такой степени, что вцепился в воротник куртки Белова и с силой тряхнул его, хотя с равным успехом мог бы попытаться расшатать многоэтажный дом. – Не путайся под ногами, понял?!
– Я и не путаюсь. Просто… Может, нам стоит просто объединить наши усилия? Ведь что не скажут милиции, могут сказать мне. – Вениамин вспомнил о неприязни бармена к бывшим коллегам.
– А вот не получится! – зло рассмеялся Горелов. – Потому что мы разными путями идем, уважаемый!
– То есть?
– Вы ищете убийцу Марины, а я – убийцу своей жены. Пусть и бывшей, – добавил следователь уже тише. – А что милиции не скажут того, что сказали вам… Это мы еще посмотрим!
– И посмотрите, – с улыбкой подбодрил его Вениамин, почему-то уверенный в том, что Горелова в кофейне никто не ждет и уж точно помогать ему не станет.
– И посмотрю! – Горелов шагнул к ступенькам. Вдруг он азартно хлопнул в ладони: – И поглядим еще, кто придет к финишу первым, черт побери!..
Из кофейни он вышел что-то слишком уж быстро, сердито распахнув дверь. Белов это даже из своей машины увидел. Он так и не уехал, решил дождаться, когда Горелов выйдет. Следователь нервно походил вдоль крыльца туда-сюда и вдруг направился прямиком к машине Белова. Открыл пассажирскую дверцу и уселся рядом с Вениамином.
– Ну? – насупившись, спросил он через минуту. – И что же они тебе рассказали?..
Глава 8
– Ты из дома выйти можешь?
Белов подъехал к дому, где теперь проживала его бывшая жена, минут через двадцать после того, как отъехал от кафе.
– Ты где? – Судя по голосу, Маша недавно плакала.
– Возле твоего дома.
– Господи! – ахнула она испуганно. – Отъезжай к магазину, он чуть в стороне, видишь его?
– Вижу.
– Давай туда, я сейчас…
Вышла она минут через десять. В длинном черном пальто, в ярком шарфе, без шапки и перчаток. Стремительной походкой пересекла проезжую часть, прошла мимо магазина и, увидав его машину за горой картонных коробок, у стены магазина, скользнула на переднее сиденье.
– Привет.
Белов еле губы разлепил, здороваясь. Сердце его дергалось и трепыхалось где-то в районе кадыка. Пальцы, сжимавшие руль скромной недорогой машинки, побелели. А по спине, под одеждой, побежали струйки ледяного пота.
Маша была невероятно хороша! Наверное, правильно она сделала, что ушла от него. Своевременно ушла. Он не сумел бы огранить ее красоту так, как удалось это сделать Алексу. Вернее, его деньгам. Оставшись с ним, Маша до сих пор ходила бы по дому в ситцевом цветастом халате, вечно брюзжала бы, взгляд ее все затухал и затухал бы, пока не померк бы вовсе.
А сейчас она даже в горе своем была прекрасна.
– Что-то случилось? – спросил он, не дождавшись ответа на свое приветствие. – Ты плакала?
– Веня… Веня, все очень, очень плохо! – прошептала она с надрывом. – Снова являлся этот Горелов! Говорил такие гадкие вещи! И еще он сказал… Что собирается настаивать на том, чтобы выбрать меру пресечения для Алекса… Он хочет его арестовать! Что делать, Веня?!
Она уже, наверное, наплакалась вволю, потому что глаза ее были сухими и щеки не блестели от слезных дорожек. Надрыв слышался лишь в ее надтреснутом голосе. Исходила стонами ее душа. И Вениамин слышал, он чувствовал все это и очень страдал из-за ее терзаний.
– Погоди, погоди, Машенька. Успокойся. Я поговорю с этим Гореловым, – пообещал он ей и добавил вполголоса: – Мы теперь, наверное, с ним часто будем видеться.
С трудом отлепив онемевшие пальцы от руля, Белов перегнулся через спинку сиденья. Там он постоянно держал термос с горячим чаем. По раз и навсегда заведенной привычке утром он приносил термос из дома и оставлял его в машине до вечера. Зачем он так делал? Он и сам не знал. Вечером Веня зачастую приносил полный термос обратно домой. Утром заливал в него свежий чай и вновь относил и клал в машину.
Привык, наверное, – раньше он носил термос на лекции и иногда поил им девчонок. А отвыкать – трудно.
– На, выпей. – Он налил в крышку термоса немного чая и протянул ее Маше.
– Что это? – испуганно откачнулась она.
– Чай, Машенька, просто чай.
– С липой? – с неожиданной надеждой спросила она.
Она поила его чаем с медом и обкладывала пластиковыми бутылками с горячей водой, когда ему нездоровилось или просто знобило по какой-то непонятной причине. А он, в свою очередь, готовил ей чай с липой, когда она сама сваливалась с простудой. Считала, что лучшего средства нет и быть не может. Утверждала, что такой чай ей всегда помогает.
– Нет, не с липой, – улыбнулся Белов. – Обычный, с сахаром… Но ты ведь и не больна?
– Ой, я уже и не знаю, Веня, что со мной! Внутри будто все выжжено. – В ее голосе вновь зазвенели слезы, хотя в глазах их по-прежнему не было. – Сначала Маринка… Потом Алекс… А вдруг, ну, вдруг его посадят?! Что будет со мной?! Я же… Я же не могу без него!
Он сунул ей чашку с чаем в руки и отвернулся к окошку.
За окошком была зима. Трескучая, морозная, красивая, какой она и должна быть в это время года. Незаметно, за три-четыре последних дня, намело сугробы. Дорожники надрывались, не справлялись, работали без перерывов, но упрямство снеговых заносов было сильнее всех людских усилий. Где-то обрывало провода. Застревали в пробках на трассах люди. Коммунальные службы вполголоса поговаривали о невозможных перерасходах, намекали, что снова придется просить помощи у населения, приплюсовывая к их платежкам дополнительные начисления. Население роптало, жаловалось на самый верх, терпеливо ожидало ответа…
В его доме тоже создалась инициативная группа, снующая по квартирам с какими-то списками и собирающая подписи. Собирались в суд подавать. Белов их начинания поддерживал, подписывался где только возможно было. И возмущался вместе со всеми прочими жителями…
Каким мелким и никчемным показалось ему все это на фоне громадного Машиного горя!
– Почему ты не на работе, Веня? – спросила она, отпив глоток чая.
– Взял отпуск на две недели.
– Зачем?
– Чтобы тебе помочь.
– Правда?! – словно сама ее душа всхлипнула. – Ты… Ты считаешь, что у тебя получится?
– Буду стараться! – Он забрал у нее опустевшую крышку, завинтил. – Уже начал.
– Что начал?
– Стараться!
Он пока что не хотел ей ничего рассказывать – да и нечего. Беседу же с Витей-барменом и его подружкой-официанткой Белов решил держать в тайне. И о договоре с Гореловым, который они все же заключили с час тому назад, он тоже умолчал. Сегодня вечером и завтра утром он собрался пройтись по дому, поговорить с людьми. Может, ему и повезет.
– А Алекс что же? По-прежнему пьет?
– Да… Мне кажется, у него уже белая горячка начинается! Он сегодня за Соней, нашей домработницей, утром с ножом бегал – она ему выпить не дала. Все бутылки от него спрятала. – Маша принялась тереть ладонью лоб. – Я закрылась в спальне, а она в кухне так орала… Такой ужас! Потом он оделся и ушел. А вернулся – опять бутылки притащил. И напился…
– С ума он сошел, что ли?! – Вениамин поморщился.
Насколько, однако, слаб духом оказался его соперник! Каким не подготовленным к говенным поворотам судьбы!
Это все понятно – его жизнь началась правильно и шла размеренно своим, прекрасно распланированным, чередом. У него были любящие мать и сестра. Его не бросили, еще в младенчестве, в лютый мороз на рельсы. Ему не приходилось надрывать горло в диком плаче, пытаясь отвоевать себе право хотя бы на жизнь. Ему не приходилось орать, чтобы как-то встряхнуть ее, жизнь эту равнодушную, и заставить взглянуть на себя другими глазами.
Алекс был милым, избалованным ребенком, с годами он плавно преобразился и облачился в одежды баловня судьбы. Ему даже жалеть себя ни разу наверняка не приходилось. Все превосходно складывалось и так, с чего было ему раскисать? И тут вдруг – бац…
И все пошло вкривь и вкось. И душу – навыворот, и люди – к тебе спинами, и койка жесткая по ночам мерещится, и судья суровый, зачитывающий приговор, – все это утром туманным в кошмарных снах приходит к нему.
– К тебе-то он как относится? – спросил Белов.
– Не замечает. Считает, что все у нас пошло не так со дня Маринкиной смерти. Ее считает виноватой. Ну, а из-за нее – и меня тоже.
– К тебе-то он как относится? – спросил Белов.
– Не замечает. Считает, что все у нас пошло не так со дня Маринкиной смерти. Ее считает виноватой. Ну, а из-за нее – и меня тоже.
– Так и говорит?
– Нет, но все же очевидно. Проходит, как сквозь стенку, смотрит куда-то в сторону… Не знаю, чем все это закончится!
– Успокойся, Маша. – Белов поймал ее ледяную ладошку, сжал одеревеневшими пальцами. – Рано или поздно, но все же эта полоса черная закончится.
– Чем?! – Она не отняла руку, то ли от рассеянности, то ли ей так было уютнее. – Чем закончится, Веня?
– Чем-то… Но все равно закончится. Ничто не бывает вечным. Даже твое теперешнее горе.
– А… А твое? Твое горе, Веник? Как с ним?
Она сжала его пальцы – еле-еле, и он сразу понял, о чем она. И тут же его душа отозвалась, и заплакала, и застонала вместе с ее душой. Причины этих безмолвных, незримых слез, правда, у них были разными. Но вот понимание – момент понимания случился. Этого, пожалуй, не происходило с ними никогда, ни разу, даже когда они были вместе. И жили тихо рядом, но каждый – со своим пониманием счастья.
– Мое – со мной, – ответил он тихо. – Оно во мне, не так уже болит, притупилось почти, но забыть его сложно.
– Прости, – пискнула она виновато и склонила голову к его плечу. – Прости меня, Веник!
– Ну, ну, Машуня, не раскисай. Все будет хорошо. Помнишь? Все проходит, пройдет и это. Помнишь?
Он однажды баюкал ее таким образом, когда у нее неожиданно, под самый Новый год, разболелся зуб. Посадил к себе на колени, обнял и, чуть раскачиваясь, баюкал и приговаривал: «Все проходит… Все проходит, пройдет и зубик твой… Все проходит, пройдет и это…»
Машенька тогда забылась тяжелым сном, плотно прижимаясь вспухшей щекой к его груди. Он долго сидел неподвижно, боясь уложить ее на диван. А вдруг она проснется, вдруг боль снова вернется, и она опять заплачет? Сидел, конечности онемели, спина сделалась будто деревянная, ноги покалывало, но он не двигался. Ее покой был ему дороже собственных удобств. Всегда!..
– Помню, Веник. Я все помню. – Она неожиданно улыбнулась, пересилив свою тоску, и погладила его по руке. – Ты хороший. Я помню все.
Они просидели так, ничего больше не говоря друг другу, почти полчаса. Ее голова покоилась на его плече. Обе ее руки он сложил вместе, ладошку к ладошке, и тихонько дул на них, будто согреть их пытался. Слушал, как она дышит. Пытался догадаться, о чем она думает.
А потом вдруг спросил:
– Маша, у тебя есть враги?
– У меня? – Она отодвинулась, растерянно моргнула, пожала плечами. – Кажется, нет.
– Так кажется или нет?
– Да нет у меня врагов, Веник! Откуда им взяться? Все мое окружение: это свекровь с сестрой Алекса, он сам, Маринка, Соня-домработница. Все!
– У вас никогда не бывает гостей?
– Да бывают. – Она поморщилась. – Но это гости Алекса, не мои. Я даже и не общаюсь с ними почти, просто молча присутствую как хозяйка дома.
– Ничего себе! – присвистнул Белов.
– А мне и не нужно! – тряхнула Маша волосами. – Мне это неинтересно! И избавляет от лишних проблем.
– Вот это ты в точку. – Он помолчал какое-то время в задумчивости. – Значит, с этой стороны тебе никто и ничем угрожать не мог?
– Нет.
– И никаких ссор ни с кем не было? А со свекровью и золовкой?
– О господи, Веник! – Маша и не хотела, но невольно рассмеялась. – Они хоть и злобные дуры, но все же не настолько, чтобы попытаться убить меня! Ты ведь намекаешь, что Марину убили вместо меня?
– Я не намекаю. Я просто пытаюсь понять: кому и зачем это все понадобилось? Кому вы обе могли насолить настолько, чтобы вас больше не желали видеть в живых. Маринка никуда не влезла случайно?
– Стыдно признаться, но я почти ничего о ее делах не знаю, – вздохнула Маша. – Мы часто встречались. Созванивались. Но как она зарабатывает на жизнь, откуда у нее деньги, почему она не ходит на службу?.. Ничего не знаю!
– Странно… Маринка всегда была очень болтливой.
– Плохо ты ее знаешь. – Маша покачала головой. – Может, раньше она и трепалась о себе, когда…
– Когда ей скрывать было нечего, ты это хочешь сказать? – договорил за нее Белов.
– Да. Именно это я и хочу сказать, – согласилась Маша. – Она могла… проболтаться, но и только. Так, знаешь, отдельные фразы, имена какие-то…
– Маша! – строго перебил ее Вениамин. – Давай поконкретнее. Ты же не с милицией разговариваешь! Какие имена? Что за фразы? Вообще, весь ее треп припомни, тут все важно.
И Маша начала рассказывать, а Белов – записывать с ее слов.
Имен набралось не так уж много. Был, конечно же, был у Маринки какой-то папик! Безымянный. Маринка всегда называла его просто «папик». По Машиным подозрениям, этот самый папик и содержал Маринку. Оплачивал ее путешествия, жилье, наряды.
– Я его никогда не видела!
Посовещавшись, оба пришли к выводу, что Маринкина секретность, скорее всего, вызвана была тем, что этот самый безымянный папик женат.
Еще одно имя – некий Генка. Он часто звонил Маринке. Они ржали, беседуя по телефону. Оба! Маша отлично слышала, как тот надрывается от хохота, что-то Маринке рассказывая. Кажется, Генка был студентом и где-то подрабатывал. Маша подозревала, что часть средств папика перепадает и Генке.
Еще звонил ей некто Симон. Имя это или прозвище, Маша не знала. Маринка, разговаривая с ним, иногда сбивалась на иностранный язык, распознать который Маше не удавалось. А когда она спросила об этом подругу, та, рассмеявшись, сказала, что язык – цыганский.
– Час от часу не легче! – почесал в затылке Белов, аккуратно внося записи в общую тетрадку.
Он нарочно отказался от блокнота. Горелов везде потрясал своим блокнотом. Поэтому Вениамин и не хотел ему подражать. И даже в глубине души сделал зарубку: блокнот – невезучая штука. Горелов все-то не по тем следам плетется. Все-то ничего у него не выходит и не получается. Лихо его из кофейни наладили восвояси сегодня! Белов в душе даже немного порадовался. Витя-бармен своей неприязни к сотрудникам органов правопорядка даже и скрывать не пытался. Даже голос повысил, предложив Горелову вызвать его повесткой. Частные беседы, сказал он, – это для частных лиц.
Горелов был в бешенстве… Но ничего поделать не мог.
– Откуда же Маринка цыганский язык знает? – удивился Вениамин.
Маша понятия не имела. И вообще, она не была уверена, действительно ли на цыганском языке тарабанила с Симоном ее подруга.
Две знакомые дамы звонили Маринке постоянно. Одна, Маша это точно знала, часто ездила за границу и иногда предлагала Маринке купить у нее вещи, дешевле, чем в бутиках. Род занятий второй дамы был Маше неизвестен. Звали ее Надежда.
– Вот и все, пожалуй, – закончила она свой рассказ.
– В принципе, не так уж и много. Знай мы координаты этих Генок и Симонов, запросто могли бы с ними переговорить и пролить свет на какие-нибудь загадочные обстоятельства, но…
– Что ты имеешь в виду под координатами? – Маша облизнула пересохшие губы. – Налей мне еще чайку, а, Веник?
Он снова полез за термосом.
– Я имею в виду адреса их домашние, места работы, если таковые у них имеются, вообще, род занятий, номера телефонов…
– А-а-а, понятно. – Она взяла крышку термоса изящными пальцами, подула на чай, произнесла: – Номера телефонов… Да…
– Телефон Маринкин остался у следователей?
– Что? – вздрогнула Маша.
– Телефон ее мобильный, который был при ней в кафе, остался у следователей? – Белов вытащил носовой платок и вытер две крупные чайные капли, упавшие на Машино пальто. – Или как?
– Он был при ней, когда она пошла покурить. А потом… Не знаю, наверное, его изъяли, но…
– Что «но»?
– Но… Я тут подумала… – она виновато шмыгнула носиком. – Даже странно, что я не сообразила этого раньше…
– Маша, ну же! – поторопил ее Вениамин, повысив голос.
Сейчас же он спохватится, что она уже давно сидит в его машине, вот возьмет – и уйдет. Перебежит через дорогу и скроется за высоким забором, огородившим от него Машу и ее новую жизнь, в которой ему не было места.
А он так ничего и не придумает без нее. Это только так казалось, что думается ему дома, в одиночестве, при свете своей любимой лампы, неторопливо и результативно. Только казалось, что и без нее он может жить и будет жить и дальше – так же тихо и неторопливо, размеренно, может, и не так богато. На самом-то деле все вовсе не так!
На самом-то деле он все то время, прожитое без нее, и то, которое прожить еще только собирается, отдал бы за такие короткие моменты счастья, когда можно смотреть на нее, слушать ее, видеть, как она улыбается, печалится…
Как же все плохо-то, господи! Как же все безнадежно и страшно!
– Ты знаешь, Веник! – Маша сунула ему в ладонь пустую крышку, схватила за руку и легонько тряхнула. – Я совсем забыла! Совсем забыла!!! У меня дома есть сим-карта.
– Какая сим-карта? – ослабевшим от переживаний голосом спросил Вениамин, закручивая крышку термоса.