Однако юркий паренек успел вскочить со стула и преградить ей путь.
— Вон сколько желающих! — указал он на стоящих в холле людей. — И все хотят знать.
Галя повернулась и только теперь поняла, что все ожидавшие в холле люди тоже имеют отношение к «Михаилу Громову». Ближе всех стояла Людмила — супруга молодого капитана Петрова. Она, как и многие другие, с сочувствием смотрела на беременную женщину.
— Все, между прочим, родственники. Как и вы, — ворчал молодой вахтер. — А пустить не могу! Я приказ исполняю. Мне не велено…
Внезапно у Галины потемнело в глазах. Пытаясь удержаться, она взмахнула рукой, выронила документ и стала оседать.
— Женщина, что с вами?! — едва успел подхватить ее растерянный вахтер.
Подбежавшая Людмила помогла посадить Галю на стул конторки. И, не мешкая, распорядилась:
— Живо вызывайте «Скорую»!
Глава шестая
Антарктида; море Росса; борт ледокола «Михаил Громов» СССР; Ленинград; отделение гинекологии Центральной клиники Петроградского района Июнь 1985 года
Началась долгая антарктическая зима. Холодные воды условного Южного океана, в который входили южные области Атлантического, Индийского и Тихого океанов, замерзали и покрывались бесконечными ледяными полями. Если средняя летняя температура в Антарктиде колебалась от минус 50 до минус 30, то зимняя временами опускалась до минус 80.
Помимо полюса холода, в этом регионе находились точки самого сильного и продолжительного ветра, самой низкой относительной влажности воздуха. И даже самой мощной солнечной радиации.
Все эти компоненты в сумме не добавляли оптимизма людям, вынужденным дрейфовать на плененном льдами судне. В команде «Михаила Громова» не было ни одного человека, которому данный «круиз» доставлял бы удовольствие. Все так или иначе страдали от вынужденного безделья, от холода, от уменьшенного вдвое продуктового пайка. И все ждали помощи с Большой земли.
Капитан Севченко выходил из каюты четыре-пять раз в сутки. Сначала он неторопливо шествовал в рулевую рубку, привычно проверяя по пути чистоту коридоров, перил и трапов. Проведав вахту, спускался в кают-компанию и без аппетита съедал им же урезанную пайку. Прежде чем вернуться в каюту, Валентин Григорьевич выходил на палубу и минут 15 дышал свежим морозным воздухом, заодно осматривая окружавшие судно ледяные торосы.
В рулевой рубке торчали либо Банник, либо Еремеев. Оба не переносили друг друга. Впрочем, по канонам стояночной вахты присутствие на мостике сразу двух помощников не требовалось. Старпом во время дежурства, как правило, листал захваченные в плавание журналы. Сменявший его второй помощник первым делом зачеркивал на календаре очередной день дрейфа, после чего сооружал себе кружку чая и усаживался в капитанское кресло «любоваться» заснеженной пустыней.
У рулевого матроса Тихонова появилась новая обязанность. После того как отпала необходимость ворочать штурвал, кок упросил его носить с палубы снег и набивать им приготовленные емкости. Снег через некоторое время превращался в относительно чистую воду, которую Тимур использовал для приготовления пищи.
У самого Тимура задача была посложнее. Запасы провизии таяли с каждым днем, и ему приходилось изрядно напрягаться для изобретения сколько-нибудь приличных блюд. Каждый вечер он заходил в помещение продуктовой кладовой, подолгу смотрел на полупустые полки, что-то приговаривая на родном языке. Затем набирал необходимое количество консервных банок или упаковок и шел на камбуз «ваять» меню следующего дня…
* * *Тимуру было под 40. Как и большинство уроженцев Кавказа, он имел на голове пышную шевелюру смоляного цвета. Справедливости ради надо отметить, что растительности доставало и на других участках тела — предплечья, грудь и даже спину также покрывала довольно густая курчавая шерсть.
Родился и вырос он в Осетии, там же выучился на кулинара и оттуда же призвался в ряды Военно-морского флота.
На флоте ему понравилось. Под конец службы он стал корабельным старшиной и хотел было остаться на сверхсрочную мичманом. Но внезапно выяснилось, что коками даже на самых больших и грозных военных кораблях ходят исключительно матросы срочной службы.
— После специальной подготовки можем предложить должность заместителя помощника командира корабля по снабжению, — сказал кадровик, не желая отпускать на «гражданку» одного из лучших старшин.
— Нет, я готовить люблю, — мотнул подстриженной головой расстроенный Тимур. — Да и не умею ничего, кроме этого. А должность заместителя ПКС я знаю. Он за кладовые отвечает, а на камбузе не появляется.
Повздыхав и подумав, кадровик предложил:
— Ну, тогда тебе одна дорога — в гражданский морской флот. Все, что в моих силах, сделаю: соберу на тебя отличные характеристики от командования, отправлю в военкомат личное дело…
Дома в родной Осетии Тимур долго не задержался — отгулял на устроенном празднике по случаю его возвращения, отоспался, отъелся. И, собрав необходимые документы, подался в Черноморское пароходство. Там его взяли на работу, но до судов не допустили — на время испытательного срока ему пришлось и заново учиться, и кормить обедами докеров с грузчиками в портовой столовой Одессы. Столовая походила на огромный хлев, а готовить приходилось в таких количествах, что о качестве блюд попросту пришлось забыть.
Лишь через два года этой адской работы Тимура оформили полноценным коком на сухогруз «Инесса Арманд». Он страшно обрадовался, так как больше всего опасался попасть в команду какого-нибудь жабодава[5].
Однако, осуществив после долгих мытарств мечту, свежеиспеченный кок вдруг осознал, что снова попал на каторгу. В Военно-морском флоте он тоже исполнял обязанности кока и знал, что к чему. Но там всегда была куча помощников, назначаемых согласно штатному расписанию суточной вахты. Кто-то чистил картошку, кто-то мыл посуду, кто-то драил полы в столовой. А здесь все приходилось делать самому, ведь настоящий кок обязан обладать всеми навыками, начиная от начальника производства и заканчивая обязанностями артельщика. Нужно было приготовить разнообразные блюда, после чего досыта накормить вахту и свободных от нее. Самому составить меню и сделать нужную заготовку на следующий день. Сварить бульон и испечь свежий хлеб, потому что привозной замороженный по вкусу напоминал поролон или вату. Затем приготовить гарниры и салаты, а после приема пищи командой перемыть всю посуду, протереть столы и пол.
В общем, несмотря на небольшое количество членов экипажа, у плиты и раздачи ему приходилось стоять по 12 часов в сутки. Без выходных и праздников, так как людям хотелось кушать каждый день.
Но Тимур справился на «отлично», и помог ему в этом капитан — честный и порядочный человек.
Да, от капитана в первую очередь зависело, как будет питаться команда. На одних судах в столовой подавали сыры, колбасы, соки, фрукты и молочные продукты. А на других в холодильниках висела дохлая мышь с табличкой на груди «В моей смерти виновата алчность капитана». Именно алчность, ввиду того что за пределами нашей родины на питание одного члена экипажа в сутки выделялась строго регламентированная сумма. И если у капитана на уме были только купюры с изображением Франклина, то благодаря закупке дешевых (читай: некачественных) продуктов он за плавание мог легко сэкономить на покупку новенькой ВАЗ-2106.
После нескольких лет успешной работы на сухогрузе Тимура премировали грамотой пароходства и перевели на шикарный по тем временам теплоход «Лев Толстой». Период работы на том теплоходе он до сих пор вспоминал с теплотой и улыбкой.
Готовка на теплоходе тоже была не из легких, но назвать ее адом не поворачивался язык. Камбуз и кают-компания «Льва Толстого» походили скорее на дорогой столичный ресторан.
* * *Дрейф «Михаила Громова» продолжался.
На снятых с научной станции полярников было больно смотреть. Эти люди еще до прихода ледокола провели несколько месяцев в тяжелых условиях Антарктиды. Работали, мерзли, питались консервами. И лелеяли надежду поскорее оказаться на Большой земле. Наконец дождались прихода «Громова». И тут на тебе — ледяной плен, дрейф и полная неизвестность.
Пожалуй, лучше других полярников держался Беляев. После смерти Левы он остался в каюте один и ушел на несколько дней в жесточайший запой. Затем вернулся в реальность, оттаял и больше не терял присутствия духа. Моряки часто видели его прогуливающимся по палубе. А еще Банник замечал его подолгу стоящим на самом носу судна.
Частенько появлялся на палубе и боцман. Его голосовые связки по-прежнему отказывались работать, но в остальном он чувствовал себя прекрасно. Выгуливая Фросю, он устраивал с ней пробежки вокруг вертолета, бросал снежки. А в особо холодные дни брал собаку на руки и согревал за пазухой меховой куртки.
Черногорцев с командой своих «чертей» в основном сидел в машинном. Благодаря постоянно бормотавшему дизель-генератору и парочке работавших преобразователей электрического тока, здесь было теплее, чем в других помещениях. К тому же постоянно горело дежурное освещение. Каждые полтора-два часа механики контролировали работу агрегатов, а все остальное время сидели за столом и забивали «козла».
Врач Долгов ходил по судну мрачнее тучи. Изредка он заглядывал в каюту Петрова и осматривал кожный покров его руки, сильнее всего пострадавшей от обморожения. Находясь за столом кают-компании, доктор исподволь наблюдал за членами экипажа. Заметив неладное в поведении того или иного человека, немедленно приглашал его в медблок, где расспрашивал о самочувствии, измерял температуру и давление, выдавал порцию витаминов.
Пилот Кукушкин все еще не терял надежду запустить неисправный правый двигатель своей «вертушки». За пару прошедших месяцев он предпринял не одну попытку заставить его работать, но… тщетно. При нажатии кнопки «Запуск» стартер-генератор завывал, выходя на максимальные обороты, турбина компрессора бешено вращалась и гнала воздушно-топливную смесь в камеру сгорания. А воспламенения не было. И авиатору снова приходилось взбираться по стремянке, открывать капоты, ковыряться в трубопроводах или листать формуляры. Но все это происходило лишь в те короткие часы, когда небо было относительно светлым. Ведь солнце уже вторую неделю не показывалось над горизонтом, а проплывало где-то за ним.
Иногда, обозлившись на технику, Михаил не подходил к своему Ми-2 по два-три дня и полностью отдавался другому делу. С некоторых пор он сошелся с боцманом, Беляевым и парочкой молодых матросов, обладавших музыкальным слухом. В такие дни компания спускалась в трюм и в одном из помещений распевала под гитару песни.
* * *— Дождь идет с утра, будет, был и есть. И карман мой пуст, на часах — шесть. Папирос нет, и огня нет, и в окне знакомом не горит свет, — ударяя по гитарным струнам и пытаясь копировать манеру исполнения Виктора Цоя, пел авиатор.
Музыканты-любители сидели тесным кружком. Самый старшим был Беляев; попыхивая сигаретой, он мычал в такт мелодии. Цимбалистый оседлал пустую бочку и, не имея возможности подпевать, барабанил по ней ладонями.
Молодые матросы пропускали куплет, но дружно подхватывали припев:
— Время есть, а денег нет. И в гости некуда пойти. Время есть, а денег нет, и в гости некуда пойти…
Одну из таких репетиций, сам того не желая, посетил Севченко. Проверяя трюм, он услышал голоса, приоткрыл дверцу и тихо вошел в помещение. Отсек освещала единственная лампочка, и поэтому капитана никто не заметил.
— …И куда-то все подевались вдруг. Я попал в какой-то не такой круг, — продолжал петь Кукушкин. — Я хочу пить, я хочу есть. Я хочу просто где-нибудь сесть.
Пилот умолк, а вместо него вступили матросы:
— Время есть, а денег нет. И в гости некуда пойти. Время есть…
Внезапно Беляев заметил капитана и толкнул локтем в бок ближайшего матроса.
Хор нестройно смолк. Боцман и матросывстали.
— Извините… мы тут репетируем… — виновато сообщил пилот.
Валентин Григорьевич подошел к нему, выхватил гитару и направился к выходу из отсека. Самодеятельный хор переглянулся и последовал за ним…
Процессия поднялась на палубу, прошла бортом до вертолетной площадки, где у леерного ограждения дышал воздухом Петров.
Севченко приблизился к вертолету, дождался, когда подтянется вся компания музыкантов. Приотстал только один Беляев. Он не был членомкоманды и подчинялся капитану номинально, как любой пассажир. Однако бросать в беде своих новых товарищей полярник не собирался и встал с ними рядом.
— Репетируете, значит? Денег нет, а время, говорите, есть? — не сулившим пощады тоном спросил Севченко, ухватив гитару за гриф. — А с починкой вертолета закончили?! Он готов у вас подняться в воздух?!
Кукушкин и матросы понуро опустили головы и смущенно молчали.
Тогда капитан в гневе размахнулся и хрястнул гитарой о левое колесо вертолета. Ветер подхватил мелкие обломки дек и разбросал их по площадке. Гриф со струнами полетел под ноги Михаила.
Цимбалистый изумленно взирал на останки своего инструмента, затем поднял на Севченко полный ненависти взгляд.
— Ничего, товарищи-любители — я заставлю вас стать профессионалами, — зло проговорил тот. И показал на «вертушку»: — Эта работа не нравится? Хорошо, я найду вам занятие по душе…
* * *Спустя 20 минут боцман, Кукушкин, два матроса и Беляев махали ломами, скалывая с палубы наросший лед. Беляева к штрафным работам никто не приговаривал, но он самостоятельно принял решение влиться в коллектив и помочь.
Севченко стоял чуть поодаль и наблюдал за исполнением наказания.
— Ощущаете себя диктатором Антарктиды, товарищ капитан? — подошел к нему Петров.
Тот даже не обернулся. Узнав предшественника по голосу, бросил:
— Я, кажется, просил вас не попадаться мне на глаза.
— Ну, не обессудьте, раз попался. Просто стало интересно, какой смысл в этой работе, если к вечеру здесь опять будет каток?
— Смысл, Андрей Николаевич, в том, — раздраженно ответил Валентин Григорьевич, — что на судне каждый должен быть занят делом!
— Понятно. Ну, тогда, если вы не возражаете…
Петров приблизился к штрафной команде, вооружился ломом и принялся долбить намерзшую глыбу.
Заметив рядом старого капитана, Цимбалистый благодарно кивнул, остальные тоже воспряли духом.
Севченко наблюдал за этой сценой с неприязнью и уже хотел огласить палубу очередной командой, как вдруг с крыла мостика послышался крик вахтенного:
— Воздух!
Все бросились врассыпную.
Цимбалистый схватил сидевшую в сторонке Фросю и, прижав ее к себе, забился под спасательный бот. Матросы заскочили в надстройку. Беляев прижался спиной к основанию кран-балки…
В небе летел гражданский самолет с опознавательным знаком Новой Зеландии на хвостовом оперении…
* * *Выполняя проход немного правее неизвестного судна, экипаж самолета внимательно разглядывал все, что находилось на его палубе.
— Неизвестное судно относится к ледокольному классу; водоизмещение приблизительно 15 тысяч тонн. Совершенно очевидно, что судно вмерзло в лед и дрейфует, — начитывал на бортовой самописец командир экипажа. — На корме вижу пришвартованный вертолет темно-красного цвета. Все шлюпки и спасательные боты находятся на штатных местах. Видимых повреждений не наблюдаю. На мачте развивается потрепанный флаг Советского Союза. Название судна… написано по-русски и читается как «Михаил Громов».
Когда ледокол остался позади, командир экипажа обернулся к радисту и спросил по-английски:
— Ты кого-нибудь видел?
— Нет, — ответил радист.
Второй пилот предложил:
— Давайте сделаем второй проход по другому борту.
Самолет сделал плавный вираж, развернулся на 180 градусов и прошел вдоль необследованного борта. И снова члены экипажа не заметили ни одного человека.
— Пройдем еще раз? — спросил второй пилот.
Командир мотнул головой и постучал указательным пальцем по одному из приборов:
— Топлива осталось как раз на обратный путь. Передай на базу результаты облета.
Дождавшись, когда самолет наберет высоту в шесть тысяч футов, второй пилот нажал кнопку «Радио»:
— «Инверкаргилл», ответьте борту «Семьсот десять».
— Борт «Семьсот десять», «Инверкаргилл» на связи, — отозвался диспетчер.
— Обнаружено дрейфующее гражданское судно ледокольного типа. Предположительно русское — носит название «Михаил Громов». Дважды произвели облет, но признаков жизни на судне не заметили. Записывайте координаты…
Выслушав и записав десяток цифр, диспетчер передал:
— Понял вас, «Семьсот десятый». Возвращайтесь…
* * *Пока самолет нарезал над ледоколом круги, Севченко и Петров лежали между рядов пустых бочек. Так вышло, что по команде «Воздух» они бросились в одну сторону и вместе укрылись именно здесь.
— Зря вы инструмент разбили, — посматривая вверх, произнес Петров. — У парней и так жизнь не сахар.
— Оставьте свои оценки при себе, — огрызнулся Севченко.
— Мы, Валентин Григорьевич, в дрейфе. А на борту не только моряки, если вы помните. Люди с ума сходят от однообразия.
— На аркане и силком сюда никого не тащили! Знали, на какую работу нанимаются. Так что потерпят.
— Слушайте, давайте начистоту, — поглядел на коллегу Петров. — Вы всерьез считаете, что за нами кого-то отправили? Два с половиной месяца прошло.
— Если я захочу обсудить с кем-нибудь решение пароходства, то вы будете в этом списке последним.
Андрей придвинулся ближе и негромко, но твердо сказал: