— Если я захочу обсудить с кем-нибудь решение пароходства, то вы будете в этом списке последним.
Андрей придвинулся ближе и негромко, но твердо сказал:
— А теперь послушай меня внимательно. Этот рейс и так начался с большим опозданием, потому что в твоем пароходстве мяли сиськи вместо продуктивной работы. Мы должны были покинуть порт на полмесяца раньше и убраться из Антарктиды по тонкому льду. А людей пришлось снимать с «Русской», когда толщина льда стала больше метра, при максимальной ледопроходимости «Громова» — ровно метр. И мы все равно вмерзли бы в этот проклятый лед, даже если бы не задержались для оказания помощи смытому за борт полярнику. И теперь за это придется кому-то ответить. Как думаешь, кому?
Севченко смотрел вдаль и молчал.
— Я уверен: они вообще не хотят этого расследования, — продолжал Петров. — Готов поставить ящик коньяка на то, что они просто сидят в пароходстве и ждут, пока рассосется само собой.
— Ты эту ересь и команде рассказываешь? — скептически отозвался Валентин Григорьевич.
— Нет, конечно. Но ты-то должен понимать! Выйди в эфир! Капитан имеет право нарушить инструкции и радиомолчание в критической ситуации.
Севченко «понимающе» глянул на Петрова.
— А ты, оказывается, еще и провокатор?
В этот момент прямо над ними, гудя двигателями, пронесся самолет. Оба капитана пригнули головы.
— Ушел! — оповестил вахтенный с крыла мостика.
Застигнутые врасплох члены команды покинули временные убежища и принялись очищать одежду от снега.
— О нас просто забыли, — отряхивал воротник куртки Андрей. — Пора бы уже это признать!
Севченко не ответил. Развернувшись, он пошел к открытой дверце в надстройку…
* * *Ближе к вечеру «музыканты» опять собрались в трюмном отсеке. Настроение у всех было поганым.
— Извиняюсь, что лезу в вашу морскую специфику, но это уже не принципиальность, — сокрушенно покачал головой Беляев. — Это просто какое-то солдафонство и безумие.
Молодым матросам пришлось согласиться. А Кукушкин рьяно поддержал:
— Я вообще не понимаю — чего он пристал ко мне с этим вертолетом?! Я же не механик, в конце концов! Для обслуживания авиационной техники, между прочим, требуется специальное образование и допуск, которого у меня нет!..
В этот момент в трюмном отсеке снова появился Севченко. Все примолкли и настороженно посмотрели на капитана в ожидании очередного разноса.
Но этого не последовало.
Капитан поставил на металлический верстак старый баян. Инструмент жалобно «всхлипнул», разбавив гнетущую тишину.
— Репетировать разрешаю, — примирительно произнес Валентин Григорьевич. — Но только в свободное время.
Замена была неравнозначная, «музыканты» хмуро взирали на Севченко.
— За работу, «Битлз», — буркнул он и исчез в коридоре.
Кукушкин спрыгнул с пустой бочки, подошел к верстаку и, подняв баян, раздул меха:
— И чего с этой шарманкой делать?
«Музыканты» смотрели на него. Кто-то был хмур и невесел, кто-то посмеивался.
— Время есть, а денег нет, — попробовал тот сопроводить пение игрой.
Однако инструмент вместо мелодичного звука издал такой «вопль», что пилот от неожиданности его выронил.
— Делать нечего, — изрек Беляев. — Давайте репетировать на том, что есть.
Вздохнув, Цимбалистый кивнул и приготовился отстукивать ритм на своем «барабане» — пустой бочке из-под соляры…
* * *Виталию Цимбалистому шел 35-й год. Он был коренаст, среднего роста, с сильными ручищами и крепкими ногами. Темные волосы, высокий лоб, скуластое лицо с выразительными карими глазами. И россыпь веснушек вокруг прямого носа — совсем как у десятилетнего мальчишки.
В 20 он окончил «среднюю» мореходку и сразу распределился в Балтийское морское пароходство.
15 лет на флоте — срок немалый. Да и путь от простого матроса до боцмана не был для Виталия простым. Работал на лесовозе, сухогрузе, накатном судне, контейнеровозе. Последнее время «драконил» на ледоколах. Побывал во всех частях света, а самый длинный рейс продолжался более семи месяцев.
Пока был молодым, хотелось посмотреть мир, побывать в самых дальних его уголках. Сейчас дома ждали супруга и восьмилетняя дочь, поэтому в каюте Цимбалистого, как и на мостике, висел календарь, в котором он зачеркивал дни, ожидая встречи с родными девчонками.
Боцман на палубе — главный. На нем все механизмы, такелаж, спасательное имущество. Он загружает всех работой и следит за порядком — чтоб никто не нарушал технику безопасности. Чтоб все блестело, было покрашено, смазано и работало без перебоев.
Но не все было гладко в службе Виталия. Приходилось заделывать пробоины, ремонтировать в штормовую погоду мачту с антеннами, тушить пожары… А однажды на переходе через Атлантику на контейнеровозе искали всем экипажем пропавшего молодого матроса из мотористов.
Погодка тогда тоже не баловала: сильный холодный ветер, качка, семиметровые волны. При смене вахты стармех доложил:
— На вахту не вышел матрос-моторист Рябой.
Послали в кубрик. Там пусто, койка Рябого аккуратно заправлена. Все вещички на месте — словно только что отошел в душевую.
По судну общая тревога — молодого неопытного парня вполне могло смыть волной за борт. А это ЧП, за которое потом замучают комиссиями и затаскают по инстанциям и судам.
Капитан на всякий случай развернул судно на 180 и пошел обратным курсом. Мало ли, вдруг обнаружат болтающегося на волнах балбеса. В общем, шухер по кораблю случился знатный — искали везде, заглядывали в каждый твиндекс и пост, в каждую мастерскую и кладовую.
И когда надежда увидеть Рябого живым угасла, а перед комсоставом замаячила невеселая перспектива стать фигурантами уголовного дела, Цимбалистый его нашел.
— Товарищ капитан, можно разворачивать судно на прежний курс, — связался он с мостиком по трансляции. — Я его отыскал.
— Где? — севшим от волнения голосом спросил тот.
— В центральном грузовом твиндексе.
— И что он там делает?
— Спит, гад.
— Не буди. Я сейчас подойду…
Прелесть ситуации заключалась в том, что все служебные и жилые помещения на контейнеровозе были сосредоточены в кормовой надстройке. Естественно, что при сильной килевой качке надстройка летала вверх-вниз с огромной амплитудой, и некоторых салаг здорово укачивало. А середина судна при таком неприятном раскладе оставалась почти неподвижной. Чем и решил воспользоваться Рябой.
Спустя пять минут боцман осторожно подвел капитана к нужному твиндексу. На верхней крышке одного из контейнеров, свернувшись в позу эмбриона на старом брезентовом чехле, сладко спал матрос Рябой.
— Убил бы, — шепотом сказал боцман.
— На мачте вздерну, — ласково пообещал капитан. И добавил: — Ладно, буди засранца — небось, выспался, пока мы все судно сверху донизу прошерстили…
* * *Спустя час после появления в небе новозеландского самолета по ледяному полю, в середине которого сидел «Михаил Громов», пошла сеть трещин. Тишину распороли «выстрелы» ломавшихся льдин.
Несший вахту на мостике Банник выскочил на крыло и поднял бинокль…
Видимость была плохой. Однако в сумеречной белой дымке второй помощник разглядел, как от далекой ледяной глыбы, прозванной моряками «Семен Семеныч», во все стороны расходятся кривые темные росчерки.
— Шо за черт… этого нам еще не хватало, — проворчал он.
Под раскатистую канонаду молнии трещин приближались к ледоколу. Одна из них «ударила» рядом с левым бортом. Другая «воткнулась» в корму.
В это время члены музыкального коллектива пытались обуздать подаренный баян: Кукушкин растягивал меха и наугад нажимал на кнопки, остальные пели. Находясь чуть ниже ватерлинии, они вдруг стали свидетелями ужасного происшествия.
Кусок левого борта издал ужасающий по силе скрежет и прогнулся внутрь.
Все замерли.
Баян «вздохнул» и замолк.
Беляев, Цимбалистый, Кукушкин и два матроса зачарованно взирали на теряющие форму листы металла.
— Едрит вашу мать… — прошептал Беляев и толкнул Цимбалистого. — Чего стоим-то? Надо валить и доложить начальству!
Боцман возмущенно замычал и кивнул на Кукушкина.
Полярник понял его с полнамека:
— Мишка, ты самый проворный! Бегом в рулевую!
Выронив баян, пилот сорвался с места и через несколько секунд уже взбирался по трапу…
* * *Повинуясь какой-то неведомой силе, льды пришли в движение. Трещины с грохотом прошивали белое поле; льдины наползали друг на друга, образуя высокие торосы.
Один из вогнутых участков борта ледокола прорвался. Вода устремилась внутрь. Матросы бросились врассыпную.
Оказавшийся рядом боцман Цимбалистый зацепил одного за одежду, удержал и, устрашающе мыча, указал на лежащие у переборки «заплатки».
Оказавшийся рядом боцман Цимбалистый зацепил одного за одежду, удержал и, устрашающе мыча, указал на лежащие у переборки «заплатки».
Придя в себя, тот кивнул и кинулся устранять пробоину…
— Полундра! — кричал в это время Банник в микрофон трансляции. — Все наверх!
Севченко был на мостике и метался от одного крыла к другому.
В рулевую ворвался Кукушкин и, мешая слова с тяжелым дыханием, доложил:
— Товарищ капитан, в трюмном отсеке — там, где мы репетировали — течь!
— Внимание! — схватил микрофон трансляции Валентин Григорьевич. — Старшему механику и аварийной команде прибыть в трюмный отсек номер шесть! Перенести запасы на вторую палубу и ликвидировать течь!
* * *Под декой трюма «Громова» находилась балластная цистерна. Металлические конструкции, разделяющие деку и днище судна, наверняка были изъедены ржавчиной. А тут снаружи такое изуверское насилие. Конструкции, естественно, деформировались. Часть энергии они передали днищу, тоже «убитому» ржавчиной. В результате образовалась течь величиной со средний Петергофский фонтан.
Врубив осушительный насос, спасательная команда вскрыла горловину цистерны и во главе с боцманом на карачках заползла под деку. Потом началась вторая часть «Марлезонского балета». Цимбалистый пытался уменьшить поступление воды паклей, накладывал сверху резину, накрывал металлической пластиной и пытался прижать ее болтами…
Не получалось. Ледяная вода хлестала через края заплатки. И хлестала так, что откачивающий насос не справлялся.
Тогда к работе приступил сварной. За 15 долгих минут он соорудил так называемый «талреп» — хреновину, при вращении средней части которой из нее выдвигались в противоположные стороны два стальных стержня с площадками на концах. Одна площадка упиралась в деку, вторая — в затычку на днище.
В общем, после часа борьбы с течью в трюме наступило затишье.
Мокрые с головы до ног, дрожащие от холода Петров, Черногорцев, Цимбалистый и несколько матросов направились к выходу из трюмного отсека. Воды было по колено, но больше она не прибывала.
В коридоре уставшую спасательную команду встретил кок.
— Кладовые затопило, — оповестил он расстроенным голосом.
— Остались без продуктов? — усталым голосом поинтересовался Петров.
— Муки нет. Круп нет, — вздохнул Тимур. — Фасоль спасли в банках. Теперь лобио буду готовить.
— Без жратвы протянуть можно, — прогудел Черногорцев. — А вот то, что повредило танки с пресной водой — проблема.
— Это верно, — согласился Петров.
— Идти нельзя — последнюю горючку спалим. И стоять опасно — льдом раздавит. Чего делать-то, Андрей Николаевич?
— Нашел, у кого спросить, — тихо ответил тот. — Из-за меня все проблемы и начались…
Распинывая воду, бывший капитан направился по коридору к трапу.
Переглянувшись, кок и стармех пошли следом…
* * *В Ленинграде наступило лето. Дождливое, хмурое, но теплое и безветренное.
Галина лежала в четырехместной палате гинекологического отделения Центральной клиники Петроградского района. Адрес именно этой клиники нацарапал на листочке доктор, у которого она долгое время наблюдалась до беременности.
Одна из соседок спала, другая ушла на процедуры. Еще одна койка в палате пустовала после недавней выписки возрастной пациентки, потерявшей ребенка при тяжелых родах.
Чувствовала себя Галина неважно: слабость, отсутствие аппетита, токсикоз, повышенное давление, депрессия. Лицо ее осунулось, кожа стала бледной и покрылась пигментными пятнами.
Покосившись на спящую соседку, она поднялась с кровати. Стараясь не шуметь, оделась, подошла к двери и осторожно выглянула в коридор.
В коридоре было пусто и тихо.
Галина выскользнула из палаты и, придерживая большой живот, пошла к выходу из отделения.
— Больная, вы куда? — послышался голос медсестры, вышедшей из другой палаты.
Женщина ускорила шаг и, оказавшись на лестничной площадке, вызвала лифт. Ждать не пришлось — кабинка стояла на этом же этаже.
Двери распахнулись. Галя зашла внутрь и сразу нажала кнопку с цифрой «1».
Ворвавшаяся на площадку медсестра успела крикнуть:
— Больная, вас никто не выписывал!
Дверцы закрылись. Кабинка понеслась вниз. А рассерженная медсестра бросилась к телефону…
* * *Вырвавшись из клиники, Галина подошла к проезжей части улицы. На ходу она достала из кошелька десятирублевую купюру и, заметив приближавшуюся легковушку, махнула рукой.
Машина остановилась.
Женщина тут же уселась на заднее сиденье и попросила:
— Поехали. И, пожалуйста, побыстрее.
Однако тронуться автомобиль не успел — подбежавший доктор Акулов преградил ей дорогу.
— Остановитесь! Я назначил вам операцию! — дернул он ручку двери.
Но Галина успела нажать кнопку стопоразамка.
— Операция назначена на завтра! — требовательно стучал по стеклу дверцы Акулов. — Вам разве не сказали?!
— Сказали. Я не согласна, — немного опустила стекло женщина.
— Почему? — вздохнув, доктор устало посмотрел на пациентку.
— Потому что мне рекомендовали вас как врача, способного спасти моего ребенка. А вы предлагаете…
— Вам нужны искусственные — сами вы не родите!
— Рожу!
— Вам 42 года! Проблемы с сердцем, первая беременность!
— Срок небольшой. Если будут искусственные роды, то ребенок не выживет. Так ведь?
— Зато вы останетесь живы! — начал злиться Акулов. — Будете рожать в срок — погибнете!
Секунду подумав, Галина переспросила:
— Точно?
— Девяносто процентов.
Полностью подняв стекло, она повернулась к водителю:
— Прошу вас, поехали.
Автомобиль набрал скорость и скрылся за углом, оставив у ворот клиники растерянного врача…
Глава седьмая
Антарктида; море Росса; борт ледокола «Михаил Громов» — борт ледокола «Новороссийск» Июль 1985 года
Полярная ночь достигла апогея: солнца уже третью неделю никто не видел, сумерки максимально сгустились, температура воздуха опустилась еще ниже, а сильные ветры не стихали.
«Громов» медленно дрейфовал вместе со льдами. «Семен Семеныч» постепенно нагонял его, каждый день понемногу сокращая дистанцию. Подчиняясь течению и ветрам, он ворочался, постоянно ломая окружавший его лед, расчищая себе путь. Трещины с грохотом «разбегались» от него в разные стороны. Некоторые из них достигали неподвижного ледокола.
Петров сидел в своей каюте на койке и рассматривал фотографию Люды. На снимке она была в легком летнем платье; счастливое лицо озаряла лучезарная улыбка.
Наконец, поставив фотографию на стол, Андрей решительно встал и, подойдя к шкафу, достал парадный мундир…
Спустя пять минут он шел по коридору в сторону радиорубки. Подойдя, постучал в дверь.
Никто не ответил.
Приоткрыв дверь, бывший капитан заглянул внутрь.
Никого. Радиостанция включена, из динамика доносится фоновый шум и потрескивание.
— Андрей Николаевич, вы ко мне? — послышался голос Зорькина.
Петров обернулся и увидел шедшего по коридору радиста; в руках у него был бокал с кипятком.
Капитан быстро нырнул в радиорубку и повернул в замке ключ.
— Андрей Николаевич! — молотил в дверь кулаком Зорькин. — Товарищ капитан, откройте!..
* * *Радист тоже входил в разряд «возрастных» членов экипажа — ему было прилично за 40. Рост — 170; средняя комплекция с наметившимся над ремнем животиком, что немудрено при малоподвижной работе. Густые темные волосы, посеребренные на висках, ровные тонкие усики под прямым носом. На предплечьях парочка татуировок.
С семьей у него все было в порядке. Возле южной окраины Ленинграда — в деревне Славянка — имелся свой частный домик, где он проживал вместе с супругой, тремя детьми и престарелым отцом.
На судах он ходил давно, без эмоций переживая частую смену названия его уважаемой на флоте профессии. То его величали радиооператором, то начальником радиостанции, то просто радистом…
Работу он свою любил. Паять и ковыряться в радиодеталях, собирая транзисторные приемники и передатчики, начал с детства.
Учась в старших классах школы, он мечтал связать дальнейшую жизнь с морем; отец настойчиво предлагал поступить в «шмоню» — Школу мореходного обучения Балтийского морского пароходства, располагавшуюся на Двинской улице. По городу в те времена ходило много пацанов, проходивших учебу в этом заведении и носивших красивую морскую форму. Возвращаясь из первых практических рейсов, они рассказывали своим товарищам много интересного, разжигая в юных мозгах фантазию и желание пойти той же тропой.
Однако что-то Зорькину подсказывало, что данная работа не совсем его — к тому времени радиотехника увлекла настолько, что другого занятия он для себя не представлял.