– Я попробовал поискать этой ночью, но пока ничего не знаю. Зато у меня есть источник в Париже, который сможет меня просветить.
Их глаза загорелись: полицейский не бросал их окончательно.
Ракообразный спросил исполненным горечи тоном:
– Почему вы уезжаете так скоро?
Его сестра исчезла. Брата только что выпустили из каталажки. Мать не подходит к телефону. Отец, возможно, как-то замешан в этом бардаке…
– По семейным обстоятельствам.
* * *Когда они вышли, буря вроде окончилась и солнце проглядывало за черными домами, бросая резкие контрастные тени на всю деревню.
Эрван попросил, чтобы подогнали его машину. От перспективы сесть за руль его с души воротило – он мечтал, как Крипо, устроиться в самолетном кресле и уже через час оказаться в Париже. Прощаясь, он постарался вложить в свое рукопожатие ту симпатию, которую испытывал к партнерам.
Эрван тронулся с места, не глядя в зеркало заднего вида: он не желал видеть, как три мушкетера машут ему вслед, словно провинциальная семья, которую покидаешь с сожалением (но и с облегчением тоже). Три балбеса, которых он в конце концов оценил и о которых будет часто вспоминать.
Когда он переключился на третью скорость, приступ хандры перешел в чувство вины и чуть ли не предательства. Его прошиб озноб: наивно было думать, что ему удастся бросить это расследование. Он задолжал правду Виссе и его родителям. А еще той или тому, чьи ногти и волосы лежали в брюшной полости копта.
Между прочим, в Париж он едет прежде всего ради информации, которую предстоит вырвать у отца. Несмотря на все, что он недавно наговорил, Эрван не исключал, что убийство Виссы, как и убийство девушки с рыжими волосами, а также самоубийство Ди Греко как-то связаны с Морваном.
52
За пару часов Эрван успел поиздеваться над всеми радарами на шоссе 104. У каждого пункта оплаты он со злобной радостью врубал свою сирену и проносился мимо, едва притормозив. Как и у многих полицейских, его персональная независимость плохо приноравливалась к строгости закона. Особенно его раздражали требования безопасной езды. Теория нулевого риска казалась ему просто жалкой. Так недолго и вообще машины запретить.
11:30: Эрван проехал почти триста километров. В таком темпе он будет в Париже сразу после полудня. Он предупредил Крипо, чтобы тот его подождал, – с дисциплинарной комиссией все прошло хорошо, там уже наверняка были наслышаны о его эксцентричности. В окрестностях Ренна он заехал на заправку.
Заливая бензин, полицейский все еще прокручивал в голове детали расследования. Один момент особенно не давал ему покоя: то недавнее событие, о котором Ди Греко писал в своих мейлах, что оно «перевернуло его жизнь», «изменило значение всех вещей». На что он намекал? На некий факт, объясняющий его самоубийство? Или на убийство Виссы? Эрван подумал об иглах, которые старик, по словам доктора Алмейды, вгонял в свое тело. Может, он вел свой поиск – чего-то за гранью боли…
Мобильник зазвонил, когда он заканчивал заливать бак.
– Это Мэгги.
– Я перезвоню тебе через пять минут.
Он расплатился, выпил отвратительный кофе и проглотил горсть болеутоляющих. Потом отъехал и припарковался подальше от автозаправки. Вышел из машины, глубоко вдохнул утренний воздух под рокот автострады и набрал номер матери.
Перед тем как с ней говорить, ему всегда нужно было собраться с духом.
Мэгги была существом двуликим. Когда Старик оказывался поблизости или даже просто мелькал в ее сознании, лицо ее становилось маской ужаса, а глаза навыкате – у нее была больная щитовидка, – казалось, вываливались из орбит. Голос у нее в таких случаях становился сбивчивым, напряженным, пришептывающим. Но существовала и другая Мэгги, улыбчивая и даже привлекательная. Красивая женщина с чувственными губами, с прикольными и отвязными повадками. Эта женщина не без удовольствия играла с жизнью, подтрунивала над буржуазными ценностями и в любой каждодневной детали умела подметить комический аспект.
Две Мэгги имели различное происхождение. Первая была родом из мрака Африки и, казалось, несла на себе клеймо прошлого, подробностей которого никто из троих детей так никогда и не узнал. Создание из страха и латерита, вылепленное самим Морваном. Другая была плоть от плоти поколения хиппи – свободная, одурманенная наркотой, мятежная. Молодая женщина с цветами в волосах и головой, забитой утопическими идеями. Мэгги была нимфой контркультуры, пахнущей пачулями, облаченной в африканские бубу или танцующей с обнаженной грудью под музыку из фильма «More» группы «Pink Floyd». Она якобы даже играла в женской рок-группе в Африке – в «Саламандрах».
Сегодня, когда от хиппи остались одни пи-пи, она была вегетарианкой, буддисткой, боролась за роды в воде и против глобализации или потепления климата. Она была средоточием всего, что ненавидел старый Морван, аполитичный убийца, который охотно сравнивал мир с просторным загоном для скота, где человека следовало содержать в клетке.
В данный момент сын не знал, с которой из Мэгги он имел дело. Она завела долгую песню о Лоике, у которого случились «неприятности», – совершенно очевидно, что про исчезновение Гаэль ей пока неизвестно.
– С папой все в порядке? – прервал он.
– Конечно. А что может быть не в порядке?
Она уже его злила: Мэгги всегда жила, отрицая главную проблему своей жизни – жестокость мужа, и всегда вставала на его защиту; в ее устах он выступал непонятым героем.
– Когда ты вернешься? – продолжила она.
– Я уже в дороге.
– Мы тебя ждем в воскресенье.
Пресловутый воскресный обед. Ему казалось, что она совершенно оторвана от реальности, если только он сам, со своим убийцей, который крал органы, и садомазохистскими военными, не перешел в параллельное измерение.
Эрван собирался свернуть разговор, когда вспомнил одну деталь: Морван познакомился с Ди Греко в Африке, может, и Мэгги с ним встречалась?
– Ты помнишь одного военного по имени Ди Греко?
– Нет.
– Морской офицер, он служил в Порт-Жантиле.
– Я никогда не была в Габоне.
Эрван спутал периоды: Морван начинал с того, что тренировал войска президента Бонго в 1968-м, а год спустя отправился в Заир, чтобы расследовать дело Человека-гвоздя.
Ди Греко принадлежал к габонскому периоду. Мэгги – к заирскому.
– Возможно, он приезжал в Катангу… – рискнул он.
Память Мэгги проснулась.
– Такой тип со странной внешностью…
– Можно и так сказать: в нем было около двух метров и руки как у вампира.
– Ты говоришь «было», он что, умер?
– Сегодня ночью.
– И это как-то связано с твоим расследованием в Бретани?
– Более-менее, – уклонился он от ответа. – Постарайся вспомнить.
– Он работал в джунглях, как мне кажется, где-то рядом с рудниками…
– Папиными?
– Тогда у папы еще не было рудников. Тот тип, которого я вспомнила, отвечал за безопасность месторождений «Жекамин», большой горнопромышленной компании в Катанге.
– Это папа его вызвал?
– Представления не имею.
– А что еще можешь вспомнить?
Голос стал неуверенным.
– Это было так давно… Суровый, жестокий, очень худой и измученный мужик. С чернокожими вел себя как законченная сволочь. Я попыталась организовать Ассоциацию защиты рабочих. Я очень много этим занималась и…
– А ты помнишь, какие у него были отношения с папой?
– Скорее дружеские, мне кажется.
– Они выполняли поручения французского правительства?
Она мягко засмеялась:
– Гнить в Африке само по себе было «гражданским подвигом», можешь мне поверить…
Она заговорила тем тоном, который он любил, – легким, отрешенным. Но образ двух секретных агентов выглядел зловеще: один охотится на серийного убийцу, другой издевается над толпой рабов. Два монстра в траве,[91] которые вскоре расцветут под тенью власти.
– Ты больше ничего добавить не можешь? – продолжал настаивать он. – Подумай еще.
Мэгги пыталась подобрать слова:
– Он казался… сумасшедшим, словно помешанным на жестокости.
– Ну, тогда они с папой два сапога пара.
– Не говори так.
– Ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать.
Голос Мэгги чуть заметно изменился, как будто в комнату зашел Морван:
– Мне не нравилось, что они встречались… Он дурно влиял на твоего отца…
Эрван чуть не расхохотался.
Вопрос вырвался у него вне связи с разговором – просто он уже много лет жег ему губы:
– Что между вами произошло там, в Африке?
– Не понимаю, о чем ты спрашиваешь.
– Вы познакомились и сразу решили пожениться?
У нее вырвался странный смешок.
– Мы были влюблены…
– Наверняка это длилось недолго.
– Ты ошибаешься. Любовь и сейчас осталась. Просто теперь по-другому, вот и все.
– Я никогда не мог тебя понять.
– Твой отец болен.
Эрван все более нервно вышагивал по парковке. Гул машин пульсировал у него в висках. Небо было голубым, но отливало жесткостью расплавленного металла.
– Я никогда не мог тебя понять.
– Твой отец болен.
Эрван все более нервно вышагивал по парковке. Гул машин пульсировал у него в висках. Небо было голубым, но отливало жесткостью расплавленного металла.
– Ты всегда все списываешь на его нервы, – заговорил он как ребенок, который ищет ссоры. – А может, он просто мерзавец, который бьет жену? В Угро он такой не один. И можешь мне поверить, эти засранцы не имеют ничего общего ни с Арто, ни с Альтюссером.
Поэт и философ были кумирами матери. Два интеллектуала, и оба закончили свои дни в психиатрической лечебнице – с маленьким бонусом у второго: во время приступа, в 1980 году, он задушил жену.
– Это и есть самое грустное. Ты так нас и не понял.
– Я жил с вами изо дня в день на протяжении двадцати лет.
– Ты знаешь только одну сторону. И не знаешь, что происходит в интимной жизни пары.
– Избавь меня от подробностей.
– У нас всегда были раздельные спальни, – возразила она, понизив голос. – Но под завесой ночи жестокость открывает свое истинное лицо…
Он погружался в ее откровения, как в болото. Сам тембр голоса Мэгги, журчащий и близкий, действовал гипнотически.
– Я должен повесить трубку. У меня куча работы и…
– Вам знакома только дневная форма его болезни. А вот ночью реально понимаешь, насколько он… одержим.
Эрван вернулся к машине и открыл дверь:
– Мэгги, я перезвоню тебе, я…
– Помнишь, как он клал оружие на стол перед каждой едой?
– Как я могу такое забыть?
– Однажды ночью, когда мы были вдвоем, он выстрелил в меня.
Эрван оперся о крышу «вольво», выставив локти вперед, и опустил голову на руки. Прошлое его отца – это как архивы нацистов: стоит лишний раз поворошить, и всегда откроется новая мерзость, еще неизвестный кошмар. Источник никогда не иссякает.
– Ты… ты была ранена?
– Оружие было заряжено холостыми. Я потеряла сознание и обделалась.
– Я вешаю трубку…
– Он меня унижал месяц за месяцем после этой истории.
– Зачем ты мне это рассказываешь?
– Чтобы ты понял: он не просто жестокий, он сумасшедший.
– Что это меняет?
– Всё. Он не отвечает за свои действия.
– Тогда его нужно поместить в лечебницу.
– Не пори ерунду.
Ее тон означал: «Что бы делала Франция без Морвана?»
Кофе, который он только что выпил, запросился наружу. Он не знал, что вызывает у него бо́льшую тошноту: отец, мать или их бредовое согласие.
Он действительно собрался отсоединиться, когда вдруг решил задать наудачу вопрос:
– Лонтано – тебе это о чем-нибудь говорит?
– Конечно, это город, где мы жили.
– В Катанге?
– Новый город, построенный на доходы от рудников. Город колонистов. Я там жила со всей моей семьей.
Однажды отец сказал ему: «Твоя мать – бескровная дочь единокровной семейки валлонского происхождения, которая уже больше века гниет в Заире. Она одновременно бельгийка и конголезка. Два дерьма в одном флаконе!»
– Перед тем как покончить с собой, Ди Греко написал это слово на листке бумаги – почему, как по-твоему?
– Но… я не знаю.
– Это последнее слово, которое он выбрал перед тем, как умереть. Значит, в той дыре должно было произойти нечто необычайное, верно?
– Может быть, для него… говорю же, я его очень мало знала.
– Подумай. Не помнишь ни одного особого события?
Она вздохнула – и одновременно улыбнулась – и заговорила голосом, который вывезла прямиком с Ибицы:
– Помню одно, очень важное, но не для Ди Греко.
– Какое?
– Там ты и родился, дорогой мой.
53
Морван внезапно проснулся. На мгновение он решил, что у него и провал в памяти, и судороги. Но встряхнулся, приходя в себя. Взгляд на часы: десять минут первого! Узнал свой собственный кабинет на площади Бово. Твою мать. Наверно, он присел на диван и просто заснул. Как старик!
Никто не осмелился его побеспокоить – и менее всего секретарша, которая всегда ждала его появления, чтобы позволить себе хоть дернуться. Он даже не слышал звонка мобильника…
Он проглотил новое ругательство и отклеился от дивана. Первым рефлексом было прослушать сообщения. Никаких новостей ни от Гаэль, ни от Эрвана. Проверил телексы из штаба: обычная рутина. Скоро ему придется объявить большие маневры.
Телефон завибрировал – Морвану понадобилось несколько секунд, чтобы его найти: тот завалился за диванные подушки. Мэгги. Черт, день действительно начинался скверно.
– Я только что говорила с Эрваном, – выпалила она, даже не поздоровавшись. – Он меня расспрашивал о Лонтано.
Морван провел рукой по лицу:
– Он мне тоже звонил. Я разберусь. Что ты ему сказала?
– Что он там родился.
Он подошел к окну и заметил, что на улице прекрасная погода. От этого простого факта у него сжалось сердце. По нему, хорошо бы гроза сгрудила тучи над крышами и потоки ливня поглотили город.
– А ты? – не сдавалась она.
– Ничего. Жду, когда он появится.
– А что за история с Ди Греко? Эта гадская записка?
– Не знаю. Я этим занимаюсь.
– Это связано с делом Эрвана?
– Я жду его. Он все объяснит.
Мэгги помолчала. Потом выпалила:
– Клянусь, если старый псих написал ее, чтобы оживить прошлое, я разрою его могилу и вырву ему глаза собственными руками.
– Говорю же тебе: я разберусь.
Он грохнул трубку, и тут его озарило: во сне он видел Лонтано, это точно, но больше ничего не помнил. Почему вдруг всплыл Заир? Что хотел сказать Ди Греко? Мэгги ошибалась. Адмирал не собирался эксгумировать былые преступления. Он послал ему сообщение – ему, и только ему. Но какое?
Он сунул голову под кран, потом переключил кондиционер в режим холода. Отогнал позорное имя и сосредоточился на срочном: Гаэль. Схватив трубку стационарного телефона, обзвонил своих людей. Из принципа выбрал не тех, кто упустил его девочку. Приказал отдать в расшифровку ее звонки, переписку по Интернету, движения по банковскому счету, передвижения на Vélib (мадемуазель любила кататься на велосипеде), телефонные переговоры и мейлы ее близких, проверить компании такси… Он потребовал также, чтобы ее объявили в розыск и начали поиск свидетелей – пока что только в Париже и окрестностях. Не оставалось времени изображать стыдливого отца.
Когда машина была запущена, он вернулся к Лонтано. Надел очки и зашел в «Гугл». Он сильно сомневался, что обнаружит нечто новое об этой затерянной дыре, но кто знает.
Ни строчки, ни слова о «его» Лонтано. Старый пепел давно остыл. На сегодняшний день бывший город представлял собой груду развалин, поглощаемых джунглями, в самом сердце зоны военных действий. Кстати, если бы там что-то произошло, он узнал бы первым.
Зажужжал телетайп. Морван бросил взгляд на появившиеся строчки, и у него перехватило дыхание. Резким движением он оторвал листок и внимательно прочел: тело молодой женщины – от двадцати пяти до тридцати лет – было обнаружено недавно в одном из старых вентиляционных проемов у причала Гранз-Огюстен, прямо напротив набережной Орфевр. Труп был замечен туристами с речного трамвая около одиннадцати часов – во время одной из ранних речных прогулок – и вызвал волну паники. Полиция прибыла на место. Любые передвижения по воде запрещены до нового распоряжения.
Никакой иной информации телекс не содержал. Никакого описания жертвы. Никакого уточнения причины смерти. Ни слова ни о положении, в котором были найдены останки, ни о том, каким образом тело оказалось в той нише.
Морван снова взялся за телефон. Менее чем через пять минут он получил координаты капитана Сержанта – фамилия звучала как шутка, – «направленного на место происшествия с целью первичного обследования обстоятельств преступления».
Офицер судебной полиции ответил после второго гудка. Новичок в бригаде, он не понимал, кто такой Морван, и знал только его сына Эрвана. Парень совершенно не владел ситуацией. Хуже того, он отнесся к префекту свысока и отказался предоставить ему какую-либо информацию по телефону.
Старик, стараясь сохранять спокойствие, дал ему понять, что если он продолжит в том же духе, то вскоре будет протирать штаны в статистическом отделе префектуры, а не заниматься самым громким убийством конца лета.
– Девушку опознали?
– Пока нет, – заблеял тот. – Она голая и покрыта ранами и…
– Цвет волос?
– Красный.
– Красный?
– Ну, рыжий. Только у нее их осталось не больше половины.
Давление на грудную клетку ослабло.
– Особые приметы?
– Пока ничего не видно. Тело по-прежнему зажато, согнуто пополам, кожа очень пострадала. Ее всю изрезали и…
– Татуировки?
– Да, несколько уже заметили. Буквы «O-U-T-L-A-W» на шее…
Легкие окончательно расширились и задышали: у Гаэль на коже не было никаких надписей. Она официально заявила, что это может ограничить «круг возможностей в ее профессии». Беда прошла стороной, по крайней мере на этот раз.
Но тучи уже снова сгущались на горизонте.