Таким было то великолепие, о котором вы грезите. Я вздохнул полной грудью, когда оказался в Квинте… Там стоял простой дом, большую часть которого занимали Кастильони и его жена, ухаживавшая за мной. Но дом был светлый, с белеными стенами. Я забыл все остальное, все мечты о генералах и адмиралах… Я принялся выращивать кур и раздобыл особей изо всех частей света. Я занимался разведением скота и планировал открыть большой консервный завод… Я встречался с простыми людьми. Мне даже казалось, что я им нравился, хотя многие считали виновницей своей нищеты нашу монархию и церковь. И все-таки они мне симпатизировали, и не только из-за сострадания…
Годы, проведенные в тех местах, были лучшими в моей жизни. Когда они подошли к концу, мне казалось, что я возвращаюсь с солнца во мрак. Но выбора не было.
В 1928 году мне исполнился двадцать один год. И как бы ни хотел отец видеть на моем месте Хуана, я был кронпринцем, принцем Астурии, наследником престола. Я должен был возвращаться в Мадрид, чтобы представлять сан кронпринца.
Мне выделили отдельные покои в северо-западном крыле дворца – там жили кронпринцы на протяжении многих поколений. На их содержание я ежегодно получал 10 000 фунтов; кроме того, мне полагался собственный штат слуг. Мои комнаты были не приветливее, чем комнаты других членов семьи, но я хотя бы мог жить своей жизнью, не той, которую вел мой отец…
В то время я был высоким и непропорционально худым. Но мне по-прежнему говорили, что я красив. Девушки строили мне глазки, а я – им. Но о женитьбе речь не шла. Великая эпоха королей осталась в прошлом. Их тайны больше никто не оберегал, и о моей болезни знали во всем мире. Газетам нельзя было запретить писать об этом, и невозможно было проверить, не хранятся ли в международных архивах документы, разглашающие тайну. Принцессы уже не были наивными созданиями, живущими только в своих замках. Кто согласился бы стать моей женой и королевой Испании, чтобы еще раз вынести все то, что вынесла моя мать?
А если принцесс не отпугивала моя болезнь, препятствием было то, что в политическом отношении Испания превратилась в бочку с порохом. Отец сидел в своих комнатах и наблюдал за тем, как приближается конец. Из-за неспособности к политике и нерешительности он делал одну ошибку за другой. С помощью диктатора Примо де Ривера он пытался остановить республиканцев, но в результате они стали лишь сильнее.
Я лежал в постели, когда начался декабрь 1930 года. С тех пор как я вернулся в Мадрид, приступы болезни снова следовали один за другим. Моему брату Гонсало, который вслед за мной переживал то же, что пережил я, тогда было пятнадцать лет. Это был красивый, но задумчивый и печальный юноша. Тем не менее он пытался смеяться. В тот день он пересказывал мне недавно виденный смешной фильм. В этот момент – около пяти часов дня, на улице было много снега – слуга принес мне чай и сказал:
– Ваше королевское высочество, плохие новости…
Я не сразу понял, что он говорит, потому что еще слушал болтовню брата. Но слуга добавил:
– Революция – восстал гарнизон в городе Хака.
Я попытался встать, хотя это было мне запрещено.
– Капитан Эрнандес арестовал в Хаке всех офицеров, верных королю, – продолжал он. – Они заставили епископа Хаки выступить с речью за революцию. Сейчас Эрнандес во главе восьмисот солдат и офицеров двигается на Мадрид.
Я встал. Но Гонсало и слуга насильно вернули меня на кровать. Они были правы – ведь я не мог ничего изменить. Я мог только ждать и наблюдать.
Повстанцы двигались вперед. Они рассчитывали, что к ним присоединятся гарнизоны всех городов, через которые они будут проходить. Старое государство прогнило и обветшало. В сухопутных и морских войсках распространилось взяточничество. Молодые офицеры ожидали от республиканцев изменений и победы над коррупцией – так же, как и массы людей в городах и деревнях. Это была дикая, решительная колонна, приближавшаяся к провинции Уэска.
Губернатор провинции Уэска генерал Мануэль де лас Эрес пытался их остановить. Но его приказу повиновались лишь один капитан и три солдата.
Люди Эрнандеса расстреляли их. Де лас Эрес тоже был застрелен. Революционеры объединились с войсками Уэски и продолжили наступление.
Мы ждали новостей. Правительство собралось на совещание, мадридские военные части подняли по тревоге. Но совершенно неизвестно было, кто еще хранит верность королю, а кто нет. Напряжение росло с каждым часом. В противоположной части дворца отец не мог найти себе места. Наконец пришло известие о том, что войска в Вальядолиде верны королю и выступают навстречу повстанцам. После этого мы не получали никаких сообщений до следующего утра. В девять часов в комнату ворвался мой брат и сказал:
– Они отбиты.
Спустя несколько часов я узнал, что гарнизон Вальядолида действительно вынудил восставших сдаться. Эрнандес был арестован.
Но заблуждались все те во дворце, кто верил, что теперь можно вздохнуть спокойно. Восстание в Хаке стало лишь первым сигналом. Три дня спустя – я все еще лежал – я услышал рев самолетов прямо над дворцом. Это было 16 декабря. Самолеты опускались очень низко, пролетали над крышами, едва не касаясь их, и снова поднимались, словно на учениях по стрельбе.
Ко мне пришла сестра Беатриса.
– Жаль, – простодушно сказала она, – что тебе нельзя было остаться летчиком. Когда они с шумом приближаются к земле – это прекрасное зрелище…
Она едва успела договорить, как в комнату ворвался слуга и, задыхаясь, сообщил:
– Они разбрасывают листовки… Листовки над Мадридом.
В этот раз восстание началось на мадридском военном аэродроме Куатро Вьентос. Предводителем восставших был майор Франко, брат генерала Франко, который сегодня борется в Испании против республиканцев. Франко и его люди разбрасывали листовки над всеми воинскими частями Мадрида. Они призывали отдельные полки подняться против моего отца, а тем командирам гарнизонов, которые не последуют призыву, грозили бомбежками казарм.
Вторая половина дня прошла в таком же зловещем ожидании, как и вечер 12 декабря. Но наконец мы узнали о том, что и второе восстание было подавлено.
В то время меня лечил врач по фамилии Кальцаду. Придя ко мне вечером, он рассказал:
– На этот раз арестовано несколько сотен человек. Генерал Кейпо де Льяно вынужден был принять командование на себя. Он уже поехал на аэродром и встретился с Франко, когда войска подошли к Куарто Вьентос. Льяно и Франко удалось улететь на самолете…
Опустив плечи, он сел на мою кровать.
– На этот раз снова обошлось, – сказал он, осматривая гематому на голеностопном суставе, из-за которой я не мог ходить. Это прозвучало так, будто он имел в виду сустав, опухоль на котором, казалось, спадала. Но он имел в виду восстание. – Войска шли очень неохотно… – сказал он. – Кто знает, пойдут ли они в следующий раз…
При этом он не смотрел на меня. Но я его понял.
Через четыре месяца произошла катастрофа. И произошла она одновременно с новым приступом, который случился у меня в первые дни апреля 1931 года. Тогда я поранил тот же голеностопный сустав, из-за которого беспомощно лежал в постели во время первой попытки революции.
Первые месяцы 1931 года принесли с собой цепь сплошных неудач и поражений. В начале января мой отец запретил испанским военно-воздушным силам носить особую униформу. Он хотел наказать их за измену. Но этим он лишь вызвал ненависть к себе у многих своих прежних сторонников. Когда я встречал его в коридорах дворца, он проходил сутулый, бледный и с мешками под глазами.
Ко всему прочему в первые дни февраля пришло тревожное сообщение из Англии. Моя английская бабушка Беатриса заболела и находилась между жизнью и смертью. Когда мать садилась в поезд на вокзале в Мадриде, чтобы отправиться в Англию, вокруг царило ледяное молчание. Мать сказала:
– Когда мы снова увидимся? О боже, когда же мы снова увидимся…
Через несколько дней после ее отъезда назначенное отцом правительство ушло в отставку. Отец наконец нашел премьер-министра, который был готов еще раз собрать для него новое правительство, – тот потребовал, чтобы отец дал публичное обещание провести в апреле «свободные выборы» во всей Испании. Новым премьер-министром стал адмирал дон Хуан Аснар. Я видел его из окна, когда он покидал наш пустынный дворец-крепость…
Спустя четыре недели я упал на лестнице. Это было в последние дни марта. Я чувствовал страшную боль, когда кровь текла в уже неоднократно поврежденный сустав. Добравшись до спальни, я позвонил, чтобы вызвать врача. На следующий день я снова не знал, буду ли я жить или умру. Придя в себя ночью после нескольких переливаний крови, я услышал на улице громкие крики: «Долой короля!»
Такие крики впервые достигли наших окон. Через четырнадцать дней они раздавались из тысяч уст и на улицах, и под окном комнаты, в которой я лежал, неспособный сдвинуться с места.
Такие крики впервые достигли наших окон. Через четырнадцать дней они раздавались из тысяч уст и на улицах, и под окном комнаты, в которой я лежал, неспособный сдвинуться с места.
Было 14 апреля. На обещанных выборах в Мадриде победили республиканцы. Напротив дворца собралась огромная демонстрация.
Врач стоял у моей кровати.
– Ваше королевское высочество, – сказал он, – нам придется положить вас на носилки… Остается либо бежать, либо умереть. Я не знаю, сумеем ли мы переправить вас живым через границу…
– Смерть королеве! – услышал я несколько часов спустя. И еще раз отчетливо и громко: – Смерть королеве! – И опять: – Смерть королеве! – Снова и снова: – Смерть… Смерть!
До полудня слышно было только одно: «Долой короля!» и «Смерть королю!» Теперь громче зазвучали и голоса врагов моей матери, которая тем временем возвратилась из Англии. Из юго-восточного крыла дворца можно было видеть, как кипящая толпа все плотнее подступала к дворцу.
Большая площадь перед восточным входом была черна от людей. Наша охрана уже покинула наружные постовые будки. На крышах будок сидели подростки с красными флагами. С ними были девушки, которые издевались над часовыми, показывая им свои голые ноги. Охрана северного входа отступила во внутренний двор.
Доктор, который осматривал меня в три часа дня, сказал:
– Если его величество не покинет Мадрид сегодня, дворец будут штурмовать… К сожалению, нельзя сказать точно, захочет ли охрана вступать в перестрелку в защиту его величества… За дверями ждет донор для вас, ваше королевское высочество, – продолжал он. – Я думаю, вам скоро понадобятся все ваши силы, и, наверное, уже сейчас следовало бы немного окрепнуть… Из больницы для вас принесли носилки…
Он не успел договорить, как снаружи до нас снова донеслись крики толпы. И среди этих выкриков, заглушая общий шум, снова раздался фанатичный и безудержный вопль:
– Смерть королю!
– Их действительно большинство? – спросил я. Мне было трудно говорить.
– Республиканцев?
– Да…
– В Мадриде – безусловно, – сказал доктор. – В провинции – конечно нет… Но республиканцы вовсе не дожидались результатов выборов… Они заранее отправили своих людей на улицы. И в общем неважно, сколько еще голосов за короля где-то лежит в избирательных урнах. Вероятно, их даже никто не достанет оттуда, потому что революция произойдет быстрее. – Он поднялся. – Ваше королевское высочество, – сказал он, – разрешите привести донора. Пора…
Это переливание крови должно было стать последним в нашем дворце. Три часа спустя у моей кровати стоял отец.
Он выглядел еще более похудевшим и ссутулившимся, чем в последние недели. Равнодушным и отсутствующим казался даже его взгляд, который становился порой таким колючим, что позднее, когда он нашел убежище в Риме, итальянцы при виде его суеверно крестились.
Когда на улице, где опускались вечерние сумерки, на мгновение воцарилась тишина, он присел рядом с моей кроватью.
– С наступлением темноты я покину Мадрид, – сказал он с показным спокойствием. Но голос выдавал, в каком возбуждении он находится. – Мой внезапный отъезд вызовет смятение у республиканцев…
Значит, это было бегство. Бегство за пеленой ночи и тумана.
– Я не буду отрекаться от трона, – продолжал он, – никогда… Я только хочу избежать кровавой революции…
Я не знаю, верил ли он сам в свои слова, когда сказал:
– Я вернусь, когда горячие головы остынут… Я не допускаю, что со мной что-нибудь случится, – продолжал он, – они не посмеют… Но если со мной что-нибудь произойдет, ты сознаешь свою ответственность? Чувствуешь ли ты себя достаточно сильным, чтобы нести ответственность за нашу корону?..
Не знаю, надеялся ли он, что я отвечу «нет», чтобы назначить на мое место Хуана.
Как бы то ни было, он сказал:
– Я велел сообщить Хуану в Кадис о происходящих событиях…
Он снова дал мне почувствовать его любовь к Хуану, в котором он всегда хотел видеть старшего сына, а не третьего. Но в порыве упрямства я дал ему понять, что не собираюсь отказываться.
– Я попытаюсь, – сказал он затем, – добраться до Картахены и на борту крейсера «Принц Альфонс» переправиться в Марсель. Как только я буду на корабле, покиньте Мадрид. Мы встретимся в Париже…
Мы встретимся в Париже! Это были последние слова, которые я услышал от него в сумерках того вечера…
Когда он выходил, снаружи снова раздавались крики республиканских вожаков. Несколько раз послышалось, будто прозвучали выстрелы. Но, возможно, это были лишь фейерверки, запущенные где-то в городе…
Восемь часов, половина девятого – ничего не происходит. И вот в без четверти девять в моей комнате разом погас свет. Я почувствовал, как бешено застучало сердце, и позвонил слуге. Когда он наконец явился, то сообщил:
– Свет погас во всем дворце…
– Что случилось? – сдавленно спросил я.
– Я не знаю, – сказал он. – Его величество простился с нами. Семья проводила его до западного выхода… Больше я ничего не знаю…
Я попытался позвонить по телефону. Но во всех комнатах – отца, матери и сестер, – казалось, никого не было…
Мне было тяжело держать трубку. Наконец раздался голос.
– Свет погашен по приказу его величества, он будет включен снова, как только его величество покинет дворцовый парк…
Итак, мой отец бежит. А я снова прислушивался к вечерним звукам. Но повсюду стояла парализующая тишина. Ее ничто не нарушило даже тогда, когда зажегся свет – так же неожиданно, как и погас. В это время зазвенел телефон у моей кровати. Я услышал голос матери.
– Твой отец благополучно покинул дворец, – сказала она. – Теперь мы можем только ждать и молиться, чтобы он добрался до Картахены…
– Кто с ним? – спросил я.
– Дон Альфонс де Орлеан и Бурбон, граф фон Миранда, адмирал Ривера и Альварес Канеро, морской министр… Они позаботятся о том, чтобы корабль взял на борт твоего отца. На флот теперь тоже нельзя полностью положиться… Они проехали через парк в южном направлении на двух машинах… – Голос матери будто бы раздавался откуда-то издалека. – Они взяли с собой только самое необходимое. Надеемся, что их никто не видел и не узнал… – Казалось, она вот-вот заплачет. – Последние часовые сейчас отступят во дворец… Ночью мы будем вместе… Хайме сейчас самый счастливый из всех нас, потому что он не может слышать всего того, что происходит снаружи…
Так началась ночь. Приходили сообщения о временном республиканском правительстве. Мы считали часы, которые потребуются двум быстрым автомобилям, чтобы добраться до побережья. Наконец в половине пятого раздался телефонный звонок.
Звонили из Картахены. Отец добрался до порта. Он на борту «Принца Альфонса». Корабль уже покинул гавань.
Остаток ночи все, вероятно, думали о нашей собственной судьбе. Я представлял, как меня, беспомощного, несут на носилках через ожидающую, а может быть, и издевающуюся, возбужденную толпу людей, которым победа вскружила голову. Теперь, наверное, они жестоки настолько, что крикнут мне в лицо слова, которые до сих пор произносили только шепотом: я и моя болезнь – воплощение проклятия, тяготеющего над моими предками.
Когда наступил день, я велел открыть окно, чтобы лучше слышать. Слуга сказал, что у ворот собралось много молодых парней. Позже пришел бледный и перепуганный Гонсало… Он рассказал, что Хуан звонил из Кадиса. Во время урока гимнастики в морской академии Сан Фернандо учитель прервал занятие и сказал Хуану:
– Ваше королевское высочество, у меня для вас плохие известия. В Испании провозглашена республика…
После этого Хуан попросил соединить его по телефону с Мадридом.
Маркиз де Торез сообщил ему, что отец уже покинул Испанию и дал Хуану советы, как уехать из страны. Хуан со свойственной ему импульсивностью прервал разговор и заявил, что справится и один.
Гонсало смотрел на меня тем взглядом, какими иногда обмениваются люди, страдающие одной и той же болезнью.
– Хуан, конечно, пробьется, – сказал он своим нежным детским голосом. – У него есть все, чего нет у нас… Он вдруг заплакал и спросил:
– Ты думаешь, они нас выпустят? Только что газеты сообщили, что в эту ночь отец покинул Испанию…
Он не говорил о бегстве. Для этого он был слишком горд, спросил только:
– Они будут держать нас как заложников? Как ты думаешь, они попытаются таким образом вынудить отца вернуться, чтобы потом арестовать его?.. – Он был романтически настроенный мальчик… И добавил: – Тогда мне лучше умереть.
Затем пришел врач. Было около девяти часов. Мы оба смотрели на него с ожиданием. Против обыкновения он говорил быстро и возбужденно. И то, что он сказал, означало бесповоротный конец.
– Его величество король, – сказал он, – издал манифест, который приведет к большому озлоблению и кровопролитию, так как в нем не говорится об отречении – манифест начинается словами: «Я, король всех испанцев…» Это не то, чего ждали республиканцы… Тем не менее временное правительство решило не препятствовать королевской семье и вам, ваше королевское высочество, если вы захотите последовать за королем…