– Секрет, – Смыков почувствовал, что стоит на верном пути. – Но если полюбите меня, то скажу.
– Интересно! – Бацилла в упор уставилась на него своими зелеными глазищами. – Вот так сразу возьму и полюблю, да? Сами же говорили, что любовь не кобыла, только судьбой дается.
– А это для чего? – Смыков извлек новую порцию бдолаха, на этот раз уже на ногте большого пальца. – Учти, средство универсальное. И от смерти спасает, и раны лечит, и силу невиданную придает.
– Значит, купить хотите девочку?
– При чем здесь купить! Дело-то полюбовное.
– Да ведь нет любви пока, – упиралась Бацилла.
– Будет. Глотай и сама себя уговаривай, что любишь меня. Подействует.
– На всю жизнь, что ли? – ужаснулась она.
– Да нет, часа на полтора-два всего.
– Все равно я вас, наверное, не полюблю. Даже на пять минут, – вид у Бациллы был совершенно убитый. – Давайте лучше по-другому попробуем. Просто я захочу мужчину… Не вас конкретно, а мужчину вообще. Согласны?
Здравый смысл, сызмальства присущий Смыкову, не оставлял его окончательно даже в такие минуты, когда мужчины, быки, жеребцы и самцы иных пород становятся подвластны одному лишь чувству похоти. Быстренько прикинув, что половой симулянт Жердев в представлениях Бациллы с мужчиной уже не ассоциируется, а перебраться с тендера в передний вагон, где этого добра, то есть мужчин, навалом, она вряд ли сумеет даже под воздействием бдолаха, он радостно кивнул:
– Согласен!
Бдолах, как всегда, не подвел. Да и Бацилла не обманула ожиданий Смыкова. Если он в чем-то и не устраивал ее как конкретная личность, то как мужчина, так сказать, в смысле собирательном, пришелся вполне по нраву.
Сначала их любовь вершилась на груде собственной одежды, потом прямо на железном полу тендера, а в конце концов – среди березовых и сосновых поленьев. Столь пылкой страсти не мог помешать даже Жердев, время от времени приоткрывавший дверь кабины и деликатно просивший: «Я извиняюсь, конечно, но дрова кончаются… Дрова, дрова, дрова!» (Правда, возвращаясь к топке, он сокрушенно бормотал себе под нос уже другое: «Палки, палки, палки…») Тогда они вскакивали и, как были голышом, с той же энергией, с которой только что ласкали друг друга, начинали швырять в кабину деревянные плахи, согретые телом Бациллы и сдобренные семенем Смыкова.
Свистел ветер, грохотала расхлябанная паровая машина, колеса стучали на стыках, анархисты затянули какую-то грозную песню – и для парочки, продолжавшей свои сладострастные утехи, все эти разнообразные звуки сливались в чудесную симфонию любви.
Бацилла не знала устали, а начавший было изнемогать Смыков подкрепился бдолахом, после чего от его нового напора она получила немало заноз в задницу.
Неизвестно, когда бы это все закончилось, но крик Жердева: «Воронки на горизонте!» – вернул любовников к реальности. Позади остались и долгие тягуны, и не менее долгие спуски, и мост через речку Крапива, и полдюжины безлюдных станций, и обходный маневр вокруг Талашевска, когда состав со скоростью черепахи полз сквозь заросли кустов и трав, совершенно скрывших заброшенную железнодорожную ветку, и шпалодельный завод, некогда известный на всю республику, а ныне под напором пышной чужеземной флоры превратившийся в некое подобие Чичен-Ицы (Чичен-Ица – древний город индейцев майя. в Мексике, открытый только в двадцатом веке.), и весь немалый перегон до Воронков.
Они облобызались в последний раз, стряхнули с себя пыль и сажу, смазали йодом царапины и торопливо оделись. После этого Смыков не забыл честно поделиться с Бациллой бдолахом.
Вырвавшись из объятий одной страсти, они уже готовы были очертя голову броситься в омут другой, столь же древней, но куда более пагубной – страсти к убийству.
– Со счастливым завершеньицем вас, – поздравил их Жердев. – Отвели, как говорится, душу. Ну и слава Богу.
– Дровишек подкинуть не надо? – поинтересовалась Бацилла.
– А что, не надоело еще? – удивился Жердев. – Нет, с дровишками мы пока завяжем. Дальше пойдем без лишней копоти. Того пара, что есть, должно хватить.
– Остановитесь, не доезжая станции, как договаривались, – напомнила ему Бацилла.
– Я хоть и раненый, но не в голову, – обиделся Жердев. – Забывчивостью не страдаю. У меня глаз – ватерпас и память зверская.
Железная дорога описывала здесь длинную, плавную дугу, и Воронки были видны сейчас где-то далеко справа. Пейзаж, расстилавшийся вокруг, был хоть и печальным, но мирным: изредка попадались возделанные поля, над одинокой деревенькой поднимались дымки очагов, на опушке леса паслось стадо коров. Не верилось даже, что всего в нескольких километрах отсюда почти каждый день льется кровь, грохочут выстрелы и сталь, скрежеща, скрещивается со сталью.
Состав нырнул в очередную низину, и они потеряли Воронки из виду. Силы паровоза выдыхались, и он постепенно замедлял скорость.
– Тут, если напрямик, до кастильской миссии рукой подать, – сказал Жердев.
– Только надо все время вон той ложбинки держаться. Тормозить?
– Тормози, – кивнула Бацилла. – Мы сюда, может, и не вернемся, в другую сторону уйдем, но ты нас на всякий случай ожидай. Пар поддерживай. На этот раз дровишки придется самому потаскать.
– Я вам в кучера не нанимался! – огрызнулся Жердев. – Взяли моду! Пока баре гуляют, холоп их должен на козлах дожидаться. Мне, между прочим, в бой тоже охота сходить.
– Завтра сходишь. А сегодня лечись. Раны зализывай, – Бацилла была непреклонна. – Если тебя аггелы или гвардейцы здесь засекут, дай гудок и уходи задним ходом.
Дотянув до начала подъема, состав сам собой остановился, и анархисты посыпались из вагонов. Пробегавший мимо паровоза Зяблик крикнул:
– Какого хрена вы там кантуетесь! Уши развесили, жердевское фуфло слушая! Сигайте вниз!
– Волнисто заплетаешь, земляк! – ответил ему из кабины Жердев. – Да только я бы на твоем месте хавало поберег. А не то ворона влетит.
– Не тебе меня учить, фраерская душонка. Лучше скажи, сколько, по-твоему, отсюда до кастильской хаты.
– Километров пять, а то и меньше. Вы к ней должны со стороны кладбища выйти.
– Все, дальше не рассказывай… За мной, бакланы! – Он махнул рукой анархистам, сбившимся под откосом в кучу. – Цепью по одному! Дистанция пять шагов!
Смыкову и Бацилле пришлось немного пробежаться, чтобы догнать быстро уходившего вперед Зяблика.
– Ну и видуха у вас, – он окинул парочку проницательным взглядом. – Самые последние чердачники такими чумазыми не бывают.
– Не всем же в классных вагонах ездить, – отозвался Смыков. – Кому-то надо и в топке кочегарить.
– Вижу я, какую топку ты кочегарил, – усмехнулся Зяблик. – Ширинку хотя бы застегни, а не то кочерга вывалится. Да и вам, мадам, не мешало бы наряд поправить. Рубашечка-то навыворот одета.
Бацилла в ответ только легкомысленно рассмеялась и объяснила, что одетая наизнанку одежда, по слухам, приносит счастье и защищает от козней нечистой силы.
– Вот бы ты и приказала своей армии кальсоны наизнанку вывернуть, -. заметил Зяблик. – Для счастья и защиты… А иначе им надеяться не на что. Одни салаги необстрелянные…
– Какие есть, – ответила Бацилла беспечно. – Обстрелянные в земле лежат, а этих сегодня обстреляют. Они хоть и молодые, зато не трусы.
– Одни герои, значит, – вздохнул Зяблик. – Ну-ну… Хоть бы патронов вдосталь было. А то на каждого по неполной обойме.
– В бою возьмем. Я их так и учу.
На эти слова Зяблик только махнул рукой и обратился к Смыкову:
– Ты, конечно, дурагон еще тот, но положиться больше не на кого. Сам понимаешь, этими силами нам против аггелов и плешаковцев не устоять. Нужно, чтобы и кастильцы ударили. Нечего им за стенами отсиживаться да халявное вино лакать. Когда заваруха начнется, а еще лучше – до нее, ты должен пробраться к дону Эстебану. Он к тебе доверие имеет. Как-никак на одну контору когда-то работали. Чужому он может и не поверить. Провокацию заподозрит. Дескать, хотят их враги наружу выманить и перещелкать в чистом поле, как куропаток. Понял ты меня?
– Спасибо за доверие, – скривился Смыков. – А если там две линии окопов и проволочные заграждения в три кола? Я летать не умею. И норы рыть тоже. Уж лучше сразу пулю в висок пустить.
– Смыков, я тебе сказал, а дальше уже не мое дело. Хочешь летай, хочешь ползай, хочешь землю рой, но чтоб в миссию пробрался. Иначе вся эта затея прахом пойдет.
Дальше они продвигались уже в полном молчании, поскольку в любой момент могли наскочить на вражескую заставу. Ложбина, до поры до времени укрывавшая их, постепенно сужалась, превращаясь в овраг, сплошь заросший какой-то колючей дрянью, явно пробравшейся в Отчину из Лимпопо.
– Арапы такие кустики вокруг своих деревушек сажают, – сообщил Зяблик. – Сквозь них и лев не проберется.
– У льва в саванне сто дорожек, а у нас только одна эта, – сказала Бацилла так, что стало ясно: назад она не повернет.
Короче говоря, до обрыва, над которым возвышался полусгнивший кладбищенский забор, они добрались не за сорок минут, как рассчитывали, а за все полтора часа, да вдобавок еще сплошь исцарапанными и исколотыми.
Впрочем, заросли давали отряду и некоторое преимущество – в них можно было спокойно отсидеться до начала атаки, не опасаясь, что какой-нибудь аггел, вышедший по своим делам на край оврага, заметит врагов.
Зяблик, оставив старшей за себя Бациллу (Смыкова он активным участником предстоящего сражения уже демонстративно не считал), уполз на разведку. В овраге наступила гробовая тишина. Никакие звуки не доходили сюда. Даже комары, заполонившие все низкие и сырые места, не давали о себе знать.
Заметив, что Смыков зевает, Бацилла сказала:
– Вздремните, если невмоготу.
– Это у меня нервное, – объяснил он. – Я всегда перед боем зеваю.
– А мне всегда по нужде хочется, – призналась Бацилла.
– Гримасы физиологии… Знавал я одного товарища, так он в нормальной обстановке слепым был, как курица. За десять шагов теленка от собаки отличить не мог. А как только опасность учует, буквально прозревал. Пули дожил так, что любо-дорого. Откуда только что и бралось…
– Вы мне лучше про то место расскажите, где ваше волшебное зелье растет! – попросила Бацилла.
Смыков принялся осторожно и уклончиво рассказывать об Эдеме, но дошел только до описания его рек и лесов, потому что наверху зашуршало и Зяблик, сдавленно вскрикивая от укусов колючек, скатился в овраг.
– Сразу скажу, что масть нам нынче скользкая выпала, – начал он безо всяких околичностей. – До хаты дона Эстебана не меньше километра и все чистым полем. Вокруг нее редуты вырыты, как на Бородинском поле. Который напротив ворот, тот побольше. А три других поменьше. Всякой босоты вокруг много шляется, но в основном ополченцы да плешаковская гвардия. Многие в бинтах, видать, недавно на приступ ходили.
– А если сдалась уже миссия? – перебила его Бацилла.
– Непохоже. Флаг над ней кастильский висит. Хоть и красный, но с замком и крестами… Основной лагерь этой рвани зачуханной чуть в сторонке расположен. Если здесь какая канитель начнется, оттуда подкрепление набежит. Значит, мочить их надо тепленькими, прямо в шалашах. Диспозиция ясна?
Смыков промолчал, а Бацилла сказала:
– Более или менее.
– Наступать будем двумя отрядами, – продолжал Зяблик. – Который побольше, по лагерю ударит. Я его сам поведу. А ты, дочка, на редуты с тыла навалишься, – он потрепал Бациллу по плечу. – Выступим одновременно. Не спеша и строем. Пусть думают, что это Плешаков подкрепление к ним прислал… Ну а ты. Смыков, свое дело знаешь. Расшибись в доску, но кастильцев из-за стен выгони. Скажи, чтоб железо свое на этот раз не надевали. От пули оно не спасет, а резвости убавит. В перестрелку пусть тоже особо не ввязываются. Не ровен час, у аггелов автоматы имеются. С аркебузой на них не попрешь. Дали залп – и со всех ног вперед, на сближение. Нынешний народ в рукопашном бою мало что смыслит. Как увидят мечи и алебарды, сразу в штаны наложат.
– А если отступать придется? – поинтересовалась Бацилла. – Что тогда?
– Не придется, – заверил Зяблик. – Если не одолеем этих опричников, все здесь и ляжем. Ну кто-то, возможно, в миссии укроется… Да, забыл сказать, первыми нужно аггелов гасить. Они тут самые опасные. А этих плешаковских горе-вояк ты, коль придется, ляжками передавишь. Если вопросов больше нет, бери человек тридцать на свой выбор и вперед, по стеночке. Как любил выражаться упырь усатый, наше дело правое, победа будет за нами…
Анархисты построились в колонну по четыре (в первые ряды стали те, чья одежда хоть немного напоминала форму гвардейцев) и, обойдя кладбище, вышли на проселок, ведущий к миссии. Бацилла, дабы не вызвать подозрение, убрала волосы под защитное кепи и затесалась в середину строя.
Смыков, личная судьба которого была уже как бы отделена от общей судьбы отряда, шагал немного в стороне.
Трусом он никогда не был, героем тоже. Более того, в душе он презирал и тех, и других – еще даже неизвестно, кого больше. Рисковать жизнью попусту он не собирался, но и понимал, что сачковать не имеет права.
Кастильцев Смыков знал хорошо, рубаками они были хоть и отменными, но в бой бросались только наверняка, предпочтительно кучей на одного. Сид Кампеодор, одним видом своим некогда обращавший в бегство целые полчища мавров, был скорее исключением из общего правила, чем нормой.
Миссия выглядела уже совсем не так, как это помнилось Смыкову. Даже издали было видно, что стены ее выщерблены и закопчены, нижние окна замурованы, а двери, разбитые не то тараном, не то взрывами гранат, завалены изнутри каменными глыбами. Зато на шпиле гордо развевался флаг Кастилии и личный штандарт дона Эстебана – четырехлистный золотой клевер на белом фоне.
Внушительного вида земляное укрепление, построенное прямо напротив фасада миссии, перекрывало кастильцам путь на волю. Три других редута, поменьше, предназначались на тот случай, если бы осаждаемые пожелали покинуть свою маленькую крепость иным путем, помимо центральных ворот. Судя по всему, осада намечалась долгая и упорная.
Отряд не прошел еще и двухсот шагов, как откуда-то вынырнул чумазый ополченец в тюбетейке.
– Братцы, закурить не найдется? – обратился он к мерно шагающему строю анархистов.
Кто-то из правофланговых ответил, что и сам бы за добрый чинарик душу продал, но Смыков резко окоротил его:
– Прекратить разговорчики! Вы в строю, а не у тещи на блинах!
– Менять нас, что ли, будете? – Ополченец искательно заглянул Смыкову в глаза.
– Не менять, а усиливать, – ответил тот недружелюбно. – А то вросли в землю, как грибы-поганки, и ни туда и ни сюда.
– Ну-ну, посмотрим, как у вас получится, – усмехнулся ополченец. – Их дудки не хуже пушек стреляют. Дырки от пуль такие, что мышь проскочит. Попробуй сунься. Сколько уже наших зазря полегло…
Еще несколько ополченцев и гвардейцев встретилось им по пути, но ни один из них не заподозрил неладное. Никто здесь и не предполагал, что враг может появиться так неожиданно, так открыто, да еще со стороны Талашевска.
Вот таким манером, без шума и выстрелов, они преодолели большую часть расстояния, отделявшего овраг от миссии.
– Сбавить шаг, – негромко приказала Бацилла.
Отряд Зяблика, сразу за кладбищем повернувший в сторону, давно исчез из виду, и неизвестно было, как скоро он доберется до вражеского лагеря. Поэтому поднимать тревогу раньше времени не следовало. Удары по укреплениям и по лагерю в идеале должны были наноситься одновременно.
Однако, как обычно, все получилось совсем не так, как планировалось. Со стороны редутов кто-то закричал:
– Стоять! Куда прете? Кто такие? Командира ко мне!
– Выполняйте приказ, – сказал поравнявшийся с Бациллой Смыков. – Я сам подойду.
Левой рукой он забросил в рот заранее приготовленную порцию бдолаха, а правой машинально погладил карман, в котором дожидался своей поры верный пистолет.
«Эх, гранату бы сейчас, – с сожалением подумал он, – а еще лучше связку».
Строй остановился, сразу смешав ряды, а Смыков двинулся прямиком к редуту
– шагая четко, но без подобострастия. Его прояснившееся сознание мгновенно запечатлевало и усваивало все, происходящее вокруг, а тело наливалось волшебной, нечеловеческой силой.
Укрепление было огорожено земляным бруствером только с трех сторон, и он уже имел возможность созерцать нехитрое внутреннее устройство и его защитников
– полторы-две дюжины стрелков, изнывающих от безделья возле бойниц, обложенных мешками с песком.
Некоторые с любопытством поглядывали на приближающегося Смыкова, но сам он сконцентрировал внимание только на одном человеке – крепко сбитом рыжеватом малом, с лицом тяжелым и брезгливо-равнодушным, как у содержателя бойни или палача со стажем.
Черный колпак на нем отсутствовал, но в волосах замечался какой-то непорядок, что-то мешало соломенной шевелюре лежать правильно, что-то хохлами вздымало ее по обе стороны черепа.
Глаза их встретились, и аггел прочел во взгляде Смыкова свой смертный приговор, которому по неопытности или по недомыслию не захотел поверить.
Лихорадочно дергая ворот гимнастерки, под которой скрывался спасительный бархатный мешочек, он одновременно потянулся к пистолету, небрежно засунутому спереди за пояс. Аггел намеревался немедленно расправиться с неизвестно откуда взявшимся наглым чужаком, но сейчас это было то же самое, что крысе состязаться в быстроте и ловкости с горностаем.
Открыв стрельбу, Смыков ринулся на врагов, а со стороны это выглядело так, словно бы его швырнула вперед катапульта.
Редута он достиг прежде, чем из ран на груди и голове аггела хлынула кровь. Подхватив еще живое, но уже обмякшее тело, он швырнул его в гущу оторопевших защитников редута, пальнул для острастки еще несколько раз и, перемахнув через бруствер (как только связки голеностопов выдержали!), помчался напрямик к кастильской миссии.