К чему вспомнилась эта песня?! Ах да - там же дальше про звезды… Под моею рукой чей-то город лежит, и крепчает мороз, и долдонят капели. И постели метелей, и звезд миражи озаряли б мой путь синеглазым апрелем…
Звезд миражи… Какие старые, добрые слова. Впрочем, там еще про новую жизнь - а это к чему мне?…
Я пошел дальше. Дальше, еще дальше, совсем далеко. И вдруг уперся в болото. Оно лежало низко, прямо под ногами, страшно черное даже ночью, и от него веяло нехорошей силой. Я остановился у самого края, ощутив вкрадчивую мягкость трясины. В темноте фосфорически белели смутные султаны лабазника. Ночью он пах еще острее: тяжелый, тревожный аромат плыл волной, кружа голову и маня к себе - в черноту и неизведанность ночного болота. Все спало кругом, кроме него. Оно жило своей особенной жизнью. Из глубины, из-за чахлых, невидимых в ночи перекрученных деревьев доносились зловещие звуки. Шелест осоки, гулкое постукивание веток друг о друга, вздохи и всхлипывания, что-то булькало, что-то очень тоненько позванивало, что-то шуршало… Я ощутил как по спине ползут мурашки. Меня охватил страх. Неожиданный, первобытный страх - заложенный природой генетический ужас человеческого существа перед мраком ночи, перед неподвластной ему стихией. Словно все силы неведомого зла собрались в этот час посреди черного болота - именно там, откуда, призывно белея, манили своим дурманом пушистые цветы лабазника… Что за чушь лезет в голову? Силы зла, дикие страхи… Я усмехнулся, попытался засмеяться вслух, как положено человеку двадцатого века - голос звучал хрипло и по-чужому. Что-то прошуршало в траве и громко плюхнулось в невидимую воду. Я вздрогнул. Хватит, пожалуй, испытывать нервы - пора отсюда уходить. Я двинулся обратно, стараясь все-таки не оборачиваться к болоту спиной. Оно дышало прерывисто и тяжко, словно обещало что-то невыразимое в глубине своей черной трясины… Я поднял глаза к небу. Млечный путь висел ясно и спокойно. Но он был далеко, а болото близко. И звезды не могли спасти меня от ночного ужаса и одиночества, слабого света их не хватало даже на то, чтоб осветить траву под ногами.
Мне стало тоскливо и еще более одиноко. И почему-то опять зашевелилось в душе предчувствие какой-то близкой беды. Да нет, наверное, это просто задурманил голову приторный аромат лабазника… Я поспешил к лагерю. Назад, к костру и ребятам. Назад. Только назад ли? Может, в сторону? Нет, все-таки назад. Я двигался прямо, насколько это представлялось возможным в сплошном мраке. Сюда я добрался быстро. Значит лагерь остался недалеко. Следовательно, путь назад тоже должен быть недлинным… Но я шел уже несколько минут, но огонь не появлялся. Я вернулся к болоту, принял слегка в сторону и опять пошел вперед.
Лагеря на прежнем месте не было.
И я понял, что заблудился. На лугу, который днем просматривается из конца в конец! Что за черт?! Мне стало смешно. Колдовство болота? Болота… При одном воспоминании о его черной хляби, затаившейся где-то за спиной, - а может и не за спиной вовсе, а как раз впереди, куда я держал путь…- мне опять стало неуютно. Да нет, конечно. Это не страшно, а просто смешно - заблудиться в радиусе трехсот метров. Я огляделся. Кругом лежала все та же непроглядная тьма, с проступающими кое-где еще более темными силуэтами одиноких деревьев. Местность казалась незнакомой. Что за бред… Теперь я уже не мог понять, где лежит чертово болото, в какую сторону надо шагать, чтобы снова не упереться в трясину. И я даже не помнил, как именно висел надо мной Млечный путь по дороге сюда, чтоб сориентироваться по звездной арке… Я не знаю, сколько и куда я шел - как вдруг впереди задрожал желтый огонек. Это горел фонарь паромщика на том берегу. Но почему он светил по левую руку, хотя должен быть по правую? Я понял, что в темноте сильно уклонился в сторону И теперь пошел прямо на ясный огонь. Впереди поднялась темная насыпь. Я поднялся, ступил на дорогу. Кремнистый путь блестел передо мной - как удивительно точно отмечалось в одном из моих любимых романсов… Дорога, река, огонь паромщика… Слева далеко впереди, в темной чаше луга, лежал лагерь. Я вгляделся, пытаясь рассмотреть хоть слабый отблеск костра.
Луг лежал в низине, абсолютно черный и неживой, невозможно было различить даже границы перелеска. А низко над горизонтом, появившись непонятно откуда, висела луна. Огромная и почти красная, какую не увидишь высоко на небе. Света от нее не было, тревожно маячащий диск лишь напоминал о движении ночного времени. Но теперь я знал, что надо пройти до переката - я не сомневался, что среди ночи нельзя пропустить его шум. Потом спуститься вниз, двигаться по возможности прямо, и тогда я уж точно наткнусь на пропавший лагерь.
Я шел медленно и осторожно: ночью дорога была более неровной, чем днем. Я то и дело спотыкался, рискуя упасть и разбить руки. Луна поднималась быстро. Когда справа раздалось наконец ворчливое бормотание переката, она висела уже высоко в прозрачно черном небе. И была уже не такая большая и совсем не красная. Круглая, белая, нагая и бесстыдная, она висела, маня развратной наготой, бросая легкий призрачный свет на равнину. Вдалеке уже, кажется, угадывалось нагромождение смутных теней лагеря. Едва не сломав шею, я спустился на луг и пошел прямо, пытаясь ориентироваться по луне. До лагеря оставалось не более двухсот метров, но я так и ничего и не увидел, пока с маху не налетел на кучу дров возле кухни. Костер совсем прогорел, поэтому его не было видно.
Над ним висела тишина.
Призрачными и ненастоящими казались холодные доски вокруг большой кучи золы, по которой перебегали редкие красные протуберанцы. Пустой лагерь навеял на меня жутковатое ощущение - будто и в самом деле, пока я блуждал вокруг болота, все куда-то исчезли, оставив лишь внешнюю оболочку брошенного лагеря…
Нет, из одной из палаток какой-то шорох и скрип. Лагерь был жив, его опустошили невнятные ночные страхи…
Вздохнув, я прошел на кухню, нашел молочную флягу, зачерпнул молока себе в кружку. Прошел в столовую и сел в дальний конец навеса. На угол, откуда была видна луна и слегка серебристый луг. Не знаю, почему я не шел спать. Голова была пуста и легка. Не хотелось ни спать, ни чего бы то ни было еще. Было тепло, как днем - и, возможно, еще теплее. Казалось, можно было сидеть тут до утра. Облокотившись о неровный стол, медленно прихлебывая молоко из алюминиевой кружки и отмечая неспешное движение ночного светилая…
Я, наверное, все-таки задремал. Потому что вздрогнул, услышав голоса. которые, как показалось, звучали прямо над моим ухом. Очнувшись, я понял, что разговаривают снаружи, просто в пустой тишине каждый звук казался осязаемо близким. Говорили двое. Я сразу узнал Тамару и Геныча. И догадался, с какой целью они тут бродят среди ночи.
- Ну что, прямо здесь, что ли? - с усмешкой спросила Тамара.
- А что? Все спят. Никто не увидит… И здесь удобно…
Я услышал, как они, спотыкаясь, задевая пустые ведра, вошли в кухню.
Скрипнул разделочный стол, потом что-то зазвенело на плите.
- Да нет, не так…- пробормотала Тамара. - Мне здесь сесть некуда… Всю задницу обдеру… Ни пса же не видно…
- Пошли в столовую, - предложил Геныч. - Там стол широкий.
Я напрягся в ожидании, размышляя, что делать: оставалось лишь быстро перескочить через забор, когда они будут сюда заходить. Хотя в принципе я мог находиться где угодно, мое присутствие оставалось их проблемой, но все-таки мне не хотелось сталкиваться с ними нос к носу.
- Да нет, там совсем тесно, - возразила Тамара. - Давай уж лучше здесь… Сейчас я устроюсь покрепче…А ты просто в меня сзади войди…
- Это можно, - засмеялся Геныч. - И даже очень здорово…
Раздалась возня, вздохи и совсем неразличимые шепоты. Я знал, что сейчас будет происходить; мне было противно слушать,-и в то же время я не мог этого не делать. Про порнографические фильмы я лишь слышал, и при чьем-то половом акте никогда не присутствовал. И сейчас меня захлестнуло совершенно непотребное любопытство, с которым я не мог справиться…
А на кухне дело шло полным ходом. Реплики перемежались протяжными всхлипами поцелуев.
- Вот так… Так мне удобно…- бормотала Тамара, и я слышал, как она возится, что-то откуда-то сдвигая. - Теперь давай… Где он у тебя там… А…
- Сейчас… Сейчас загоню…
- Ну давай, только не промахнись…
- Попал, кажется…
- Попал да не туда, чтоб тебя! - вскрикнула Тамара. - Ты что - не видишь, куда суешь?!
- А ты - видишь что-нибудь! Что-то никак не могу ее найти…
- Ладно, разведи у меня там руками, я сейчас сама вставлю… Вот…
Нашла…
- Да… Сейчас…
- Да стой, волосы же попали! Подожди, сейчас выправлю… Вот теперь хорошо… Пошел, кажется… Аа…
- Ох…- застонал Геныч. - Попал и пошел…
- Аах… Как приятно, - промурлыкала Тамара каким-то изменившимся, не похожим на нее голосом. - Глубже, поглубже давай…
- Да некуда глубже…Я уже уперся…
- Да некуда глубже…Я уже уперся…
- Задницу! - раздраженно вскрикнула она. - Задницу мою раздвинь на две половинки подальше и толкай еще! Глубже, по самое не хочу! Ничего не видя, но все слыша и представляя, я чувствовал, как у меня кружится голова. Я зажал уши, но все равно издали доносились их прерывистые голоса.
- Можешь ведь, когда хочешь…
- Классно… Так мокро у тебя там…
- Ох… Давай, не спеши, не дергайся. Поглубже вводи… И помедленнее…
- Сейчас тебя надену так… Что у тебя изо рта высунется…
- Оох…
Как назло, проем, служивший калиткой, находился далеко от меня, причем у самой кухни. И теперь, когда они устроились, перестали топтаться и греметь, проскользнуть незамеченным не представлялось возможности. И получилось бы, что я, как последний извращенец, специально затаился в столовой послушать их половой акт. Поэтому осталось одно: сидеть тихо, слившись с темнотой, и надеяться, что рано или поздно они уйдут.
Но они, похоже, не торопились. Довольно долго я слышал лишь вздохи, влажные ритмичные шлепки от соприкосновения голых тел да натужное сопение Геныча.
- Ген… Ген… - снова подала голос Тамара. - Возьми меня
*там*… Губки мне сожми посильнее…
Геныч пыхтел, не говоря ни слова.
- Нет, за грудь меня возьми… Да не одну, а за обе - у тебя же две руки, е-мое!!!! За обе сразу… Двумя руками и сожми покрепче…
- Т…так, что ли? - прохрипел Геныч.
- Так, так… Еще крепче…Соски, соски захвати и сдави посильнее… Тебя что, блин, всему учить надо?!
Некоторое время продолжались только постанывания.
- Нет, возьми обе одной рукой… Возь…ми… Сможешь… Соски в кулак и дави… Дави… Сильнее… А вторую туда…туда… сожми мне губки опять… Натяни на себя потуже…
- Так, что ли?
- Так… Оооооаааййааа…- внезапно дико и хрипло, совершенно по- звериному простонала Тамара и тут же оборвала себя: - Вот блин, сейчас весь лагерь перебудим… Ты титьки-то мои не забыл?
- Да неудобно мне так, - проворчал Геныч.
- Ладно, отпусти их, пусть болтаются… Возьми знаешь как… Возьми меня за поясницу и двигай по себе… туда-сюда… Сам стой, не шевелись, только меня двигай, понял? Бери меня и дрочи, как хочешь!
- Подрочу, а что… Ох, какой кайф… Слушай, а ты тяжелая!
- А я сама себе там сожму… Ааай…
- Оох…- неожиданно вскрикнул Геныч.
- Это я тебя пожала немного. Приятно?
- О…чень… Давай еще, жми крепче…
- Вот, вот так… Всего тебя сейчас вовнутрь себе затолкаю… А ты знаешь что? Ты мне задницу сдвинь. Чтоб внутри все сжалось и плотнее стало… Вот так…
Я не хотел, но жадно ловил их выкрики, удивляясь, что, оказывается. вот так можно заниматься сексом… Мы-то с Инной хоть и любили это дело, но проводили половой акт абсолютно молча. Как будто занимались чем-то неприличным и, возможно, даже запретным, и боялись привлечь чье-то было внимание - хотя жили вдвоем и никто не мог нас услышать.
- Том… Я когда кончать буду, выдерну… Ты в рот возьми!…
- Возь…му, если успею… Я ведь те…бя знаю… Только ты не кончай, подожди еще чуть-чуть…
- Скоро буду…
- Подожди… Не останавливайся и не вынимай… Оох…- стонала Тамара. - Геночка, миленький, потерпи еще немножко…
- Н…не могу уже!…
- Ну еще немножко… Я сейчас, сейчас, сей…час кончу. Мне… немножко оста…лось…
Выкрикивая эти слова, Тамара задыхалась, точно бежала в гору.
Скрип стал чаще и сильнее.
- Н-не могуу!!!- вдруг заревел Геныч. - Все… Аааааа!… В рот…
Скорей…бе…ри…
Что- то обрушилось с грохотом.
- Да где он у тебя, где… Ах, блин, вот… Все не успела…
Тьфу, уже полилось… Ладно, сливай сюда…
- Ааа… Ооох…Иии… Ааааа…- стонал он все тише и прерывистей.
- Давай, давай… Эй, стой, что ты делаешь! - вдруг закричала Тамара своим обычным сварливым голосом. - Куда ты размазываешь! Ты что - хочешь, чтоб внутрь попало?! Хочешь, чтоб я от тебя залетела, да?
- Хорошо…- расслаблено выдохнул Геныч. - Классно с тобой…
- "Хорошо", - с внезапным раздражением передразнила она. - Тебе-то хорошо, собачья рожа! Вынул и спустил! А мне весь кайф сломал! Неужто трудно было еще полминуты продержаться?!
- Трудно…- виновато ответил он. - думаешь, я не держался… Как ты меня взяла, да стала сжимать - я тут же едва и не кончил. Я и так старался…
- Генка ты, Генка, козел усатый, - вздохнула Тамара, приходя, очевидно, в себя. -Что ж ты, дурак хренов, всего десять резинок с собой взял? Ты что - в пионерский лагерь за веточками ехал, или как взрослый человек в колхоз?!
Геныч молчал.
- Ну ладно, - смягчилась она. - Ну-ка, дай… Ого, так ты все-таки кончил, или нет?! Он же у тебя и не опал вовсе! Ты, похоже, еще на многое способен. Иди вымой свое хозяйство, как следует. Попробуем еще раз повторить… Может, успею кончить вперед тебя. Иди - мойся на речку. Как следует мой - с мылом и не один раз! Понял?
- А ты?
- А я сейчас за тобой пойду. Вот только воды попью…
Что- то опять загремело и захрустело. В столовую белой тенью скользнула Тамара, принялась шарить над окошком, отыскивая свою кружку на гвозде. В одной лишь накинутой на плечи куртке, болтающая у пояса отвисшими, как пустые мешки, грудями с отвратительными, словно гниль, бесформенными черными сосков, она тяжело дышала и до меня доносился горячий запах самки, только что принимавшей самца. Останется ли к концу этой смены хоть одна девица, которую я не наблюдал в натуральном состоянии? -подумал я. Меня передернуло от отвращения при виде совокупившейся женщины - и одновременно пронзило жгучее желание овладеть ею самому. Войти в нее яростно и наслаждаться ощущением недавнего присутствия другого мужчины… Напившись, Тамара вышла. Жуткие белые ее ягодицы медленно растворились в темноте Я сидел ошеломленный. Оглушительное желание сейчас же, немедленно овладеть женщиной - причем все равно какой! - казалось, схватило изнутри все мои внутренности и жестоко скрутило в том месте, которое принято скрывать от посторонних. Меня бил озноб и волнами плыл жар. Я хотел Тамару, я хотел кого угодно, я*хотел* и ничего не мог с этим поделать…
Никогда прежде я не испытывал такого наваждения, как этой ночью. Или, может быть, я слишком долго не занимался сексом? Успокаиваясь, я попытался подсчитать время… Выходило, что Инна уехала в экспедицию почти за месяц до моего колхоза, а перед этим мы тоже не помню когда играли в постели: за последний год научная работа и мысли о будущем настолько завладели моей женой, что она охладела практически ко всему остальному…
Тамара смутно стояла перед глазами. И еще я вспомнил кого-то, тихо совокуплявшегося прямо на лугу. Утреннюю Ольгу, спящую умиротворенно со звездами на груди… И ощутил острейшую, никогда прежде не испытанную в жизни тоску.
Я знал, что у меня ничего этого не будет. Ничего - ни быстрого и дикого полового акта на природе посреди уснувшего лагеря, ни мимолетного контакта со случайной понравившейся женщиной, ни даже звезд, нарисованных в порыве страсти губной помадой на первом попавшемся месте… тьфу черт, да что мне эти звезды-то дались! Поднявшись и пройдя к кухне, я зачерпнул воды и стал медленно пить, пытаясь успокоиться.
Чушь это все. Чушь: я женатый человек, у меня нормальная семья, и мне не нужно никаких развлечений на стороне…И не я ли уверенно рассказывал обо этом Кате еще пару дней назад?! Да - я мог рассказывать об этом по дороге с фермы. Разводить отвлеченную философию на мелкой воде. Но сейчас только что видел настоящую женщину, горячую после занятий любовью, превратившуюся в один огромный орган чувств и снова ждущую самца - любого, хоть меня самого… И теория рухнула и рассыпалась…
Я вздохнул. И все-таки обидно, чертовски обидно… Мне исполнилось только двадцать четыре года, но я был устроен так, что сам отсек себе возможные удовольствия в жизни. И по сути дела, не имел ничего скучной семейной жизни, которая практически сошла на нет. Ведь разве нормально, что каждым летом Инна пропадает в своих бесконечных экспедициях? Именно летом, когда ожившая природа требует физических удовольствий… Получилось так, что я сознательно выбрал себе жизнь, практически лишенную естественных радостей. И, возможно, выбор не был верным - если впервые увиденная человеческая самка, вызвала во мне такую бурю желаний… Которых не должно быть у нормального, адекватного человека… Новая жизнь… Надо же.
Но моя жизнь уже твердо определена. И в ней ничего нельзя изменить…
Почему я вдруг подумал об этом сейчас? Бесстыдная ли Тамара тому причиной? Или вчерашний ночной разговор с Лавровым? Пусть не о женщинах, но все равно о смысле жизни, об ошибках и невозможности их исправить.
Даже если так, даже если так - что я могу сделать, чтобы изменить свою жизнь? Хоть в малом, хоть в большом все определено и рассчитано на много лет вперед. Я буду работать в НИИ, ни шатко ни валко, поднимаясь постепенно от простого инженера до начальника группы, сектора, отдела… Я не лучше других, но и не хуже, и у меня это получится. Одновременно Инна станет защищать свои диссертации, достигать научных степеней. Мы будем жить в своей квартире, довольные своей неторопливой и насыщенной неторопливыми событиями жизни. Серьезной и продуманной. Но я не буду никогда счастлив так, как бываю в минуты подобные сегодняшнему вечеру, когда моя душа парит со звуками, рожденными моими пальцами… И нет из этого выхода, и так будет всегда.