«Иегова с нами, Бог наше прибежище». Якоб закрывает глаза. Тишина — это мир. Он благодарит провидение за то, что землетрясение закончилось, и думает: «Дорогой Иисус, склады! Моя хлористая ртуть!» Клерк хватает одежду, переступает через упавшую дверь и видит Ханзабуро, выскочившего из своего закутка. Якоб рычит: «Охраняй комнату!» — но юноша не понимает. Голландец встает в дверной проем и замирает с раскинутыми в разные стороны ногами и руками, живая буква «X». «Никто не входит! Понятно!»
Ханзабуро нервно кивает головой, словно желая успокоить безумца.
Якоб сбегает вниз по лестнице, открывает защелку, распахивает дверь и видит Длинную улицу, по которой — такое впечатление — только что прошлась армия британских мародеров. Ставни разбиты в щепки, плитка — вдребезги, садовая стена лежит в руинах. В воздухе столько пыли, что ее не могут пробить солнечные лучи.
На востоке клубится черный дым, и где‑то в голос кричит женщина. Клерк направляется к резиденции директора, но на перекрестке сталкивается с Вибо Герритсзоном. Моряк качается и ругается: «Сволочь французская, сволочь высадилась, сволочи везде!»
— Господин Герритсзон, встаньте у складов «Колючка» и «Дуб». Я проверю остальные.
— Ты, — покрытый татуировками здоровяк сплевывает, — сдаешься мне, месье Жак?
Якоб обходит его и пробует открыть ворота «Колючки»: заперто.
Герритсзон хватает клерка за горло и рычит: «Убери свои грязные французские руки от моего дома и убери свои грязные французские пальцы от моей сестры! — Он ослабляет хватку, чтобы как следует замахнуться: если б попал, Якоб упал бы замертво, но вместо этого инерция замаха роняет Герритсзона на землю. — Французские сволочи подстрелили меня! Подстрелили!»
На Флаговой площади начинает звенеть сборный колокол.
— На колокол внимания не обращай! — Ворстенбос — по бокам Купидо и Филандер — бежит по Длинной улице. — Шакалы собирают нас в одном месте, чтобы в это время растащить все! — Он замечает Герритсзона. — Стукнуло по голове?
Якоб растирает горло.
— Разве что грогом, господин директор.
— Оставь его. Мы должны организовать оборону от наших защитников.
Урон, причиненный землетрясением, большой, но не катастрофичный. Если говорить о четырех голландских складах, то у «Лилии», которую восстанавливали после «пожара Сниткера», возведенный каркас уцелел; ворота «Колючки» остались запертыми; ван Клиф и Якоб сумели защитить пострадавший «Дуб» от мародеров, и вскоре Кон Туоми и плотник с «Шенандоа», худой и бледный, как привидение, канадец из Квебека, повесили упавшие ворота на положенное место. Капитан Лейси доложил, что землетрясения на борту корабля они не почувствовали, но грохот был ужасен, будто началась битва между Богом и дьяволом. Десятки ящиков попадали на землю на всех складах. Теперь все предстояло проинспектировать: сколько разбито, сколько пролито. Десяткам черепичных крыш требовалась замена, предстояло закупить новые глиняные сосуды, отстроить заново здание бани, починить голубятню, все за счет Компании. С северной стены Садового дома обвалилась штукатурка, но с этим особых проблем возникнуть не могло. Переводчик Кобаяши сообщил, что рухнули навесы, под которыми стояли сампаны Компании, и озвучил, по его словам, «превосходную цену», за которую их могли починить. «Превосходную для кого?» — в ответ заорал на него Ворстенбос и поклялся не потратить и гроша до того, как он и Туоми не осмотрят повреждения. Переводчик ушел с каменным лицом, кипя от злости. Со Сторожевой башни Якоб увидел, что не все в Нагасаки отделались так же легко, как на Дэдзиме: насчитал двадцать обрушившихся зданий и четыре крупных пожара, выбрасывающих клубы черного дыма в августовское небо.
На складе «Дуб» Якоб и Be проверяют ящики с венецианскими зеркалами: каждое вытаскивается из соломы и учитывается как неповрежденное, треснутое или разбитое. Ханзабуро сворачивается калачиком на куче мешков и вскоре уже спит. Все утро на складе слышатся только звуки перекладываемых зеркал, чавканье жующего бетель Be, шорох царапающего бумагу пера и долетающий издалека, от Морских ворот, грохот: на берегу сваливают слитки олова и свинца. Плотники, обычно работающие на складе «Лилия» по другую сторону Весового двора, похоже, заняты более нужным делом в Нагасаки.
— Тут не семь лет невезения, господин де 3., а все семь сотен?
Якоб не заметил прихода Ари Грота.
— Думаю, никого не удивит, знач, если парень собьется со счета и парочка целых зеркал из‑за этого «разобьется», только за счет ошибки…
— Это что, можно сказать, неприкрытое приглашение, — Якоб зевает, — совершить подлог?
— Пусть дикие псы сначала сожрут мою голову! Я, знач, тут встречу для нас устроил. Ты, — Грот смотрит на Be, — можешь исчезнуть: сейчас придет один господин, так его воротит от твоей говняно — коричневой шкуры.
— Be никуда не идет, — отвечает Якоб. — И кто этот «господин»?
Грот что‑то слышит и поворачивается на доносящиеся звуки.
— Ох, клянусь кровью, они раньше, — он указывает на стену ящиков и приказывает Be:
— Прячься за ними! А вы, господин де 3., оставьте ваши сантименты о нашем бедном цветном брате, потому что на кону горы, горы и горы денег.
Юноша — раб смотрит на Якоба: тот, соглашаясь, кивает. Be повинуется.
— Я здесь, знач, посредник между вами и…
В дверях появляются переводчик Ионекизу и полицейский Косуги.
Не обращая внимания на Якоба, они предлагают кому‑то зайти.
Сначала появляются четверо молодых, стройных, сурового вида охранников.
Затем входит их хозяин: мужчина постарше, походка нетороплива, он словно рассекает воду.
На нем плащ небесно-голубого цвета, голова выбрита, из‑за пояса торчит рукоять меча.
Из всех присутствующих на складе только у него лицо не блестит от пота.
«Откуда, из какого сна, — гадает Якоб, — я помню его лицо?»
— Владыка-настоятель Эномото из феода Киога, — представляет величавого незнакомца Грот. — Мой компаньон, господин де Зут.
Якоб кланяется: губы настоятеля кривятся в полуулыбке узнавания.
Он обращается к Ионекизу требовательным, непререкаемым голосом.
— Настоятель, — переводит Ионекизу, — говорит, он верил, что вы с ним чем‑то близки, схожи, — понял это с первого раза, когда увидел вас в магистратуре. Сегодня он знает, что прав.
Настоятель Эномото просит Ионекизу научить его голландскому слову «сходство».
Теперь Якоб узнает гостя: человек, сидевший рядом с магистратом Широямой в Зале шестидесяти циновок.
Ионекизу произносит по требованию настоятеля три раза фамилию Якоба.
— Да — зу‑то, — эхом повторяет настоятель. — Я говорю правильно?
— Ваше преосвященство, — отвечает Якоб, — произносит мою фамилию очень хорошо.
— Настоятель, — добавляет Ионекизу, — перевел Антуана Лавуазье на японский.
Якоб поражен:
— Может, ваше преосвященство знакомы с доктором Маринусом?
Ионекизу переводит ответ настоятеля: «Настоятель часто встречается с доктором Маринусом в академии Ширандо. Он очень уважает голландского ученого, говорит он. Но у настоятеля есть много обязанностей, поэтому он не может посвятить всего себя одной лишь химии».
Якоб осознает, какой властью должен обладать этот гость, чтобы запросто появиться на Дэдзиме в тот день, когда все перевернуто землетрясением, и беседовать с иностранцами не под присмотром толпы соглядатаев и стражников сегуната. Эномото проводит большим пальцем вдоль ящиков, словно освящая их содержимое. Он замечает спящего Ханзабуро и делает над его головой какие‑то пассы, словно тот стоит перед ним, преклонив колени. Ханзабуро что‑то сонно бормочет, просыпается, видит настоятеля, испуганно ахает и скатывается на пол. Выбегает за дверь со скоростью жабы, преследуемой водяной змеей.
— Молодые люди, — Эномото говорит на голландском, — спешат, спешат, спешат…
Свет снаружи, пройдя щель между створками ворот, меркнет.
Настоятель берет неразбитое зеркало.
— Это ртуть?
— Оксид серебра, ваше преосвященство, — отвечает Якоб. — Итальянского производства.
— Серебро более правдиво, — отмечает настоятель, — чем медные зеркала в Японии. Но правду легко разбить. — Он наклоняет зеркало так, чтобы увидеть отражение Якоба, и задает вопрос Ионекизу на японском. Ионекизу переводит: «Его преосвященство спрашивает, правда ли, что в Голландии тоже верят, что у живых мертвецов нет отражения?»
Якоб вспоминает, что его бабушка говорила то же самое.
— Старые женщины верят в это, да.
Настоятель понимает речь Якоба и доволен его ответом.
— На мысе Доброй Надежды есть племя, — Якоб решается поделиться своими знаниями, — которое называется басуто, и они верят, что крокодил может убить человека, проглотив его отражение на воде. В другом племени, зулу, избегают подходить к темным прудам, чтобы призрак не поймал отражение и не отнял бы душу у того, кто решил посмотреться в пруд.
Якоб вспоминает, что его бабушка говорила то же самое.
— Старые женщины верят в это, да.
Настоятель понимает речь Якоба и доволен его ответом.
— На мысе Доброй Надежды есть племя, — Якоб решается поделиться своими знаниями, — которое называется басуто, и они верят, что крокодил может убить человека, проглотив его отражение на воде. В другом племени, зулу, избегают подходить к темным прудам, чтобы призрак не поймал отражение и не отнял бы душу у того, кто решил посмотреться в пруд.
Ионекизу в точности переводит и передает ответ Эномото.
— Настоятель говорит: идея прекрасная, и желает знать, верит ли господин де Зут в душу?
— Сомневаться в наличии души, — говорит Якоб, — для меня более чем странно.
Эномото спрашивает: «Верит ли господин де Зут, что у человека можно забрать душу?»
— Привидению или крокодилу такое не под силу, но дьявол может.
«Ха» Эномото означает его удивление тем, что и он, и иностранец могут верить в одно и то же.
Якоб отступает на шаг, чтобы более не отражаться в зеркале.
— Ваше преосвященство, ваш голландский превосходен.
— На слух я понимаю не все, и рад, — Эномото поворачивается, — что есть переводчики. Когда‑то я говорю… говорил… на испанском, но теперь это знание утеряно.
— Минуло два столетия, — замечает Якоб, — с тех пор, как испанцы пришли в Японию.
— Время… — Эномото не спеша поднимает крышку одного из ящиков: Ионекизу тревожно вскрикивает.
Свернутая клубком, словно маленький кнут, на дне лежит змея хабу. Она рассерженно поднимает голову…
…два ее клыка блестят белизной, голова отклоняется назад, готовясь к броску.
Два охранника настоятеля бросаются к ней, обнажив мечи…
…но Эномото делает странное движение кистью руки, словно что‑то сдавливает.
— Не дайте ей укусить его! — кричит Грот. — Он еще не заплатил…
Но хабу не атакует руку настоятеля: шея змеи обмякает, и она падает на дно коробки. Ее челюсти застыли в широком оскале.
Рот Якоба тоже широко раскрыт. Клерк смотрит на испуганного Грота.
— Ваше преосвященство, вы… заколдовали змею? Она… она спит?
— Змея мертва, — Эномото приказывает охранникам вынести ее наружу.
«Как он это сделал?» — гадает изумленный Якоб, пытаясь понять, что это за трюк.
— Но…
Настоятель не сводит глаз с потрясенного голландца и обращается к Ионекизу.
— Владыка-настоятель говорит, — начинает Ионекизу, — что это «не трюк и не магия». Он говорит: «Это китайская философия, и ученые европейцы слишком умные, чтобы ее понять». Он говорит… извините, очень трудно. Он говорит: «Вся жизнь есть жизнь, потому что обладает силой ки».
— Силой ключа?[31] — Ари Грот показывает движение ключа, отпирающего замок. — И как это понимать?
Ионекизу отрицательно качает головой.
— Не ключа — ки. Ки. Владыка-настоятель объясняет, что его учение, его Орден, объясняет, как… какое слово? Как использовать силу ки, чтобы лечить болезни et cetera[32].
— Как я понимаю, господину Змею, — бормочет Грот, — досталось что‑то из et cetera.
Принимая во внимание статус настоятеля, Якоб решает, что необходимо извиниться.
— Господин Ионекизу, пожалуйста, скажите его преосвященству: я очень сожалею о том, что змея угрожала его жизни в голландском складе.
Ионекизу переводит; Эномото качает головой.
— Укус неприятный, но не очень ядовитый.
— …и скажите, — продолжает Якоб, — что все, виденное здесь, останется со мной до конца моей жизни.
Эномото отвечает неопределенным: «Хм-м-м-м».
— В следующей жизни, — говорит настоятель Якобу, — родитесь в Японии, приходите в храм, и… простите, голландский труден, — он адресует Ионекизу несколько длинных предложений на их родном языке. Тот переводит:
— Настоятель говорит, господин де Зут не должен думать, что у него столько же власти, как у владыки провинции Сацума. Феод Киога — это всего двадцать миль в ширину, двадцать миль в длину, очень много гор и только два города — Исахая и Кашима, и селения по дороге к морю Ариаке. Но, — добавляет Ионекизу, скорее всего, по собственной инициативе, — владение феодом дает владыке — настоятелю более высокий ранг: в Эдо он может встречаться с сегуном, а в Мияко — с императором. Храм владыки — настоятеля стоит высоко на горе Ширануи. Он говорит: «Весной и осенью там очень красиво, зимой немного холодно, но летом прохладно». Настоятель говорит: «Можно дышать и не стареть». Настоятель говорит: «У меня две жизни. В высоком мире, на горе Ширануи — это мир духов, молитвы и ки. И в нижнем — это люди, и политики, и ученые… и импорт лекарств, и деньги».
— Ох, чтоб тебя, наконец, — бормочет Ари Грот, — господин де 3., наш выход.
Якоб неуверенно смотрит на Грота, на настоятеля и снова на повара.
— Возникает, — вздыхает Грот, — тема, знач, сделки.
Одними губами он произносит: «Ртуть».
Якоб, к счастью, понимает.
— Простите мою прямоту, ваше преосвященство, — он обращается к Эномото, поглядывая на Ионекизу, — но, возможно, сегодня мы можем оказать вам какую‑то услугу?
Ионекизу переводит.
Короткий взгляд на Якоба, и Эномото снова вопросительно смотрит на Грота.
— Факты, господин де 3., таковы: настоятель Эномото желает приобрести, знач, все наши восемь ящиков ртутного порошка и готов заплатить сто шесть кобанов за ящик.
Первая мысль Якоба: «Наш порошок?» Вторая: «Сто шесть?»
Третья — число: «Восемьсот сорок восемь кобанов».
— В два раза дороже, — напоминает ему Грот, — чем аптекарь в Осаке.
Восемьсот сорок восемь кобанов — огромное состояние, почти половина нужной ему суммы.
«Подожди, подожди, подожди, — думает Якоб. — Почему такая высокая цена?»
— Господин де Зут, знач, счастлив, — Грот убеждает Эномото. — Даже не может говорить.
«Трюк со змеей поразил меня, но больше не теряй головы».
— Такой порядочный парень, — говорит Грот, хлопая Якоба по плечу. — Вот уж не думал…
«Монополия, — предполагает Якоб. — Ему нужна временная монополия».
— Я продам шесть ящиков, — объявляет клерк. — Не восемь.
Эномото понимает: почесывает ухо и смотрит на Грота.
Улыбка Грота говорит: «Волноваться не о чем».
— Одну минуточку, ваше преосвященство.
Повар уводит Якоба в угол, к тому месту, где прячется Be.
— Послушайте, Звардекрон берет по восемнадцать кобанов с ящика.
«Откуда он знает, — удивленно спрашивает себя Якоб, — о моем помощнике в Батавии?»
— Это неважно, откуда я знаю, но я знаю. Нам дают в шесть раз больше, но вы хотите еще поднять цену? Лучшей не будет, и мы говорим не о шести коробках. Восемь, знач, или ничего.
— В таком случае, — отвечает Якоб Гроту, — я выбираю ничего.
— Мы чой‑то не понимаем? Наш клиент — благородный вельможа, да? У него все схвачено: в магистратуре, в Эдо, у каждого ростовщика, у каждого аптекаря. Говорят, что он даже… — Якоб улавливает запах куриных потрохов в дыхании Грота, — одалживает деньги магистрату до прибытия следующего корабля из Батавии! Так что, раз я обещал ему всю ртуть, это означает…
— Выходит, вам придется разобещать ему всю ртуть.
— Нет, нет, нет, — Грот чуть ли не визжит. — Вы никак не поймете, что…
— Это вы заключили сделку с моим частным товаром. Я отказываюсь танцевать под вашу дудку. И теперь вам придется смириться с потерей комиссионных. Что же я еще не понимаю?
Эномото что‑то говорит Ионекизу. Голландцы прекращают спор.
— Настоятель говорит, — Ионекизу откашливается, — если сегодня продается шесть коробок, тогда он покупает сегодня шесть коробок.
Эномото продолжает. Ионекизу кивает головой, уточняя несколько слов, и переводит:
— Господин де Зут, настоятель Эномото переводит на ваш личный счет в Казначействе шестьсот тридцать шесть кобанов. Писец магистратуры приносит подтверждение о продаже для занесения в гроссбух Компании. После этого, если будет на то ваше согласие, его люди унесут шесть коробок ртути со склада «Дуб».
Подобная скорость беспрецедентна для торговых сделок.
— Ваше преосвященство не желает сначала взглянуть на них?
— Э-э-э, — говорит Грот, — господин де 3. такой, знач, занятый, что я позволил себе попросить ключ у заместителя директора ван К. и показал нашему гостю образец…
— «Позволил себе», — шипит Якоб. — Очень много вы себе позволяете.
— Сто шесть кобанов за ящик, — вздыхает Грот, — стоят того, чтобы проявить инициативу, так?
Настоятель ждет.
— Так мы свершаем сделку с ртутью сегодня, господин Дазуто?
— Свершаем, ваше преосвященство, — Грот улыбается, как акула. — Конечно, проводим.
— Но бумаги, — спрашивает Якоб, — залог, документ о продаже?..