Умирая, он очень беспокоился о Ники. Царевич никогда не вызывал у него особого уважения. Александр III не верил в его ум и считал его хорошо воспитанным, но внутренне пустым существом, лишенным силы воли, твердости характера и ярких черт. Ранняя вера Ники в то, что судьба каждого предопределена Богом, делала напрасными все попытки воспитать будущего царя сильным. Что произойдет с нашей огромной империей, в которой уже перед смертью Александра бродили революционные силы, в правление его слабого преемника?
Той ночью, когда я беспокойно ходил по своей комнате, мы знали, что произошло со страной. Нерешительность и неудачи сопутствовали царю Николаю с первых дней. Единственным проявлением решительности была его женитьба.
Ники познакомился с юной, тогда четырнадцатилетней, гессенской принцессой Аликс в 1886 году, когда ее старшая сестра гессенская принцесса Елизавета выходила в Петербурге замуж за великого князя Сергея Александровича, генерал-губернатора Москвы12.
В то время Ники было восемнадцать лет, и он безумно влюбился в Аликс. Профессор Борн, мой учитель, который тогда часто консультировал при дворе, рассказывал мне, что Ники уже в те дни заявил: «Жениться когда-нибудь на Аликс – мечта всей моей жизни». Этим он тотчас пробудил всегдашнюю антипатию своей матери ко всему немецкому.
Вдовствующая императрица Мария Федоровна использовала все средства, чтобы познакомить сына с другими принцессами. Но ее усилия были напрасны. Ники никогда открыто не противился попыткам своей матери. Он просто уклонялся от назначения даты помолвки. Он ссылался на болезни и другие причины, и каждый раз дело затягивалось, пока не забывалось само по себе.
Примечательно в упорстве Ники было то, что за все это время он видел гессенскую Аликс только один раз – когда она снова приехала к своей сестре Елизавете, которая за это время благодаря своей красоте и жизнерадостности приобрела в Петербурге много друзей, в отличие от ее супруга Сергея Александровича, имевшего репутацию жестокого и бездушного человека.
Во время этого посещения Аликс – может быть, из-за ледяного неприятия со стороны императрицы, императора и двора, а может быть, и из-за своей романтической оторванности от реального мира – вела себя неловко и почти ни с кем не вступала в разговор. Между ею и Ники тоже не было никаких объяснений, и тот факт, что эти двое пережили почти комичную влюбленность, ярко показывает, насколько легко и сильно они отдавались мечтам.
До весны 1894 года – а Александр III умер в октябре – Ники больше не видел гессенскую Аликс. Но он, подобно религиозному мечтателю, твердо хранил верность своей любви и той весной оказал сопротивление отцу, находившемуся на пороге смерти. Императрица против воли смирилась. В апреле 1894 года Ники было разрешено поехать в княжество Гессен-Дармштадт и там просить руки Аликс. Александр III хотел, чтобы перед его смертью старший сын женился и взошел на престол вместе с императрицей, как требовала традиция.
Через шесть месяцев Александр III умер, и Ники стал императором. Аликс едва успела приехать в Петербург, чтобы получить благословение умирающего императора, и испытала враждебность матери будущего царя. Царствование Аликс началось с участия в траурной процессии: в согласии с нашей традицией, гроб с телом императора провезли по всем крупным городам России13. Следуя за гробом, императрица Александра впервые предстала перед русским народом. Она ехала из города в город бледная и робкая, приветствуя встречавших процессию из-под черной вуали. В этой поездке она в первый раз побывала в Москве.
Я не следил за дальнейшим развитием событий. Мощная тень Александра еще стояла над всем, что происходило в России, и государственная машина еще несколько лет работала так же, как и прежде. В то время я был занят исключительно новыми открытиями в области хирургии – тогда флагманом этой науки была Германия.
В течение года ждали первого ребенка царской четы, и когда вместо сына родилась дочь Ольга, эта новость у многих вызвала разочарование.
Еще через год по древней русской традиции должна была состояться торжественная коронация Николая II. Она прошла 14 мая 1896 года в Москве в Успенском кафедральном соборе. Несколько месяцев спустя, осенью 1896 года, я уехал в Берлин, чтобы работать в больнице Шарите. В следующем году я жил в Париже в отеле «Дье», а затем два года провел в Лондоне. О том, что происходило на родине, и в особенности в Петербурге при дворе, я узнавал из третьих рук, то есть почти ничего не знал. Когда в 1901 году я, хирург с большим опытом работы за рубежом, вернулся в Петербург, у меня появилось множество пациентов из числа знати и наших перекормленных крупных буржуа, страдающих от всевозможных болезней. Как раз в это время у царя родилась четвертая дочь. Это была Анастасия – как говорили, очень красивая девочка.
Все другие дочери, по слухам, также были очаровательны. Но повсюду раздавались голоса, требовавшие, чтобы «наконец появился наследник». Застенчивость и затворничество царя и царицы перевернули Петербург с ног на голову. Ушли в прошлое большие приемы, которые устраивал Александр III. Новый император отдалился от старой придворной знати. Он избегал людей, всяческого беспокойства, празднеств… Он жил в Царском Селе семейной жизнью обывателя. Государственные дела были для него обременительной обязанностью.
Придворная знать, которая не могла больше блистать и делать карьеру в окружении царя, собиралась за пределами Царского Села в различных петербургских клубах и оттуда посредством интриг и взяток пыталась воздействовать на ход событий.
Существовал странный салон князя Андроникова. Князь, как он хвастался, был знаком с камердинером царя, благодаря чему получал ценную информацию. Был еще салон Бурдукова. Шталмейстер двора Бурдуков, который при дворе не играл никакой роли, состоял в тесных дружеских – а также финансовых – отношениях с двумя любимыми адъютантами царя: генералом Саблиным и адмиралом Ниловым. Через них он узнавал, что происходило в узком семейном кругу императора и какие решения принимал или поддерживал Николай II. Бурдуков выгодно продавал эти сведения политикам и дельцам… Похожие кружки собирали баронесса Розен и графиня Игнатьева – ее салон называли «черным».
Многие члены этих кружков были моими пациентами. От них я получал разные сведения о Царском Селе. От них же я узнал и историю «борьбы за престолонаследника», которая началась в Царском Селе как раз в дни моего возвращения. Эта борьба была столь таинственной и гротескной, что я, вернувшийся домой со свежими воспоминаниями о трезвом мире Англии, долгое время сомневался в правдивости услышанных мной рассказов.
– Императрицу консультирует теперь французский врач, – сказала мне как-то вечером баронесса Розен. – Она специально вызвала его из Франции. Он может сделать так, чтобы рождались мальчики…
Я не знал, шутит она или говорит серьезно. В Петербурге за время моего отсутствия – вероятно, из-за скуки, возникшей после исчезновения прежней придворной жизни, – распространились суеверия. Спиритизм и подобные увлечения стали очень модными.
– Вот как, – ответил я насмешливо, – кто же этот волшебник?
– Необыкновенный человек, – сказала баронесса в искреннем восхищении. – Это нечто совершенно новое – толкователь снов…
– Ах, – удивился я, – это действительно что-то новое. Значит, не врач, а в некотором роде ясновидец…
– Нет, нет, – ответила она. – Доктор Филипп лишь определяет болезни и телесные недуги, опираясь на сны, и лечит с помощью заклинаний. Во Франции его успехи привлекли всеобщее внимание, и о нем услышал наш военный атташе в Париже…
– Граф Муравьев-Амурский? – спросил я. Я познакомился с графом в Париже. В моих воспоминаниях он остался испорченным сыном нашей знати – одним из многих.
– Да, – сказала баронесса мечтательно. – Он открыл нам доктора Филиппа и рекомендовал его черногорским княжнам, которые тогда приехали в Париж. Будучи подругами Александры Федоровны, они тотчас вспомнили о том, что царская семья никак не дождется рождения царевича. Они спросили Филиппа, способен ли он сделать так, чтобы родился именно мальчик. И – представьте себе – это в его силах. Во Франции он помог сотням женщин, которые уже отчаялись родить мальчиков… Сейчас доктор Филипп уже четвертую неделю находится в Царском Селе. Он полон уверенности. Слыша в последние недели все более явные упреки со стороны двора, императрица теряла покой, но теперь ее состояние совершенно изменилось…
– Могу я познакомиться с этим человеком? – спросил я. Я подумал об упомянутых черногорских княжнах, которые в это время привлекли к себе внимание всего петербургского общества, потому что сумели найти подход к недоверчивой императрице. Это были дочери черногорского князя Николы, позднее ставшего королем. Они воспитывались в Петербурге. Одна из них, Милица, вышла замуж за великого князя Петра Николаевича, другая, Стана, – за князя Георгия Максимилиановича Романовского, герцога Лейхтенбергского, с которым она, впрочем, впоследствии развелась, чтобы стать супругой великого князя Николая Николаевича. Пока Александра Федоровна не была царицей, сестры не играли никакой роли при дворе. Я подозревал, что они лишь из честолюбия воспользовались ее нуждами и страхами, проявив бесконечное терпение и сумев добиться большего успеха, чем остальные. Как бы то ни было, они привезли кудесника Филиппа в Петербург.
– Могу я познакомиться с этим человеком? – спросил я. Я подумал об упомянутых черногорских княжнах, которые в это время привлекли к себе внимание всего петербургского общества, потому что сумели найти подход к недоверчивой императрице. Это были дочери черногорского князя Николы, позднее ставшего королем. Они воспитывались в Петербурге. Одна из них, Милица, вышла замуж за великого князя Петра Николаевича, другая, Стана, – за князя Георгия Максимилиановича Романовского, герцога Лейхтенбергского, с которым она, впрочем, впоследствии развелась, чтобы стать супругой великого князя Николая Николаевича. Пока Александра Федоровна не была царицей, сестры не играли никакой роли при дворе. Я подозревал, что они лишь из честолюбия воспользовались ее нуждами и страхами, проявив бесконечное терпение и сумев добиться большего успеха, чем остальные. Как бы то ни было, они привезли кудесника Филиппа в Петербург.
– Надеюсь, – сказала баронесса, – что вы познакомитесь с доктором Филиппом в моем салоне. Все салоны борются за то, чтобы продемонстрировать своим членам сеанс толкования снов… Наибольшие шансы сейчас, к сожалению, у старика Игнатьева. Но это страшилище…
Я распрощался, прежде чем она закончила фразу. Мне не доставляло никакого удовольствия выслушивать обычные для того времени изъявления взаимной ненависти от хозяев соперничающих петербургских салонов.
Через две недели баронесса Розен прислала ко мне курьера с известием, что французский кудесник, который в это время жил в Царскосельском дворце, следующим вечером будет гостем ее салона…
Я отправился к баронессе и увидел человека, напоминавшего ярмарочного знахаря, – примитивного, без какого-либо образования, говорившего по-французски с ошибками. Но в глазах восхищенных слушателей именно его примитивность и ошибки казались достоинствами. Испытывая упадок и пресыщенность, петербургское общество искало «здоровой простоты», что и стало причиной успеха Распутина через несколько лет.
– Разве он не чудо? – совершенно серьезно спросила меня баронесса Розен, когда Филипп с тупым лицом выслушивал рассказ одной из присутствующих дам о ее последнем сне. Затем он положил руки на виски дамы. Руки у него были грубые и неприятные, однако салонное общество смотрело на них как на руки святого. Он провел по вискам, и мне в тот же момент стало ясно, что если он и обладает силой, то необычной силой гипноза или внушения, силой, о которой я кое-что узнал во Франции.
– Я вижу, – сказал Филипп, – что ты страдаешь от одиночества… Слушай внимательно, что я тебе скажу… Через четыре дня, в ночь на воскресенье, ты увидишь во сне мужчину, назначенного тебе Богом. Запомни его лицо. В следующем году ты повстречаешь его наяву, и твое одиночество превратится в ваше совместное счастье…
– Разве он не чудо?.. – повторяла баронесса.
Я бежал из этой атмосферы скуки и тщеславия, глупости и простодушия, похоти и суеверий.
На следующий день я написал в Париж моему лучшему другу доктору Бетуару и попросил его рассказать мне о докторе Филиппе, который сейчас пользуется вниманием петербургского общества и который, по-видимому, избран помочь царице произвести на свет горячо желанного сына. Бетуар ответил не сразу. Может быть, он был в отъезде. Может быть, он отнесся к моей просьбе серьезнее, чем следовало бы, и собирал подробные сведения. Как бы то ни было, до того, как я получил ответ из Парижа, ко мне явилась взволнованная баронесса Розен.
– Доктор, – сказала она, – обследуйте мое сердце. Теперь я сильно волнуюсь по любому поводу…
Она действительно была «совершенно вне себя». Быстро разделась, и когда я с обычной глупой лестью склонился над ее грудью и приставил стетоскоп, она воскликнула:
– Подумайте только, доктор Филипп четыре недели назад предсказал царице, что у нее будет ребенок… Весь Петербург в волнении. Доктор Филипп гарантирует, что на этот раз будет сын…
Действительно, в последующие дни по Петербургу разнеслись слухи о новой беременности царицы и о предсказаниях доктора Филиппа. Филипп стал снобом, избалованным и сытым.
Вскоре я получил ответное письмо из Парижа. Оно было не очень длинным, но доктор Бетуар приложил все усилия и даже привлек полицию, чего, очевидно, не догадались сделать император и императрица. В письме говорилось: «Филипп не имеет никакого права называться врачом. Он никогда не учился и не имел никакого отношения к медицине. Даже зовут его на самом деле не Филиппом. Его фамилия – Низье-Вашо. Низье-Вашо родился в деревне близ Лиона. Он учился ремеслу мясника и позднее работал подмастерьем мясника в Лионе. Хозяин прогнал его, назвав «ни к чему не годным и явно душевнобольным», когда Низье-Вашо начал изучать книги о привидениях, труды по магии и мистике, пренебрегая своей работой. Низье-Вашо вернулся в свою деревню и там принялся лечить крестьян чудесным образом, заговаривать болезни, по-видимому, с помощью гипноза. Несколько случайных удач принесли ему известность среди крестьян. Но когда после его лечения умерли тяжелобольные, у него возник конфликт с властями. Он исчез и некоторое время спустя объявился в Париже, где проникнул в круги верящих в чудеса. Чтобы скрыть свое прошлое, он назвался Филиппом…» Я опустил письмо.
В то время я уже хорошо знал о том, что император и императрица все больше замыкаются в болезненном отчуждении от всего мира. Но я не представлял себе, насколько они отдалились от действительности.
И тем не менее тот факт, что императрица крупнейшей из тогдашних мировых держав попала в сети французского шарлатана, казался мне настолько невероятным и непредставимым, что я решил посетить баронессу Розен.
– Вы слышали последние новости?.. – спросила она, не дав мне заговорить. – Императрица на шестом месяце. Она чувствует себя лучше, чем во время всех прежних беременностей. На этот раз она сама убеждена, что произведет на свет престолонаследника. Император решил присвоить доктору Филиппу звание врача…
– Ах, – сказал я, – но ведь он и так уже врач…
Она обошла мое замечание с ловкостью фокусника:
– Я нахожу возмутительным, что парижский университет, куда император обратился через наше парижское посольство и французское правительство, отказывается удостоить этой честью доктора Филиппа, который, в конце концов, француз и который так блестяще олицетворяет здесь Францию…
Тогда я не верил, что русский царь, несмотря на всю слабость его характера, действительно решится на такой шаг. Но при всей экзальтированности и истеричности баронессы в надежности ее сведений нельзя было усомниться.
– Такое поведение французов, – горячилась она, – особенно странно, если учесть отношения между нами и Францией, которые становятся все теснее… Нельзя же поверить тому, что нация, породившая великого сына…
– Баронесса, – сказал я, не давая ей закончить, – я пришел, собственно, для того, чтобы показать вам заслуживающее внимания письмо…
Она радостно схватила письмо и читала с присущим ей любопытством. Постепенно выражение ее лица изменилось. Но изменилось оно не так, как я рассчитывал. Она взглянула на меня сверкающими глазами.
– Вы серьезно относитесь к этой гнусной писанине? – произнесла она. – Каждая строка свидетельствует о зависти врачей. Я убеждена, что все это ложь. Мы стоим на пороге новой, более глубокой медицины – медицины духа. А доктор Филипп – один из ее пророков…
Я мог бы ее спросить, почему в таком случае она все еще прибегает к моей помощи и принимает мои микстуры. Но это ничего не дало бы…
– Мне интересно, – волновалась баронесса, – какую позицию займет Франция, когда родится царевич… – О письме она уже забыла. – Император уже заранее преподнес французам урок. Военный министр Куропаткин по его желанию присвоил доктору Филиппу звание военного врача и титул действительного статского советника. В час, когда родится престолонаследник, доктор Филипп будет удостоен высших почестей, какие есть в нашей стране, и Франция будет посрамлена…
Она вернула мне письмо, держа его кончиками пальцев.
– Выбросьте эту клеветническую стряпню… – сказала она. – Скажу вам по секрету: представитель русской полиции в Париже Рачковский прислал императору подобную же поделку. Я убеждена, что после получения этой писанины в Царском Селе его карьера окончена. Я… – она многозначительно посмотрела на меня, – абсолютно уверена в этом, абсолютно…
Весной и летом 1902 года я время от времени узнавал от разных пациентов обычные придворные новости и слухи.
Уверенность в том, что родится сын, была в кругу царской семьи так велика, что официальные распространители слухов передавали оптимистические известия в самые отдаленные уголки России.
Таким образом, ожидание охватило всю страну, и я испытывал неопределенный страх перед тем, что произойдет, если, вопреки предсказаниям французского шарлатана, снова родится девочка.