Дронго и Голиков вошли в небольшую комнату, где стояли две кровати, разделенные тумбочкой. Одну украшал матрас с какими-то подозрительными пятнами, на второй лежал молодой мужчина с плохо выбритыми щеками и коротко остриженными волосами, которые частично скрывала несвежая повязка. Руки лежали на одеяле. Темными ввалившимися глазами он безучастно смотрел в потолок.
— Вы что такое говорите?! — возмущенно воскликнул Андрей Андреевич, когда за ними закрылась дверь. — Это в нашем — то городе хотят убивать кавказцев?! Вы знаете, какой Ростов интернациональный город!
— Знаю, — кивнул Дронго. — Я знаю, каким был ваш город и какой была наша страна еще десять-пятнадцать лет назад. Но времена изменились. И сегодня очень многие считают, что убийцу нужно линчевать, а не судить. Разве я не прав?
Голиков только пожал плечами. Он указал Дронго на единственный покосившийся стул возле кровати, но тот покачал головой.
— Вы старше, — сказал он, — садитесь на стул, а я размещусь на второй кровати. — И сел на матрас, стараясь не думать о его «боевом» прошлом. Голиков подвинул стул поближе к койке Нагиева.
— Здравствуйте, Омар, — сказал он нарочито бодрым голосом. — Ну как дела? Врачи говорят, вы идете на поправку. — Лежавший на кровати даже не шелохнулся. Он по-прежнему смотрел в потолок. — В понедельник возобновится судебное заседание… — Голиков продолжал еще что-то говорить, но заключенный его явно не слушал. Казалось, он не слышит его вообще. Адвокат беспомощно оглянулся на Дронго. Тот сидел молча, пока не вмешиваясь в безуспешные попытки Голикова разговорить заключенного. — У вас есть какие-нибудь просьбы… пожелания? — спросил адвокат.
— Нет, — наконец разжал губы Нагиев.
Голиков вновь оглянулся на Дронго. Тот поднялся и подошел к заключенному.
— Послушайте, Омар, — начал Дронго, наклоняясь поближе к лицу Нагиева, — меня прислала ваша сестра. Фатима просила меня навестить тебя.
Лицо заключенного дрогнуло, он чуть повернул голову и посмотрел на Дронго. Глаза его обрели некий смысл.
— Кто вы такой?
— Я помощник адвоката, — пояснил Дронго, бросив взгляд на неплотно закрытую дверь: прапорщик и санитар наверняка слышали весь разговор. — Я действую по просьбе Магомедовых.
— Как они? — задал еще один вопрос Нагиев.
— Беспокоятся за вас, — ответил Дронго. — Очень переживают.
Омар отвел от него глаза и снова уперся взглядом в потолок. Дронго понял, что допустил ошибку.
— Они верят, что вы невиновны, — быстро сказал он.
— Напрасно, — возразил Нагиев, не глядя на него. — Я виноват. Это я убил всех троих.
Адвокат посмотрел на дверь, затем на Дронго и покачал головой.
— Он все время твердит одно и то же.
— Откуда у вас оружие? — спросил Дронго. — Это был ваш пистолет? Вы меня слышите?
— Да, — наконец вымолвил Нагиев, не поворачивая головы.
— Откуда он у вас?
— Не помню.
— Вам его кто-то дал? Кто именно?
— Не помню.
— И вы стреляли из него?
— Да. — Он отзывался на любой вопрос словно заранее заготовленными, заученными ответами.
Дронго переглянулся с Голиковым. Тот понимающе покивал головой: да, мол, из такого «собеседника» ничего не выжмешь. Но Дронго не хотел признавать себя побежденным.
— Что вы сделали с пистолетом?
— Выбросил.
— Куда?
— Не помню.
Трудно помочь человеку, если он сам не хочет себе помочь. Но Дронго не сдавался:
— Это вы забрали деньги? — Да.
— Куда вы их дели?
У Омара во второй раз дернулось лицо. Он посмотрел на Дронго, и тот невольно вздрогнул: в глазах этого лежавшего на тюремной больничной койке человека было столько боли! Нагиев тут же отвел глаза и снова уставился в потолок.
— Не помню. — Очередной заученный ответ слишком быстрый, чтобы слова оказались правдой. «Помнит», — уверенно подумал Дронго.
— Вы будто не понимаете, что вам грозит, — продолжал настаивать он, еще ниже наклоняясь к заключенному. — Вас обвиняют в тройном убийстве и краже крупной суммы из квартиры убитых. Неужели вы ничего не хотите сказать в свое оправдание?
— Ничего.
— Если суд признает вас убийцей, вам дадут пожизненное заключение. — Не успокаивался Дронго. — Всю оставшуюся жизнь вы проведете в тюремной камере и больше никогда не увидите своих близких и родных. Никогда не увидите своего сына Руслана.
Он заметил, что при упоминании сына лицо Нагиева дернулось в третий раз и глаза наполнились влагой. Внезапно заключенный выхватил из-под головы подушку и, закрыв ею лицо, громко, навзрыд заплакал.
— Это я, — стонал он сквозь подушку, — это я всех убил. Оставьте меня!
Голиков попытался убрать подушку, но заключенный прижимал ее к лицу с такой силой, словно хотел задушить себя. Прапорщик открыл дверь и, услышав глухие стоны, закричал куда-то в сторону коридора.
— Врача! Срочно врача.
В палату вбежала женщина лет тридцати пяти в белом халате. Светлые волосы, курносый нос, широкое, полное лицо.
— Что вы его мучаете? — гневно закричала она. — Мало того что ему голову разбили, так вы его еще мучаете. Ему нельзя волноваться, у него сотрясение было…
— Это его адвокаты, — сказал вошедший в палату прапорщик.
— Тем более нечего мучить! — У женщины был характерный южнороссийский говорок. — Уходите отсюда.
Она достала ампулу и шприц. Дронго автоматически отметил, что тут не используют одноразовых шприцов. Видно, из экономии.
— Успокойся, милый, успокойся, бедолага ты мой несчастный. — Врач профессионально быстро набрала в шприц жидкость из ампулы и кивнула санитару, вошедшему следом за ней, чтобы подошел поближе.
Голиков слегка потянул Дронго за рукав, и они вышли из палаты. Через некоторое время появились врач и санитар. Прапорщик вышел последним и плотно закрыл дверь.
— Я ему снотворное ввела, — пояснила врач, — пусть поспит. И вы его больше не мучайте. Тяжело ему, бедняге, ох как тяжело! — И, шумно вздохнув, пошла по коридору.
— Подождите, — остановил ее Дронго, — извините, что вас задерживаю. Как вас зовут?
— Катей, — врач улыбнулась. — Иногда называют Екатериной Борисовной. Но я не люблю, когда меня так величают. Для всех я доктор Катя. Или тетя Катя — для практикантов и молодых санитарок.
— И что, доктор Катя, он всегда так себя ведет?
— Да, срывы случаются, — кивнула Екатерина Борисовна. — У нас много таких в больнице. Сначала снасильничают или сподличают, а потом раскаиваются. Ночами не спят. Кричат, плачут. А он тихий лежит, но иногда срывается и кричать начинает. Тогда мы ему успокоительное вводим. А вообще-то мы за ним все время наблюдаем, даже боялись, что руки на себя наложит.
— Вы знаете, в чем его обвиняют? — спросил Дронго, не обращая внимание на очень выразительное лицо Голикова, явно не одобрившего последний вопрос.
— Знаю, — кивнула врач, — он, говорят, целую семью зарезал. И девочку… — Она снова тяжело вздохнула: — Здесь всем плохо. И у всех горе: у родственников убитых — свое, у родственников заключенных — свое. Только Бог решает, кого и как наказать. А люди… иногда сами не знают, чего хотят. Я нашим ребятам все время говорю: зачем человека бить, если его все равно на всю жизнь посадят? Это ведь только представить, чего он себя лишил!
И не нам решать, кто виноват. Бог есть, и он все видит. Каждому воздается по делам его.
— Люди не могут полагаться на Бога в таком вопросе, — вставил Андрей Андреевич. — Для этого есть государство и суд.
— Да что суд! — отмахнулась Екатерина Борисовна. — Вы к нам ночью приходите и послушайте, как заключенные в подушку воют. У меня волосы до сих пор дыбом встают. А одна наша санитарка за ночь поседела, когда таких криков наслушалась. Больше, чем сам себя, человека никто наказать не может. Если совести нет, то ему и Бог не поможет. А если совестливый человек, то он после убийств таких и жить не захочет. Вот как я думаю. Ой, простите меня, я должна другие палаты обойти.
— Последний вопрос, — вновь остановил ее Дронго. — Вы не знаете, он болеет чем-нибудь серьезным?
— Воспалением легких болел, когда к нам привезли, — нахмурилась доктор Катя, — и еще у него, кажется, язва желудка. Мне он, правда, на нее не жаловался. Ну и другие болячки, которые у всех бывают. А почему вы спрашиваете?
— Может, у него какая-нибудь более тяжелая болезнь есть, о которой он не сообщил?
— Нет, — ответила врач, чуть подумав. — О какой болезни вы говорите? На сифилис и СПИД мы сразу проверяем. Еще сейчас боятся атипичной пневмонии, но ее у нас, слава тебе Господи, тоже нет. А теперь, извините, я должна бежать.
Доктор Катя заспешила к лестнице. Дронго задумчиво глядел ей вслед. Голиков подошел и встал рядом.
— О какой хронической болезни вы говорите? Думаете, мы можем инсценировать слабоумие? Или временное помешательство? Его уже осматривали психиатры. Когда происходят подобные убийства, адвокаты сразу подают ходатайство о психиатрической экспертизе, и прокуратура в подобных случаях никогда не возражает. Омар Нагиев признан абсолютно вменяемым и отвечающим за свои поступки.
— У меня на уме совсем другое, — признался Дронго. — Его мать умерла в молодом возрасте от онкологии, сестра тоже лечилась от этой болезни. А что, если кто-то узнал о тяжелом заболевании Нагиева и решил его подставить вместо себя? Такое возможно?
— Возможно, — согласился Голиков, — но слишком невероятно.
— Нам еще нужно понять, почему он пошел на столь страшное преступление.
— Он не хочет ни с кем разговаривать, — напомнил Андрей Андреевич, — вы же сами только что убедились. По-моему, сделано вполне достаточно. Я, конечно, подам жалобу, указав на некоторые нестыковки в работе следствия, но, боюсь, это ничего не изменит. Тем более что он сам признался в совершении преступлений и подписал все протоколы допросов.
— Вы видели, как он плакал? — спросил Дронго.
Голиков снял очки и, протерев стекла платком, снова надел их.
— В моей практике были подобные случаи, — тихо сказал он. — Не каждый человек может так вот просто перейти через кровь. Если хотите знать мое мнение, то это как раз свидетельство его вины, а не наоборот. Извините, что вынужден говорить вам такие вещи.
— Нам нужно до конца разобраться, — упрямо повторил Дронго. — Я хочу понять, что произошло.
— Может быть, это нам действительно необходимо, — согласился адвокат. — Но при этом нужно учитывать, что наши действия иногда наталкиваются на непонимание окружающих и приходят в противоречие с их желаниями.
— Кажется, Пифагор говорил, что человек должен делать то, что считает справедливым, что бы о нем ни думали и ни говорили, — вспомнил Дронго. — Мудрый совет.
— Он не хочет ни с кем разговаривать, — напомнил Андрей Андреевич. — А я помню другой мудрый совет: бесполезно искать черную кошку в темной комнате, особенно если ее там нет.
— Если разрешите, я все-таки останусь при своем мнении, — упрямо настоял Дронго.
— Конечно. — Голиков снял очки, еще раз протер стекла платком и, не надевая очков, тихо сказал: — Вы интересный типаж, господин Дронго. Не знаю, чего вы добиваетесь, но думаю, что вам нелегко. Выдержать такое испытание может не каждый человек. И вообще, даже приходить сюда — нелегкая задача.
— Я профессиональный юрист в пятом поколении, — пояснил Дронго, — и всю свою жизнь занимаюсь только этим. Но до сих пор не научился оставаться равнодушным во время таких расследований.
— Что ж, каждому свое, — согласился адвокат, надевая очки. — Но идемте быстрее. А то уже шестой час, и нас могут не выпустить, — пошутил он. — Большинство людей к вашему возрасту превращаются в законченных циников. Вы сохранили интерес к жизни — это совсем неплохо.
— Меня интересует, — признался Дронго, — куда он дел такую сумму денег. Может, оставил ее в Киеве, своей семье?
— Вы думаете, что это может смягчить приговор?
— Нет. Но это может объяснить некоторые мотивы его поступков.
— Не думаю. Я написал в Киев, но мне никто не ответил. Я и звонил туда, решив пригласить его бывшую жену. Но неизвестный женский голос ответил, что жена и сын Омара Нагиева там больше не живут. А он мне, кстати, вообще не давал никаких адресов и телефонов.
— Сегодня должна приехать его сестра, — сказал Дронго, — я попытаюсь встретиться с ней и узнать еще кое-какие подробности.
— Встречайтесь, — согласился Голиков. — И не забудьте: наш процесс возобновится в понедельник.
Они достали свои пропуска и паспорта, чтобы выйти из больницы. Дронго вспомнил, как плакал Омар, и нахмурился. Дело оказалось даже более тяжелым, чем он себе представлял.
Глава шестая
Он вернулся в свой номер достаточно поздно, где-то около восьми вечера. Дежурная, сменившая вчерашнюю, приветливо улыбнулась и сообщила, что ему звонила неизвестная женщина.
— Какая женщина? — недовольно спросил Дронго, вспомнив про телефонные предложения.
— Не знаю, она не назвалась, — ответила дежурная. — Но звонила неоднократно, с трех часов дня. Вот, номер телефона оставила.
Когда дежурная протянула Дронго записанный номер телефона, он взял бумагу, уже не сомневаясь, что звонила Фатима. Пройдя в свой номер, тут же взялся за телефон. Ответил незнакомый мужской голос, и он попросил позвать к аппарату Фатиму Магомедову.
— Слушаю вас, — сказала та почти сразу, словно выхватив трубку из рук ответившего мужчины.
— Здравствуйте, Фатима, — начал Дронго, — вы звонили мне…
— Вы его видели? — взволнованно перебила она.
— Да. Мы виделись в тюремной больнице.
— Как он себя чувствует? Как он выглядит?
— Неплохо, — соврал Дронго. — Он лежит в палате один, и его специально охраняют, чтобы не было никаких конфликтов с другими заключенными. — Вот и все положительные новости, которые он мог сообщить.
— Омар сказал вам что-нибудь? — спросила она. — Рассказал, почему его обвиняют в таких страшных преступлениях?
— Нет. Мы с ним мало говорили. В основном я спрашивал про оружие, из которого были убиты родители девочки.
— Что он вам сказал?
— Нам лучше говорить не по телефону. Давайте встретимся завтра утром возле входа в отель, — предложил Дронго.
— Вы виделись с его адвокатом? — никак не могла успокоиться несчастная женщина.
— Мы уже договорились о совместной работе. — Дронго снова придал своему гoлосу толику оптимизма. — Мы оба считаем, что есть некоторые моменты, на которых можно построить защиту.
— В котором часу мы с вами можем увидеться? — попросила уточнить Фатима.
— Давайте пораньше. Скажем, в десять. Боюсь, что у меня завтра будет много дел.
— Я готова дежурить у вашей гостиницы хоть всю ночь! Я очень вам верю, господин Дронго.
— Спасибо. — Он положил трубку, чувствуя себя законченным подлецом.
«Было бы куда спокойнее заниматься обычной адвокатской практикой, — в который раз подумал Дронго, — а не искать подлинных виновников преступления. Хотя по своему характеру я все же следователь, но не адвокат. Впрочем, в этом процессе мне как раз, подобно следователю, придется искать факты. Факты, смягчающие вину столь чудовищного убийцы. Если это тройное убийство совершил действительно Омар Нагиев, то я выгляжу по меньшей мере идиотом. Как можно защищать преступника, решившегося на такое жестокое преступление!
Судя по всему, состояние этого человека далеко от нормального. Всю свою жизнь я занимался поисками преступников и гордился тем, что всегда пытался сражаться на стороне Бога. А теперь получается, что я ищу оправдания для убийцы, которому не может быть оправдания. Нагиева обвиняют в убийстве целой семьи, в том числе девочки. Как я мог поддаться на уговоры его сестры? Может, потому, что она мне чем-то напомнила Джил? Нет, это идиотское объяснение, при чем тут Джил. Но тогда почему я согласился приехать в Ростов? Может, меня возмутили слова Фатимы, что я работаю на толстосумов, и я решил доказать самому себе, что готов проявить обычную человечность? Надеюсь, что нет, иначе всем пришлось бы доказывать, что я готов быть бескорыстным альтруистом. Но тогда как мне жить, ведь я не умею делать ничего другого. Переехать и жить в Италии у Джил? Но разве это достойный выход?»
Он прошел к дивану, раздраженно бросив на кресло пиджак и развязывая узел галстука.
«Нет, пора прекратить заниматься этим чертовым ремеслом, связанным с кровью и человеческой болью! Стану обычным адвокатом по гражданским делам, буду защищать… помогая жуликам, обирающим своих сограждан. Это что, более достойное занятие?» Ему вспомнился известный адвокат Кузнецов, о котором он много слышал. Адвокат был прекрасным специалистом, настоящим профессионалом. И когда его наняли защищать явно неправую сторону, он очень деловито и успешно повел дело, стремясь оспорить права тысячи порядочных людей в оправдание нескольких чиновников, приватизировавших — почти задаром — государственное имущество на несколько сотен миллионов долларов.
«Нет, — продолжил свой внутренний монолог Дронго, — я приехал сюда, чтобы установить истину. А для этого важно понять, как произошла трансформация Нагиева. По всем показателям такой человек не должен был стать убийцей. Но почему тогда все так сложилось? Кто-то ведь совершил тройное убийство? Если не Омар, то кто? Установить истину — это означает освободить невиновного и не оставить преступника безнаказанным. Установить истину — всегда стоящее дело, за которое стоит бороться, — подумал он. — Без ложной патетики я могу сказать себе: сделай все, что возможно, чтобы установить истину».
Посмотрев на часы, он решил, что еще успеет принять душ и выпить чашку чая до встречи с Эдгаром.
Ровно в десять вечера Дронго вышел из отеля и направился уже привычным маршрутом. Вскоре его нагнал Эдгар, скупо кивнувший при встрече.
— Ты уже ужинал? — спросил Дронго.