Главный палач опять пробормотал какое-то слово. Губы у него раздулись, превратившись в сплошной пузырь, но на этот раз Эрвану пришлось признать, что военный сказал:
– Спасибо.
Эрван встал на четвереньки. С одним сабо на руке, другим на ноге он ринулся в атаку. Он поднимал свою деревянную кувалду, когда Горс разогнул ноги и нанес ему удар в грудь. Эрвану показалось, что ребра вонзились ему в горло.
Вокруг бойцы повторяли тихими голосами:
– Спасибо… Спасибо… Спасибо…
Эрван упал на спину, задницей в воду. Его лицо превратилось в кровавую рану, грудь была раздроблена – он не мог вдохнуть, – руки и ноги тряслись от полученных ударов. У него совершенно вырубилось чувство боли, и в то же время он дрожал, как курица с отрубленной головой.
Горс перешел в наступление. Пока он еще не добрался, Эрван ударил его ногой – той, на которой было сабо, – в левый бок. Укрепленный мысок погрузился в живот и двинулся вверх, как шпора. Горс скрючился. Его рот истекал кровью, рвотой, тягучей слюной. И сквозь это месиво он опять прошептал:
– Спасибо…
Другие подхватили хором:
– Спасибо… Спасибо… Спасибо…
Нанесенный удар показался Эрвану победой, и энергия вернулась, как поток воды в пустыню. В полном отупении полицейский сдернул с себя второе сабо и сунул пальцы внутрь, потом двинулся на руках, клацая своими деревянными перчатками, словно безногий.
Горс подался назад, пытаясь укрыться за собственными кулаками. Эрван рванулся и швырнул его в кабинку, где еще текла вода. Пол сразу стал красным. Противники сцепились врукопашную. Два эмбриона, плавающие в околоплодной жидкости.
Склонившись над ними, остальные по-прежнему скандировали:
– Спасибо… Спасибо… Спасибо…
Эрван отбивался. Горс теперь старался его утопить, заталкивая голову под воду. В глазах темнело. В последнем отчаянном рывке копу удалось освободиться от хватки противника, который упал в кровавую жижу. Он поднял сабо, ударил, промахнулся. Оба снова оказались в воде. Пилот схватил его за уши и начал их выворачивать, чуть ли не отрывая от головы. Эрван больше ничего не чувствовал. Кроме черной пульсации, которая билась под веками: убить, убить, убить…
Он снова приложил мерзавца о стену и бросился на него. Увидел собственные пальцы на горле Горса и понял, что потерял свое оружие – сабо. Ничего, он закончит дело голыми руками.
Он сжал пальцы с единственной силой, что ему оставалась, – силой чистой ярости. У Горса левый глаз заплыл сплошной чернотой – и белок тоже. Его собственный рот заполнял железистый вкус. Кровь насыщала их, переливаясь через край…
С некоторым запозданием он заметил, что вокруг произошли какие-то изменения. Литания изменила звучание. Бинарный ритм превратился в трехчастный. Молитва распадалась, превращаясь в хаос…
Повинуясь абсурдному рефлексу, Эрван выпустил свою добычу и повернулся, навострив уши, вернее, то, что от них оставалось, – жужжащая огненная боль. Бойцы торопливо кидались вперед, в воду, поднимая своего чемпиона.
Горса уносят.
Горс исчезает.
И громовые слоги, которые звучат наконец, отражаясь от кафеля:
– РАЗОЙДИСЬ!
36
– Итак, мы желаем сниматься в кино?
Мишель Пайоль, полных шестидесяти лет, облаченный в клубный пиджак с вензелем и рубашку того голубого цвета, каким бывает приданое для новорожденных, являл силуэт одногорбого верблюда, и зубы ему под стать. Официально он считался директором агентства по связям с прессой в области кино, а на самом деле был суперсутенером для определенного типа парижской фауны, тем, кто специализировался на секс-туризме высокого уровня; арабские эмиры, африканские министры, азиатские финансисты – такова была его отборная клиентура.
Это было все, что смог выудить из своих пресловутых закромов Кевин, он же Кеке, он же «Я всех знаю». Не так уж и плохо: связи Пайоля могли быть полезны для планов Гаэль. Она договорилась со стажером о комиссионных в случае, если встреча окажется перспективной.
Она ответила, хлопая своими длинными ресницами невинной газели:
– Это моя страсть.
– Я могу вам помочь. Свести с нужными людьми.
Гаэль позволила себе легкую улыбку и взяла бокал с водой – главное, никакого шампанского: слишком провинциально. Они сидели в баре «Плаза-Атене», где, к сожалению, ее уже слишком хорошо знали. И где, кстати, она обнаружила двух кретинов, которых отец посадил ей на хвост.
– Вы, кажется, настроены скептически…
– В этом кругу все уверены, что можно протежировать всем, но кино – это целый мир… отдельный, независимый, который движется сам по себе. На самом деле кино все решает само.
Пайоль поднял чашку и отхлебнул кофе. Он заказал ристретто – нечто вроде электрического разряда, что соответствовало его нервозности.
– Я не очень вас понимаю.
– Не важно. Кстати, у меня еще недостаточно опыта, чтобы чему-то учить. Хватит ходить вокруг да около. Вы можете мне помочь, но в иной области.
Пайоль молча потягивал свой кофе. Напряженное лицо свидетельствовало о том, что он настороже. Молчание продлилось несколько секунд.
– У вас есть жених? – спросил он в качестве вступления.
– Нет.
– А вы его ищете?
– Нет.
– Почему?
– Скажем так: у меня пессимистический взгляд на мужчин.
– Почему?
– Именно из-за мужчин.
Пайоль наклонился к ней. У него были длинные руки, вполне подходящие к его зубам. Гаэль подумала о Красной Шапочке и о Волке, который переоделся в бабушку.
– Люди влюбляются, создают семьи! – воскликнул он с фальшивым энтузиазмом.
Приходилось подыгрывать. Он, сводник, защищал брак и очаг. Она, шлюшка, должна переплюнуть его в цинизме и наглости. Это тоже было чем-то вроде кастинга, на котором тестировалась склонность другого к извращению.
– Не в моем окружении, – ответила она.
Пайоль заказал еще один кофе.
– Только не говорите, что вы столько раз наступали на грабли!
– Не я, а мои подружки. Они просто коллекционируют подонков.
– Например? – развеселился он.
– Ну, существует несколько общих схем для тех, кто не желает прочных связей. Тот, кто слишком вас любит, чтобы остаться, и тот, кто вас бросает, потому что вы достойны лучшего. Тот, для кого сегодня «слишком рано», а назавтра уже «слишком поздно». Тот, кто забирает свои подарки в момент расставания. Я могу продолжать до завтрашнего утра. Лжецы, трусы, эгоисты, которые выдумают что угодно, лишь бы трахнуть вас без всяких обязательств. А хуже всего, что большинство из них и кончить толком не могут, так и мучаются на полусогнутом и даже удовольствия не получают…
Яхтсмен веселился вовсю. У Гаэль язык был подвешен куда лучше, чем у обычных «мисс провинция» и прочих недоделанных актрисуль.
– Вашим подругам просто не повезло, – засмеялся он с оттенком сочувствия (у него был звучный баритон. – Существуют же мужчины, которые хотят жениться и завести детей.
– Последняя из моих приятельниц, которая оказалась беременной, сообщила об этом производителю по телефону – настолько боялась его реакции. Когда она вечером вернулась домой, ее пожитки поджидали у двери в мусорных пакетах.
Она в свою очередь придвинулась и ощутила запах «Eau d’Orange verte» от «Эрме». Наверняка он полагал, что этот парфюм добавляет ему индивидуальности, но они все пользовались «Eau d’Orange Verte», начиная с ее отца.
– Может, перейдем к вещам более серьезным? – вернулась она к делу. – Мне нужны контакты. Дайте их мне. Вы получите свою долю.
Пайоль нахмурился. В отдалении пианино наигрывало слащавые аранжировки, коктейли позвякивали в каждом затемненном уголке. Можно было подумать, что сейчас два часа ночи. Это место было настолько же отрезано от внешнего мира, как барокамера.
– К чему вы действительно готовы? – спросил он наконец.
– Почти ко всему, если цена достаточно высокая.
Пайоль улыбнулся и внезапно сменил тон:
– Анал? Двойное проникновение? Секс втроем? Буккакэ? Фистинг?
Она расширила диапазон:
– Можете запихнуть мне хомяка в киску, если плата будет соответствующей.
Сутенер медленно прикрыл глаза, словно производя в уме подсчеты:
– Подойдем к вопросу с другой стороны, если вы позволите так выразиться. Каковы ваши пределы?
– Я не прикасаюсь к кавьяру.[71]
В мире сексуальных извращений слово означало отнюдь не икру, а экскременты. В немецком варианте, Kaviar und Klyster, к этому добавлялась клизма.
– «Золотой дождь»?
– Без проблем.
– Никаких особых аллергий?
– Типа?
– Белые, арабы, косоглазые…
Она улыбнулась:
– Чем больше людей, тем веселей…
Пайоль продолжал прикидывать «спектр» Гаэль:
– Садомазо?
Повисла пауза: она всегда отказывалась заигрывать со страданием. Недопустимо, чтобы ей причиняли боль, и притворяться тоже недопустимо. Откуда у нее этот пунктик, ведь она выделывала вещи и похуже? Суеверный страх: страдание было частью ее личной жизни. Больше того, это сама ткань ее судьбы, ее личности. Посторонним вход воспрещен.
И вдруг она передумала. В конце концов, у нее иная задача. Все средства хороши для достижения цели.
– При условии, что нет никакого риска, – сказала она.
Ключевое слово любителей садомазо: можно делать что угодно и вытерпеть что угодно, лишь бы это было safe.[72] Повреждения только поверхностные, не представляющие опасности. Остановка по первому щелчку пальцами.
– В таком случае можно подумать, – ответил Пайоль.
Гаэль чувствовала, как на нее рушатся долго сдерживаемые силы. Ладони стали мокрыми. Желудочная кислота обжигала внутренности. Впервые она собиралась заключить контракт с дьяволом.
Пайоль обхватил ее своими длинными руками. Запах одеколона теперь смешался с потным душком. Сквозь тонкую пленку цивилизованности прорывалось животное. Если только это был не ее собственный пот…
– Слушай меня внимательно, малышка, – тихо проговорил он своим плотоядным голосом, – если ты готова зайти достаточно далеко, то можно сделать много, много бабок.
Гаэль ответила словами песни группы «Shinedown»: «I’ll Follow You».[73] Она пела, чтобы не слышать собственного голоса, чтобы не сознавать глубины своего падения. Сутенер понял ее по-своему: как еще одно проявление иронии. Нечто циничное и совершенно отстраненное.
– Не против начать завтра вечером?
– Какая программа?
Он хихикнул, доставая мобильник:
– Ты уже слышала о «беспределе»?
37
– Это так вы обзаводитесь друзьями?
Хлопоча, как курица-наседка, Аршамбо промывал раны Эрвана, сбегав предварительно за всем необходимым в медчасть. Именно он чисто интуитивно бросился искать его по школе, а потом прервал банную вечеринку. Ворвавшись в душевую, он вызвал отступление войск. Он никого не задержал и даже не опознал ни одного виновного, но спас парижского полицейского, и, на его взгляд, это было главным.
А сейчас можно было подумать, что он страдал вместо Эрвана. Всякий раз, прикасаясь ваткой к краю раны, он прикусывал губы, чтобы не закричать. Эрван, со своей стороны, не мог бы ни кричать, ни кусать что бы то ни было: его нижняя губа утроилась в объеме.
– Это они его убили, – выдавил он вязким голосом.
Аршамбо замешкался с одним из порезов. Эрван скривился. Офицер сделал ему укол анестетика, но боль не уходила. Он чувствовал, что подсохшая кровь стягивает кожу лица, как морская вода после купания.
– Мы их арестуем?
– У нас ничего нет. Только предположения.
– Ваши предположения здорово кровят, как мне кажется. – У него вырвался мальчишеский смешок.
Эрван отрицательно покачал головой. Он был вялым и расслабленным, но руки продолжали подрагивать.
– Их надо оставить на свободе. Рано или поздно они совершат ошибку.
– А еще раньше они вас прикончат. Я знаю этих парней, они не шутят.
Он перешел к компрессам. Эрван наслаждался передышкой, но вспышки жестокости продолжали сотрясать его череп. Удары сабо. Кабинки, полные крови. Шрамы… За этим зверством стояло присутствие Другого: Ди Греко. В Книге Иова Предвечный спрашивает у Сатаны: «…откуда ты пришел?» И демон отвечает: «…я ходил по земле, и обошел ее…»[74]
В дверь постучали. Бранелек, Человек-на-костылях. Наконец-то…
– Ну?
– Обычный комп юнца, помешанного на авиации.
– Социальные сети?
– У Виссы была куча приятелей в Ле-Мане и несколько товарищей по аэроклубу. Я прочел переписку. Рутина.
Аршамбо, держа зеленоватую марлю, пропитанную физраствором, буркнул Эрвану:
– Не шевелитесь.
– Вы упали? – сыронизировал компьютерщик.
– Ага, в ду́ше. Девчонка есть?
– Официальной нет.
– А как с порно?
– Умеренное потребление. Без фанатизма.
– С каким уклоном?
Бранелек карикатурно отдал честь:
– Гетеро, мой генерал! Море спокойно и все путем!
Аршамбо накладывал повязки.
– Сделайте по минимуму, – посоветовал ему Эрван.
Он прикрыл веки. В прикосновении пластыря к марле было нечто противоречивое. Приятное и погребальное, успокоительное и тревожное. Его лицо замуровывали.
– Это все? – спросил он, поворачиваясь к Бранелеку. – Мы столько часов ждали твоего отчета…
– Нет. Есть кое-что странное.
Эрван снова открыл глаза.
– Одна папка не открывается. Эта штука под замком. Я был уверен, что сумею взломать к сегодняшнему вечеру, но…
– Хочешь, чтоб я вызвал специалистов из Парижа? – задал он провокационный вопрос.
– Да вы что? К завтрашнему утру закончу.
– У тебя есть представление, какой тип программы использован?
– Нет еще. Но что-то мощное. Возможно, программное обеспечение с Востока.
– Это распространенная техника?
– Вовсе нет. Такой тип запаролирования используется скорее в армии, в секретных службах.
– Ну вот! – выдохнул Аршамбо, откладывая свои инструменты с видом хирурга, закончившего пересадку сердца.
Эрван встал и направился к зеркалу в ванной. Нашлепка на правой брови, другая на виске, третья на ухе: он ожидал худшего. Нос распух. Губа разбита. В остальном – кровавые полосы скоро станут поверхностными корочками.
Бранелек продолжал рассуждать о «сверхсложной кодировке» и «военной кибернетике». Эрван подумал о давно отброшенной версии: мотив связан с прошлым Виссы или с другой тайной. Что-то не имеющее отношения ни к посвящению, ни к культу жестокости в К76.
Его коптское происхождение? Текущие события доказывали, что эта община проявляет активность в связи с терроризмом: они выступили продюсерами «Невинности мусульман», богохульного фильма, направленного против пророка Мохаммеда и вызвавшего волнения во всем мусульманском мире.
Висса – террорист? Крот, засланный в военную школу?
Это не выдерживало никакой критики. Эрван вернулся в комнату.
– А по религиозной части что-нибудь заметил?
– Ни черта. Наш друг вроде не был особо религиозен.
Перед глазами полицейского возник крест, вытатуированный на оторванном запястье.
– О’кей. Даю тебе еще одну ночь.
– Слушаюсь, шеф!
Айтишник исчез. Эрван отметил про себя, что с компьютерщиком он сразу перешел на «ты», а со своими тремя подручными до сих пор на «вы». Потом проглотил две таблетки обезболивающего и приготовил кофе. Комната со всеми компьютерами, принтерами, мониторами и нагревателем все больше напоминала их кабинет в Угро. Он подумал о Крипо – тот сможет продержаться без него до завтрашнего дня.
Аршамбо предложил пойти поужинать, но Эрвану есть не хотелось, к тому же и речи не могло быть, чтоб он демонстрировал свои раны в столовой. По правде, он мечтал только рухнуть в постель. Отпустил лейтенанта и устроился за своим ноутбуком. В тишине комнаты он чувствовал себя как в коконе. Болеутоляющее обволокло его. Таблетки начали действовать. Снаружи наступала ночь и опечатывала вечер…
Он больше не думал ни о безумной жестокости в душевой, ни о мерзкой роже Горса (где он? Где ему оказали медицинскую помощь?). Он вновь видел адмирала с паучьими руками, головой призрака и слишком разросшимися костями. Эта школа одержима его духом.
* * *Интернет, новый поиск по Ди Греко.
К концу часа переходов по ссылкам, выяснения связей и дедуктивных выводов ему удалось воссоздать, хоть и в сильно усеченном виде, искомую биографию. Отец Пьерфранческо, родом из Ломбардии, обосновался во Франции в пятидесятых годах. После многих лет службы на заморских территориях, то есть в бывших колониях, принял французское гражданство и закончил карьеру в качестве пехотного майора в Джибути. Жан-Патрик, родившийся в сорок третьем, вырос на французских заморских территориях: остров Майотта, Французская Гвиана, Гваделупа. После воздушно-морской школы в Рошфоре он в 1967 году окончил Сен-Сир – первым в выпуске. Начиная с этого момента информация о нем становится скудной и разрозненной. Его карьера окутана тенью. Военный стратег? Шпион? Тайный консультант? В восьмидесятых годах он оказывается на посту командующего крупными морскими судами, потом становится советником по кадрам при проведении важнейших операций: он участвовал в войне в Заливе, но выяснить его истинную роль не представлялось возможным.
О его военных заслугах: ни слова.
О его болезни: ни слова.
О его военной философии: ни слова.
Что касается портретного изображения, то Эрвану удалось обнаружить только снимок 1962 года. Красивый девятнадцатилетний юноша с измученным лицом, прямиком сошедший со страниц какой-нибудь новеллы Эдгара Аллана По.
Эрван вспомнил слова Алмейды по поводу античного боевого furor. Несколько страниц в Инете подтверждали информацию медика: Ди Греко стремился укрепить боевой дух своих людей вплоть до умения высвобождать эту высшую ярость, не теряя над ней контроля, – как американские исследователи в Лос-Аламосе укротили атомную энергию. Мечта старого больного человека…
Его мобильник зазвонил: Невё, криминалист-аналитик.