– Нет.
– Тогда возвращайся в Париж. Немедленно. Скинь на них остальное и двигай сюда.
– Невозможно. Я начал расследование и…
– Помолчи. Тут надо разобраться кое с чем поважнее.
– С чем же?
Отец, казалось, набрал в грудь воздуха и выдохнул:
– Твоя сестра исчезла.
– Я думал, ты к ней слежку приставил.
– В том-то и дело. Мои парни ее потеряли.
– Когда?
– Вчера во второй половине дня. Она их наколола. Я беспокоюсь.
– Ты проверил ее мобильник?
– Я хочу, чтобы ты сам этим занялся.
– Исключено. Я должен закончить работу здесь.
Он хотел было упомянуть зловещую утреннюю находку – рыжие волосы, черные ногти, предвещающие, без всякого сомнения, следующую жертву, но по неясной причине промолчал.
Морван, казалось, задумался.
– Пресс-конференция подольет масла в огонь, – продолжил он еще более уравновешенным тоном. – Военные и жандармы объявят большие маневры. Финистер возьмут под контроль на высшем уровне. Возвращайся в Париж и займись Гаэль. Потом примешь решение.
– А сроки для «очевидных» преступлений?
– Когда дело станет достоянием гласности, прокуратура назначит следователя, ты это знаешь не хуже меня.
Отец был прав. После пресс-конференции и речи не будет, чтобы вести расследование в одиночку с помощью трех мушкетеров. Давить будут все: политики, пресса, общественное мнение. Расследование превратится в дело государственной важности.
– Предлагаю уговор, – продолжил Морван. – Вернись в Париж, отыщи сестру. Потом, если личность убийцы еще не будет установлена или обнаружится новый труп, ты туда вернешься. Поверь, отвлечься на пару дней – это всегда на пользу.
Эрван подошел к окну и понял, что метеопрогноз ухудшился. Дневальные опускали флаги, закрывали окна, запирали двери. Штормовое предупреждение подтверждалось.
На него вдруг навалилась невыносимая усталость. Эта военная база, солдаты, сама местность… Его охватила ностальгия по парижским мостам, запаху асфальта, выхлопным газам, знакомым преступлениям – результатам городской жестокости.
– А Лоик? – спросил он, словно ища лишнего предлога вернуться.
– Я только что добился, чтоб его отпустили.
– Как?
– Тебя не касается.
– Продолжение будет?
– Нет, но зло свершилось. Этот мудак подписал согласие на развод. София вырвала у него подпись, пока его держали под замком.
Монголоидный разрез ее глаз. Ее веснушки. Волосы индейской скво. Ее приглашение на ужин…
– Но это скорее хорошая новость, так ведь?
– Проблема нашей семьи в том, что никто никогда ничего не понимает.
– А ты не поленись объяснить.
– Возвращайся. Поговорим с глазу на глаз. Или ты решил просить убежища в Бретани?
Эрван еще раз взвесил все за и против: в Париже он сможет расспросить Старика о Лонтано, сможет определить, какое место на шахматной доске занимал Ди Греко.
– Буду после полудня, – сказал он наконец. – Увидимся у тебя в конторе, и я тут же уеду.
– Сначала найдешь сестру.
– Я отыщу ее еще до вечера. Начинай судебные запросы, прослушки и прочее.
– Жду тебя на площади Бово после трех. Дай им самим разобраться!
Отец повесил трубку. Эрван не двинулся, продолжая прижимать трубку к уху и уставясь в заливающий стекла ливень.
Старик.
Гаэль.
Лоик.
Ему вдруг захотелось позвонить матери, чтобы завершить семейный портрет. Домашний телефон. Мэгги вечно оставляла свой мобильник в сумке или в ящике стола. Как бывшая хиппи, она не доверяла электронным аппаратам с их канцерогенными волнами.
Раздались гудки. Никого. Раньше он бы забеспокоился. Падре избил ее? Ранил? По-настоящему убил? Ну вот, теперь автоответчик. Эрван оставил сообщение и понял, с комом в желудке, что «раньше» – это «сейчас».
Его по-прежнему грыз страх.
50
Ди Греко покончил с собой: Морван не мог в это поверить.
Сыну Морван не сказал, но был с ним согласен: не может быть, чтобы этот прощальный поклон не был связан с мальчишкой. И не может быть, чтобы их назначенная встреча не была связана с убийством. Что означает весь этот бардак?
Старый перец вечно умудрялся влипнуть в первоклассное дерьмо или впадал в такие состояния, по которым психушка плачет. Когда он позвонил, Морван просто испугался. Начиная с определенного возраста, если друг зовет на помощь, это всегда смахивает на угрозу шантажа.
Ошибкой было посылать туда сына. Зачем он вмешал в это дело семью? Или, пусть бессознательно, он хотел приблизить Эрвана к своему африканскому прошлому?
И Лонтано: почему адмирал в последний момент перед смертью решил воскресить те проклятые годы? Что он хотел сказать? Или на пороге смерти всплыло чувство вины? В таком случае лично ему бояться нечего: угрызения никогда его не покидали.
Шофер привез Морвана на площадь Йена. Слишком поздно отказываться от утренних планов: посетить Ледяную Деву.
София Монтефиори по-прежнему жила в квартире, которую они с Лоиком купили, когда она носила Лоренцо. При одном только взгляде на фасад Морван почувствовал, как к нему возвращается решимость: нельзя разбивать такое достояние семьи. Он, проживший жизнь бок о бок с горгоной, лишь бы сохранить нажитое, и представить не мог, чтобы какие-то молокососы без царя в голове, гнилые баловни, решили разойтись из-за пустяковых распрей.
Он использовал свой универсальный ключ, чтобы зайти в вестибюль, потом получил второй код от консьержа. Этаж он вспомнил: пятый. Лифт под старину, зарешеченные дверцы, покрытая лаком деревянная резьба – все как он любил. На него, мальчишку из низов, обволакивающая мягкость роскоши всегда действовала умиротворяюще, как ничто другое.
Он поправил узел галстука перед узким зеркалом лифта. Чтобы лицом к лицу противостоять наследнице Монтефиори, следовало пустить в ход все свое обаяние.
Филиппинка, открывшая дверь, узнала его и нехотя впустила. По его воспоминаниям, их здесь работало три, причем полный день, – что для праздной матери с двумя детьми многовато. Но София именно так представляла свою роль хранительницы очага.
Однажды она сказала ему: «Я совершенно измотана: мне пришлось все объяснять новой няне». София даже не осознавала всей смехотворности этой фразы: она родилась в шелках и умрет в кашемире, да еще критикуя выделку ткани. Но Морван любил в ней ее подспудную сущность: ее грация, элегантность и уверенность в себе были делом рук одного-единственного человека – ее отца. Скота, который сделал себе состояние на металлоломе и до сих пор, скорее всего, не умел толком ни читать, ни писать.
Он пересек прихожую, огромную, как салон, и прошел в гостиную, просторную, как концертный зал. Высокие окна, наборный паркет, дизайнерская мебель – и солнце включено в общую смету. Оно с удовольствием принимало приглашение широких проемов, свободно прогуливаясь по пространству, где мебель и пол возвращали ему отсветы с особой изысканностью.
Морван с удовлетворением разглядывал обстановку. Пусть и не впрямую, но это было его творение. Именно такой мираж являлся ему в фантазмах, когда он был жалким изгнанником в Заире. В те годы он еще считал себя «левым», но читал «Богатые кварталы» Луи Арагона и грезил о местах, где «толстые ковры» и «маленькие девочки бегают босиком в длинных ночных рубашках».
– Nonno![90]
Появились его внуки в школьной форме. Двуязычные, они привыкли использовать итальянское слово вместо «дедушка». Он не имел ничего против. Наоборот.
Они восторженно ринулись к нему. Морван распахнул объятия. Один такой поцелуй искупал всю дерьмовую ночь. На секунду он ощутил себя сильным и доблестным.
– Что тебе здесь надо?
Он поставил ангелочков на пол и посмотрел на Софию, стоящую в дверном проеме. На ней была белая шелковая мятая пижама и тибетские тапочки, подбитые мехом, – у Морвана, как и у всех членов клана, были такие же: подарок Лоика.
Ни в коей мере не смущенная тем, в каком виде ее застали, она была великолепна.
– Если ты здесь из-за Лоика, то сегодня его выпустят. Я недавно с ним виделась.
Мир перевернулся: теперь Итальянка сообщала ему последние полицейские сводки.
– Угостишь меня кофе?
София взглянула на часы:
– Время поджимает: у меня встреча.
– Занятия пилатесом, наверно?
Подколоть не удалось. Она устало махнула рукой:
– Иди на кухню.
Между ними всегда сохранялись до странности фамильярные отношения, внешне необъяснимые, но имеющие глубокую подоплеку. Графиня частично унаследовала грубость и сомнительные нравственные качества своего отца. Этот атавизм мгновенно нашел отклик в Старике.
Она передоверила детей одной из pinay (так она называла своих филиппинок – как принято у них на родине), которые стояли наготове у двери, потом присоединилась к нему на кухне – вылизанной и незапятнанно чистой, где приготовление пищи казалось прежде всего делом цифр, химии и рачительности. Морван устроился на табурете, облокотившись на центральный стол, облицованный бразильским гранитом. Здесь он себя чувствовал лучше, чем в других комнатах дома. При наличии доброй сотни килограммов веса он предпочитал иметь дело с солидным необработанным материалом, а не с изящными штучками в гостиной.
– Они по средам учатся?
– Они пошли на урок катехизиса.
София взяла итальянскую кофеварку и налила ему.
– О чем ты хотел поговорить?
– О вашем разводе.
– Все решено. Лоик подписал согласие на…
– Я в курсе.
– Тогда что?
Он вертел ложечкой в чашке – чисто символический жест: он пил без сахара.
– Ты уверена в своем решении?
– Это шутка?
– О детях ты подумала?
– Еще одна шутка?
Она налила и себе. Золотисто-зеленая жидкость перекочевала из хромированного термоса в маленькую керамическую чашку.
– Лоик будет регулярно с ними видеться, – бросила она, сделав крошечный глоток, будто кошка лизнула. – На большее он все равно не способен. Ты это знаешь не хуже меня.
– Но… ваша жизнь? Все, что вы вместе построили? Вы не хотите дать себе второй шанс? Вы…
Она резким движением поставила чашку:
– Грегуар, вряд ли ты явился ко мне в такое время, чтобы поговорить о любви!
– А ваше состояние?
– Наш брак был заключен на условиях общности совместно приобретенного имущества. Я отказываюсь от всего, что он мог заработать за период, что мы были женаты. Он отдаст мне квартиру. Вполне справедливая сделка.
– Знаешь, что сказал Аристотель? «Сумма частей никогда не равна целому».
Она вздохнула:
– К чему ты клонишь?
– Ты подумала о детях? О том, что вы им оставите? Если вы останетесь женаты, то и сами получите солидное наследство и…
София положила обе ладони на ледяной камень:
– О чем ты говоришь, черт тебя задери? Мой отец и ты – вы всегда были против этого брака. Вы всегда друг друга ненавидели и зеленели при мысли, что в один прекрасный день оба ваших состояния могут объединиться.
– Мы с твоим отцом – прошлое. А я тебе говорю о вашем будущем.
Она наклонилась к нему: ох уж эта евразийская красота с веснушками… Обольстительная смесь, купиться на которую мешала ярость в ее зрачках, золотистых, как спинка пчелы.
– Дети ни в чем не потерпят ущерба: они – мой абсолютный приоритет.
Морван слез с табурета, сдаваясь:
– Я должен был попробовать поговорить с тобой в последний раз.
София подозрительно его оглядела:
– Паршиво выглядишь. Дома не ночевал?
Скрыть что-либо от флорентийки было невозможно.
– Работа такая. Не беспокойся, дорогу я знаю.
Оказавшись на улице, он прислушался к своим ощущениям: теплота детей, холодность их матери. Он не признавал себя побежденным. Так или иначе, он должен найти способ избежать раздела имущества. Как все детки богатых, София не подозревала о тайных и опасных пружинах мира, в котором жила и стопроцентным продуктом которого являлась, сама того не подозревая.
Он проверил мобильник. Множество сообщений: рутина жалоб и ходатайств. Он направился к машине. Его ночной одиночный рафтинг грозил ему потоком дерьма.
51
Последний учет перед окончательным закрытием. Эрван, Верни, Ле Ган и Аршамбо предпочли собраться вдали от базы и теперь шагали за сонным сторожем по коридорам маленькой мэрии Кэрверека. Они выбрали зал для праздничных собраний – мрачную комнату с серыми тюлевыми занавесками, не очень соответствующую своему названию.
– Садитесь! – приказал Эрван.
Они передвинули столы, чтобы образовался класс в миниатюре. Эрван прочистил горло и начал подводить итог тому, что все и так уже знали: факты и предполагаемые передвижения Виссы в ночь на пятницу, тайный рейд Ди Греко и его двусмысленная переписка с коптом, культ жестокости в К76, тревожный психологический профиль Лис и весьма специфические увечья, нанесенные жертве.
Он закончил и сделал паузу, давая фактам отстояться. Верни делал записи, по-прежнему имея в виду пресс-конференцию. Ле Ган что-то чертил на бумажке, старательно исполняя роль молчаливого двоечника. Длинные ноги Аршамбо безостановочно приплясывали, словно отделенные от остального тела. За семьдесят два часа эти парни постарели лет на десять. Синевато-бледные в свете плафонов, они сидели с мрачным видом.
Эрван снова заговорил, рассказав об обнаруженных в брюшной полости Виссы, на месте украденных органов, ногтях и волосах, предположительно женских. Очередная сенсационная новость произвела должный эффект: гвардия зашевелилась на своих стульях, словно пытаясь очнуться от кошмара.
– Априори можно предположить, что где-то имеется еще одна жертва. Или же убийца уже знает, кого убьет в ближайшие дни.
Верни поднял руку:
– Я должен сказать об этом журналистам?
Эрван улыбнулся:
– Все зависит от уровня паники, которую вы желаете вызвать.
– Я серьезно.
– Я бы вам не советовал: чем меньше будет знать пресса, тем легче будет жить нам.
– А Ди Греко? – спросил Ле Ган.
Эрван перевел дыхание и набросал полуреальный-полувоображаемый портрет адмирала. Он описал его как старого властного и больного человека, живущего затворником в своей каюте. Своего рода вредоносный гуру, ответственный за разложение умов в К76.
Ле Ган и Аршамбо переглянулись: несмотря ни на что, им не нравилось, когда в таком тоне отзываются о «Кэрвереке» и его властителе дум.
– То есть, – продолжил настаивать Верни, – вы думаете, что убийца он?
Эрван только что переговорил с Тьерри Невё. Аналитик-криминалист подтвердил, что следы пороха на пальцах свидетельствуют о самоубийстве. Кстати, первый же осмотр компьютера Ди Греко выявил, что адмирал получал отчеты о расследовании, которые Верни регулярно направлял военному начальству (Эрван не знал об этой переписке и мог бы выдать жандарму по первое число, но сейчас это было уже несущественно).
– Эти два факта, – продолжил полицейский, изложив их своей аудитории, – позволяют его обвинить. Тем более что по первым выводам медэкспертов Ди Греко умер около часа ночи. А именно в это время он и получил сообщение об обличающих его свидетельских показаниях Фразье.
– Значит, его самоубийство можно расценить как признание человека, загнанного в угол, – заключил Эрван.
– Кажется, вы в это не верите, – заметил Аршамбо.
– Нет. Вообще говоря, все связи, какие только можно вообразить, между убийством Виссы и посвящением или личностью адмирала следует забыть. Новые данные показывают, что мы имеем дело с методичным убийцей, который все заранее продумал. Человеком большого ума и редкой физической силы. Хищником, который отлично знает район, обладает медицинскими познаниями и умеет проходить незамеченным. Даже если бы Ди Греко был еще жив, он никак не мог соответствовать такому описанию.
Насупившийся Верни решил поиграть в адвоката дьявола:
– А какой-нибудь курсант с базы?
– Это след, который я не исключаю, но не более того. К несчастью, расследование практически вернулось в исходную точку, к нулю. Висса был голым, усталым, уязвимым: он наткнулся на худшего из хищников, какого можно вообразить, и, по моему мнению, он открыл бал.
– Что вы хотите сказать?
– Что убийства только начались.
Его соратники все еще вертелись на стульях. На них были длинные черные дождевики – те же, что и в первую встречу. Эрван с грустью сказал себе, что они ни на йоту не продвинулись с того разговора в «Brioche Dorée».
– А конкретно – что будем делать? – потерял терпение Аршамбо.
– Следующей ударной волной станет пресс-конференция. Давление удвоится. Прибудет подкрепление. Вам придется инструктировать вновь прибывших, писать отчеты во все инстанции, составлять детальное досье для судьи, которого скоро назначат. Все это существенно замедлит расследование.
– А почему вы говорите «вам»? – с подозрительным видом поинтересовался Ле Ган.
– Потому что я возвращаюсь в Париж. Вам карты в руки. Возвращайте детеныша под свое крыло и работайте в контакте с магистратом.
Трио казалось оглушенным.
– Крысы бегут с корабля, – не стал выбирать выражений Ле Ган.
Эрван почувствовал, как в нем разгорается гнев, и сделал усилие, чтобы сохранить нормальную температуру. Он уже позвонил заместителю прокурора и полковнику Винку, чтобы предупредить их: оглоушенные, они даже не отреагировали.
– Я не говорил, что не вернусь. Все зависит от моего парижского начальства и от хода дела.
– Вы хотите сказать… если обнаружится новое тело?
– Именно.
Ле Ган в сердцах вскочил:
– И что теперь? Будем сидеть сложа руки и дожидаться, пока не всплывет другой труп?
– Надеюсь, убийцу вычислят раньше.
Эрван невольно подумал о политиках, раздающих обещания, в которые никто не верит, даже они сами.
– Вы ничего не сказали о той странной записке, которую оставил Ди Греко: «Лонтано»…
– Я попробовал поискать этой ночью, но пока ничего не знаю. Зато у меня есть источник в Париже, который сможет меня просветить.
Их глаза загорелись: полицейский не бросал их окончательно.
Ракообразный спросил исполненным горечи тоном:
– Почему вы уезжаете так скоро?
Его сестра исчезла. Брата только что выпустили из каталажки. Мать не подходит к телефону. Отец, возможно, как-то замешан в этом бардаке…