Гадаски – хитрая лиса. У него хороший нюх и интуиция. Вот и теперь он ориентируется мгновенно, решив, что его нынешний образ на образ английского фотографа Тима Гадаски не дотягивает, а на образ Александра – ассистента Владимира Яременко-Толстого тянет вполне. Поэтому он в мгновение ока превращается в Александра. Наверное, я никогда не перестану удивляться хамелеонству и ловкости этого человека.
Гадаски – авантюрист высокого класса, класса Остапа Бендера – сына турецкого подданного и двух русских писателей Ильфа и Петрова. Но Гадаски – не выдуманный персонаж, а живой человек и в этом его преимущество перед Остапом Бендером. Остап Бендер уже ничего не сможет придумать, а Гадаски сможет.
Бабушка уходит. Девушки не соглашаются сказу же фотографироваться голыми, а только полураздетыми. Поэтому мы их фотографируем в шубках, под шубками они все равно голые. Хорошо, что их две, это позволяет выстраивать из них интересные композиции. Теперь на звонки отвечаю я.
Очевидно, объявление, данное Гадаски, настолько невнятно, что нам звонят по любым поводам. Вот звонит девушка, которая хочет, чтобы мы написали портрет ее мамы на холсте маслом с фотографии, причем недорого.
– Что значит – недорого? – любопытствую я, хотя писать маслом портрет ее мамы я не согласен ни за какие деньги.
– Ну, рублей за пятьсот! Я хочу сделать ей подарок на день рождения!
И тут меня осеняет:
– Знаете, я за это сам браться не стану, а вот мой друг художник
Будилов вам такой портрет напишет! Давайте мне ваш номер телефона, я с ним поговорю, и он вам перезвонит.
Заказ на портрет – это подходящий повод, чтобы позвонить Будилову.
– Мне как раз деньги нужны, – говорит он, – хотя пятьсот рублей за портрет маслом это не так уж и много, но что делать, если семью кормить нечем? Я ж как-никак, а все-таки художник!
Я диктую ему номер телефона, а затем сообщаю о наших планах на субботу.
– А соседей мы куда денем? – скептически спрашивает он.
– Об этом я уже подумал. Мы спонсируем детям поход в закусочную
"Кошкин дом" на мороженое, а женщинам и мужчинам – в рюмочную на Белинского.
– Ну, в таком случае их долго упрашивать не придется! А мне-то самому можно будет остаться?
– Тебе, конечно, можно. А чтобы тебя по поводу рюмочной сомнения не мучили, мы тебе после нальем.
– Считай, что уговорил! Можешь полностью на меня положиться! С соседями я уже прямо сегодня переговорю. Они теперь этой субботы как евреи ждать будут!
С Будиловым я договорился. Теперь важно все тщательно подготовить и правильно организовать. Очевидно, придется подключать Веру, ведь ее девочки привыкли позировать перед камерами голенькими. Надеяться на "авось" нам нельзя. Во всем должна быть четкая режиссура. Мы с Гадаски начинаем подробное обсуждение деталей.
Тут раздается очередной звонок. Звонит "профессиональная", как она утверждает, натурщица по имени Юля. Она сама из Новгорода, сейчас здесь в гостях, но хочет подзаработать. Я объясняю, что вообще-то мы девушкам не платим, так как платить нам не из чего – наш проект некоммерческий и Русский музей нам для него ничего, кроме голых стен, выделить не обещает. "А ведь мог бы!" – думаю я про себя – "Ведь мог бы! Ведь речь идет о престиже русского искусства и всей России!" Однако телефон Юли я на всякий случай записываю, предварительно справившись о том, сколько она хочет в час. Хочет она 100 рублей в час. Это нормально.
– Может нам посмотреть на эту Юлю? – говорю я Гадаски. – Сто рублей в час – это копейки, но зато она сделает и скажет все, что нам будет нужно. За эти несчастные сто рублей она будет надежна на все сто процентов. С ней нам не придется рассчитывать на сюрпризы и неожиданности, которых всегда можно ожидать от остальных девушек.
– Что за вопрос, тогда пригласи ее на пробы!
Я звоню Юле и приглашаю ее на пробы на следующий день в два.
Тут звонят девушки, которым Гадаски дал наш номер в кафе
"Лаборатория". Они желают прийти в среду в пять. Звонки, звонки, звонки. Некоторым я сразу назначаю на четверг на шесть вечера. Пусть создают толпу на лестнице из желающих раздеться. Чем больше народу, тем лучше. Здоровая конкуренция. Звоню Вере. Она обещает привести кого-нибудь поэффектней. Как-никак – НТВ!
К вечеру термометр опускается ниже тридцати. Сильный ветер и пурга с мелким, колючим, почти ледяным снегом. Я высовываюсь на балкон, но тут же заскакиваю назад в квартиру.
– Мы сегодня куда-нибудь пойдем? Или же будем сидеть дома?
– Надо куда-нибудь сходить, только не далеко. Ты знаешь поблизости какое-нибудь хорошее кафе, где народ интересный собирается?
– Здесь есть одно новое, недавно открылось. Называется "Hard Rock
CafИ". Мы были там один раз с Маленьким Мишей. Но народу там мало. Сегодня, вообще-то, понедельник и, наверное, все равно нигде никого нет. Если хочешь, можем сходить туда – посмотреть. Только надо потеплей одеться.
– Мне кажется, "Hard Rock CafИ" – это такой международный чейн, то есть сеть кафе. Я, например, знаю "Hard Rock CafИ" в Лондоне.
Я напяливаю на себя три свитера, а сверху серое пальто на лисьей подбивке. На голову – собачью якутскую шапку, привезенную мной из Сибири. Шапка эта остроконечная, мохнатая, серая, с двумя длинными хвостами по бокам. В этой шапке у меня очень смешной вид. Но при такой погоде надо думать, прежде всего, о тепле, чтобы мозги на морозе не выхолодить.
Гадаски одевается во все, что имеет. На голову он надевает цветастую вязаную шапочку, купленную им у старушек-носочниц возле метро в подарок своей супруге. Мы смотрим друг на друга и хохочем – мы похожи на двух пришельцев неизвестно откуда. В России, по крайней мере, так не одеваются.
"Hard Rock CafИ" находится на проспекте Чернышевского. Мы доходим до "Колобка" и поворачиваем направо. Впереди сразу за "Магазином квартир" видим его желтую вывеску. Мы входим в кафе и нерешительно останавливаемся. Посетителей практически нет. Только за одним столиком вдалеке два мужчины и две женщины. Нам здесь ждать нечего. Но Гадаски любопытен и ему хочется рассмотреть интерьер. Пользуясь нашим замешательством, к нам подходит официантка.
– Проходите, пожалуйста! Раздевайтесь, все свободные столики к вашим услугам.
Официантка молодая и симпатичная, поэтому Гадаски начинает с не кокетничать и расспрашивать у нее всякие мелочи – как работает кафе и бывает ли у них живая музыка? Раздеваться же и проходить ни ему, ни мне не хочется. За дальним столиком нас тоже замечают и начинают на нас оборачиваться. Затем одна из женщин встает и приближается к нам.
– Ой, какая шапка! – говорит она улыбаясь. – Откуда такая?
– Из Сибири! – отвечаю я.
– А можно померить? – лицо у нее добродушное и круглое, в глазах бегают игривые огоньки, и видно, что ей действительно хочется поскорее померить шапку. Она даже с ноги на ногу от нетерпения переминается.
– Можно, – соглашаюсь я, снимаю шапку и протягиваю ей.
– А можно к зеркалу? – она кивает головой в сторону туалета.
– Можно, можно.
Она скрывается в туалете и нам слышно, как она там хохочет.
– Ой, какая смешная шапка! – говорит она, с некоторым сожалением отдавая мне шапку назад.
Тут я обращаю внимание на ее акцент и спрашиваю:
– Ты откуда?
– Я из Финляндии.
– Ты хорошо говоришь по-русски. А я живу на улице Чайковского как раз напротив финского консульства.
– А я там работаю!
– Неужели?
– Да, хочешь, я тебе мой телефон запишу?
– Давай!
Официантка тут же услужливо сует ей бумагу и ручку.
– Вот телефон консульства. Меня зовут Пия Линдгрен.
– Запиши, а то я так не запомню.
– Позвонишь в консульство и попросишь меня. Меня позовут. А ты что, живешь в доме, где химчистка?
– Нет, я живу в доме с круглыми балкончиками. Я позвоню тебе по телефону, а потом выйду на балкон, чтобы ты увидела, где я живу.
– Только не забудь надеть шапку, чтобы я могла тебя узнать!
– Хорошо. Это я обещаю!
– А может, вы хотите посидеть сейчас с нами? Со мной здесь еще одна женщина из консульства.
Пока мы общаемся, один из мужчин выходит из-за стола и двигается в нашу сторону. Он именно двигается, а не идет, не побоюсь этого слова, потому что он весьма пьян и заметно покачивается. Другой мужчина к тому времени уже спит, положив на стол голову. Женщина-финка средних лет или даже ближе к пятидесяти с коротко стриженными светлыми волосами приветливо улыбается нам издали.
– Я вас сейчас всех урою! – грозно шипит на нас приблизившийся человек.
Я смотрю на него с изумлением. Судя по его виду, подобных слов он не должен был бы себе позволять даже в самом нетрезвом виде. Он не выглядит ни крутым, ни бандитом, ни новым русским, а вообще непонятно кем. Какая-то омерзительная жалкая личность маленького росточка, лет тридцати пяти, облаченная в светлый совдеповский костюмчик.
– Да пошел ты отсюда, козел! – раздраженно говорю ему я и даже слегка на него нарочито замахиваюсь, однако не для того чтобы бить, а чтобы просто его припугнуть.
– А тебя я урою в первую очередь, – настырно и настойчиво гнусавит Светлый Совдеповский Костюмчик, покачиваясь на нетвердых ногах и тыча мне в грудь своим указательным пальцем.
– Спасибо за приглашение, но лучше мы не будем мешать вам, приятно проводить время с вашими симпатичными друзьями, – вежливо говорю я нашей новой знакомой.
– Это не наши друзья, это просто так, мы познакомились с ними сегодня вечером. Ой, они такие пьяные!
– Все равно, мы пойдем. Я лучше позвоню тебе завтра.
Сквозь ветер и снег мы добираемся до "Спартака" и остаемся там. Там нет концерта, но зато больше людей. Какая-то молодежь играет в бильярд. Кто-то с кем-то ссорится.
– А она, в общем-то, ничего! – замечает Гадаски как только мы входим в здание "Спартака", на улице из-за мороза ему холодно было говорить. – Лет около тридцати, а то и меньше. Но наверняка уже какой-нибудь там вице-консул! Ты ей обязательно позвони – будет приглашать тебя на приемы в консульство или на рыбалку в Финляндию! Финны – наши соседи, с ними надо дружить!
Подумав, я не нахожу ни каких аргументов, чтобы ему возразить, и утвердительно киваю головой.
Глава 13. "МАНЕЖ". ВИЗИТ К ГОРБУНУ. СОБАЧЬЯ ШАПКА.
– Он ждет тебя в час. Не забудь взять с собой картины. Я буду встречать тебя на проходной, – говорит Нана.
– Отлично, – говорю я и кладу трубку.
– Я тоже пойду с тобой, – говорит Гадаски.
– Странно, но Нана про тебя мне почему-то ничего не сказала. Мне показалось, что все выглядело так, будто они хотят, чтобы я пришел без тебя. В прошлый раз Горбун сказал мне, что история с "Манежем" еще не всеми забыта. Значит, ты все еще "persona non grata", а следовательно, мне лучше пойти одному.
– Глупости! – возмущается Гадаски. – Ведь мы вместе работаем над проектом, и у меня просто не будет другого шанса, чтобы с ними встретиться! Не забывай, что я улетаю уже в воскресенье!
– Ладно, мы идем вместе.
Прошлым летом Гадаски себя несколько дискредитировал. Он не поделил деньги с куратором ЦВЗ "Манеж" Василисой Кучкиной. Теперь Кучкина ему мстит и старается всячески нагадить. Сумма была довольно крупная, поэтому, с одной стороны, Кучкину можно понять, с другой же стороны это она сама была во всем виновата. Ведь это она устроила над Гадаски самосуд прямо в "Манеже", в результате которого чуть было не линчевали совершенно ни в чем не повинного меня!!!
А все началось с того, что Василиса Кучкина решила устроить в "Манеже" международный Фестиваль Перформансов и Экспериментальных Искусств. Но такой фестиваль не мог бы быть международным без иностранных участников. Международными же контактами сама Кучкина не располагала. Поэтому она обратилась к Гадаски, который такими контактами располагал.
Условия же участия в фестивале для иностранных участников были прямо таки зверскими и весьма негуманными. Лучше даже сказать, что они были просто неслыханными. "Манеж" художникам не предоставлял ровным счетом ничего, ни проживания, ни проезда, ни технической поддержки, ни даже официальных приглашений для получения виз в Российском посольстве.
Более того, с каждого участника Кучкина желала взимать по сто долларов, якобы за возможность выставиться в самом большом и самом престижном выставочном зале России. За эти сто долларов им, правда, обещали страницу в каталоге фестиваля. Очевидно, иностранцев Кучкина, как и большинство русских, представляла себе в виде больших дойных коров – толстых, тупых и покладистых. Замечу, что всем остальным участникам та же страница в каталоге предоставлялась бесплатно.
Если Кучкина хотела с каждого участника по сто долларов, то Гадаски тоже хотел за свои хлопоты хотя бы по сто. Значит, ему нужно было найти за границей людей, готовых платить по двести. Добавьте к этому еще деньги на билет и на проживание и скажите, какой уважающий себя западный художник на такое пойдет? Скорее, он захочет, чтобы все было наоборот, то есть, чтобы ему заплатили за то, что он выставит свои работы в России!
Будучи великим комбинатором и Остапом Бендером нашего времени, Гадаски решил, что нужно искать маргиналов, которых никто нигде не хочет выставлять даже за деньги, и предлагать им такой шанс в Санкт-Петербурге. Он нашел где-то левацкую художественную газетку анархистского толка и поместил в ней соответствующее объявление.
В результате ему удалось собрать и привезти в Россию около пятидесяти человек. Это были не только англичане, но и всякий другой международный сброд, художники, имена которых не были известны ни кому, кроме них самих.
Один из этих людей, надо отдать ему должное, даже сделал неплохой перформанс. Когда утонул "Курск", он выстроил на мраморном полу "Манежа" большой круг из 127-и пластиковых стаканчиков, по одному стаканчику на каждого члена экипажа подводной лодки, и все их в течение нескольких часов выпил.
Однако из причитавшейся Кучкиной суммы Гадаски отдал ей только часть, поскольку отдать остальное Кучкина сама не дала ему шанса. Ее трагедией стало то, что она имела неосторожность приблизить к себе одноглазого художника-активиста Вадимира Волошенюка. Когда-то давно Волошенюк приехал в Ленинград из Житомира, чтобы учиться. Во время учебы Академии художеств он был комсомольским деятелем, и после окончания легко вступил в Союз художников, получив мастерскую на канале Грибоедова, в которой и поселился. Водлошенюк был человеком, которого можно легко описать одним словом – это был стопроцентный мудак. Каким образом он потерял глаз – не знаю, я его об этом не спрашивал и вряд ли решусь когда-либо спросить.
Питался Волошенюк исключительно вареными свиными головами, которые варил себе сам с картошкой и зеленью. Когда я увидел его в первый раз, зайдя в его мастерскую, чтобы проведать двух финских и одну португальскую художницу, которых он у себя "приютил", он как раз находился в процессе принятия пищи. Он встретил меня с наколотым на вилку вареным свиным глазом в руке, и мне показалось, что это он наколол свой собственный.
Двух финок и португалку он поселил в одну из своих трущобных комнат. Спали они втроем на одной кровати. На стене возле кровати зловещим пятном выделялся кровавый салат из раплющенных комаров. Мастерская выходила окнами на канал, и летящие от гниющей воды комары не давали бедным девушкам спать. Кроме того, в мастерской Волошенюка не было ни ванной, ни душа. Но зато они жили бесплатно.
Василиса Кучкина приблизила к себе одноглазого художника потому, что тот кое-как умел говорить по-английски. Она наивно полагала, что он будет помогать ей в опеке иностранных участников. Однако Волошенюк преследовал свои собственные низменные цели. Он мечтал стать вождем мирового художественного пролетариата.
На беду в организационной части фестиваля произошел небольшой ляпсус – не был вовремя напечатан каталог. Иностранные художники заволновались. Каталог был тем единственным чем-то, что им за их двести долларов обещали. И тут Волошенюк стал мутить воду. Он решил устроить бунт и обвинить во всем Гадаски, словно это Гадаски был виноват в его сексуальных неудачах с финками и португалкой. В голове Волошенюка бродили гормоны и безумие. Он попробовал перетянуть на свою сторону Василису Кучкину, которая вдруг испугалась, что теперь, когда каталог не вышел, Гадаски может не отдать ей оставшиеся деньги.
На пятый день выставки Кучкина позвонила Гадаски утром и попросила прийти в "Манеж" для выяснения отношений. Я пошел с ним. В аванзале нас встретила взбудораженная толпа иностранных маргиналов, предводительствуемая Кучкиной и Волошенюком. Завидев нас, кривоногий и страшный, одетый в грязный рваный тишорт некогда красного цвета, Волошенюк сделал знак, чтобы все успокоились, и вытащил бумажку, на которой была написана заранее приготовленная обличительная речь.
Речь эта была написана на необычайно дурном английском, но она впечатляла и была всем понятна. Когда Волошенюк называл суммы денег, полученные Гадаски, стоявшая рядом с ним Василиса Кучкина театрально закатывала глаза, запрокидывала голову и закрывала лицо руками. Когда он говорил о суммах недоплаченных Гадаски Василисе, она делала то же самое.
"Каталог не вышел по вине Гадаски, бессовестно укравшего деньги!"
– гласил приговор Волошенюка. Сразу после этого к Гадаски подбежала рекрутированная Волошенюком из рядов уличных бомжей-алкоголиков какая-то синяя нога и заявила, что она из налоговой полиции и сейчас его арестует. От неожиданности Гадаски тогда даже немного струхнул. А я стал хохотать.
Вдруг чья-то огромная ручища схватила меня сзади за волосы, вывернув мою голову вверх. Это был разъяренный Волошенюк. Он угрожал мне, обещая нанять "братков", которые сделают со мной все, что он им скажет, и мне было уже не до смеха. Только почему он напал на меня? Очевидно, все как-то само по себе происходило по нашей извечной отечественной схеме, предполагающей, что в каждом большом деле должно быть четыре непременных этапа – шумиха, неразбериха, наказание невиновных и награждение непричастных. "Неужели именно меня накажут за весь этот абсурд?" – с горечью думал я. – "А кого же тогда наградят?"