- Так. Иди возьми себе чистую рубашку, эту я сейчас тебе в речке простирну, - не терпящим возражений тоном скомандовала Тамара. - Пока кровь не въелась…
Пока я ходил за рубашкой, шатаясь и не сразу находя нужные вещи, Тамара развила бурную деятельность. Притащила из кухни оцинкованный таз, который использовали для переноски грязной посуды, налила его ко краев, раздобыла относительно чистые тряпки, намылила их и, наклонив меня над тазом, принялась отмывать кровавые следы с моего тела. Увидев, что мне натекло за пояс, она беспрекословно раздела меня догола и стала мыть уже с головы до ног, не заботясь о том, каких моих органов и частей тела касалась при этом своими сильными ловкими руками. И меня это не смущало, поскольку обращалась она со мной как с малым ребенком: видимо, несмотря на любовь к сексу, она ко всем мужчинам относилась именно так. Тем более, не было сил отстаивать свою самостоятельность и мужское достоинство… За этим и застал нас откуда-то вернувшийся Саша-К.
- Женя, что случилось? - с тревогой спросил он, глядя на меня - забинтованного, окровавленного, и голого безвольно мотающегося в руках могучей Тамары.
- Да ничего особенного, - пробормотал я.
Вымыв наконец, она принялась аккуратно вытирать меня полотенцем - Нет, что случилось?
- В принципе ничего особенного. Я руку поранил, потом кровь натекла.
- Руку поранил?! - лицо Саши-К исказила гримаса физического страдания. - Как?
- Да так… Гнали траву через измельчитель, чтоб не перекидывать за сто метров. А у него нож развалился. На ходу, Ну, куски из хобота ударили. Как снаряды.
- И что - прямо по руке? - недоверчиво сощурился Саша-К.
- Да, прямо по руке, - ответил я, избегая подробностей, связанных с Катей. - так вышло, что я оказался на линии… огня. В общем, так.
- Везучий ты, Женя, однако…- вздохнул командир. - И как, сильно?
- Средне… Три пальца наискось.
- А кости?
- Вроде целы. Пальцы шевелятся. Удар был касательный. Если бы по прямой - точно, отрубило бы под корень. А так - только чиркнуло и кожу вспороло… Правда, болит здорово, хоть на вид и неглубоко. Тамара кончила меня обтирать, и я отошел на сухое место.
- Езжай-ка ты в город! - вдруг сказал Саша-К.
- Вот еще, - обиделся я, отвернувшись и натягивая трусы. - Что я - Аркашка, что ли? А что Тамара меня моет и одевает… Так это просто так…
- Да уж - просто так, ек-макарек…- проворчала Тамара. - Кровищи на нем было, как на колотом борове.
Развернув лицом к себе, она надела на меня чистую рубашку и стала ее аккуратно застегивать, как будто мне это было не под силу - хотя, впрочем, я вряд ли бы управился с пуговицами, орудуя своей намертво забинтованной рукой.
- Давай-ка все-таки езжай. Сходишь в поликлинику, пусть посмотрят.
- Да я завтра работать буду!!!
- Без правой-то руки?
- Да заживет она, увидишь! Вон, кровь уже остановилась, пятно не расплывается. А что болит - так, наверное, просто кость ушиблена. Ну уж если завтра заболит, тогда уеду.
- И все-таки… лучше бы ты прямо сейчас поехал. Пусть бы тебе хоть противостолбнячную прививку сделали!
- Да какой столбняк?! Мы же не в городе! Что я - в колхозе никогда не ранился?! Здесь чистая природа, никаких микробов… Электричка все равно вечером… Да и вообще - рука не задница, поболит - перестанет…
Я сострил, как мне показалось, очень удачно, по своему адресу и тут же отметил, что в течение нашего разговора Саша-К, забыв свою привычку, не употребил ни одного красочного выражения. И этот факт почему-то потряс и напугал меня гораздо больше, чем ноющие пальцы, туман в глазах и таз с розовой от крови водой, оставшийся после моего мытья. Но я подавил в себе этот секундный страх.
- Вот, на тебе две таблетки баралгина, - успевшая сбегать за аптечкой Тамара протянула мне блестящую облатку. - Прими и ложись.
- Слушаюсь, - бодро, как показалось, отрапортовал я раненой рукой. - Будет исполнено.
- Ты обедал, кстати?
- Нет вообще-то. Поранился до обеда, а дальше все уже куда-то не туда пошло…
- Все равно ты сейчас ложись. Может, уснешь хоть ненадолго, пусть у тебя боль снимет. Парни рыбу ушли ловить - Костя вроде какое-то место вчера нашел, где она плещется все время. Скоро вернуться уже должны. Может, наловят что, я поджарю или сварю. И, в общем, тебя разбужу…
- Спасибо тебе, Тамара, - сказал я, растроганный ее неожиданной заботой. - Ты настоящий друг…
- Да какой там друг, к хренам мышиным…- отмахнулась она. - Лучше бы ты не ранился вообще.
Вот это точно, подумал я; несмотря на чистую одежду, перебинтованную руку и почти успокоившуюся боль, я чувствовал себя как-то неуютно…
*-*
К вечеру рука успокоилась. Кровь уже не точно сочилась: пятно высохло, из красно-бурого стало коричневым. Да и боль отпустила. Правда, под повязкой что-то слегка ныло, но это напоминало последствия обычного ушиба.
Когда грузовик привез утреннюю смену, я даже пошел со Славкой купаться и плескался в реке, подняв раненую руку над водой. Катя посоветовала мне съездить в город и показать там руку.
- Нечего ехать, - возразил я. - На мне, как на собаке, все заживет. Вот увидишь, через пару дней, как обычно, работать буду. Она пожала плечами и отстала от меня; словно сам разговор о моей ране завела скорее для порядка. Сейчас я словно смотрел на нее совершенно прояснившимся взглядом и понимал, сколь безразличен ей в сущности как человек и как личность. Ну то есть не то чтобы вовсе безразличен, просто относилась она ко мне так же, как к любому из нас. Мое осознание этого ощущения было странным. С одной стороны, у меня не было прав надеяться, что она выделит меня из прочих. Но с другой, мое собственное отношение к ней, словно отражаясь, требовало чего-то и с ее стороны. Я злился на себя и ничего не мог поделать. После ужина все пошли на луг играть в волейбол. Я остался один у кострища. Зачем-то достал гитару, попытался играть торчащими из-под бинтов кончиками пальцев. Ничего путного, конечно, не получилось. Только рука заболела сильнее.
Вот как все вышло… - с неожиданным отчаянием думал я, глядя, как ловко Славка отбивает пасованные ему мячи. Ведь надо же было случиться, чтоб проклятые ножи разлетелись именно тогда, когда мы были под хоботом… То есть не мы, в сущности, а только Катя. Сам я стоял далеко и мне ничего не грозило…
Я задавил в себе эту мысль.
Но я смотрел на ребят, слышал их возгласы, и сердце мое грызла внезапная, нежданная тоска. Они беззаботно веселились, совершенно забыв обо мне. Они оставались рядом, но были сейчас неимоверно далеко, и никто, абсолютно никто, не думал, как грустно мне сейчас одному, оказавшемуся неспособным развлекаться вместе со всеми. Чувство безнадежного одиночества, без причин появлявшееся у меня в последние вечера, захлестнуло меня с новой силой. Я вдруг понял, что в самом деле остался совершенно один, хотя формально у меня есть жена и дом. Что Инна давно уже полностью ушла в свою науку, что с начала лета от нее не было ни звонка, ни письма, да и всю весну она провела в лихорадочном отчуждении, пропадая целыми днями в своем институте и готовясь к экспедиции. И здесь, в колхозной компании, по сути я имел лишь иллюзию компании, дружбы и взаимного участия: стоило произойти такой мелочи, как эта пустяковая рана - и стало ясным, что никому нет до меня дел, и жизнь потекла мимо… Я один, по мне топочут ночи, ночи, муки, муки - за спиной моей хлопочут ненадежнейшие руки…Даже эту песню я сейчас не мог сыграть хотя бы для себя.
*-*
- А кто сегодня пойдет со мной за молоком? - спросил Славка вечером, когда мы лениво попивали в столовой чай.
- Я могу сходить, - подал голос Володя.
- Зачем ты?! - возмутился я. - Я пойду, как обычно.
- А твоя рука? - возразила Вика. - Тебе же тяжело будет!
- Пойду! - я стукнул здоровым кулаком по столу. - Что я, какую-то флягу одной рукой два километра не пронесу?! Я здоровый мужик, и не надо делать из меня инвалида. И за молоком отправимся, как обычно. Мы, как всегда, пошли втроем. Казалось, тем самым я ломаю предчувствие судьбы, которая говорившей несколько дней назад, будто я иду по этой дороге в последний раз. Словно я хотел обмануть самого себя и кого-то еще.
Ближе к закату поднялся сильный ветер. По прозрачному, угасающему небу неслись быстрые темные облака. Уходящее солнце красило их нижнюю часть в цвет запекшейся крови… Мы шли по вечерней дороге, но ее со мной не было. Как не было покоя и умиротворения. Воздух дрожал тревогой и напряжением. Или, может, так казалось из-за моей руки, которая тянула книзу?
Я пожалел, что решил сегодня идти. Катя и Славка, увлеченные друг другом, то и дело заводили свой веселый разговор, состоящий из только им понятных намеков - и тут же, оглянувшись на меня, сбавляли тон. Я мешал им, и сам не получал никакого удовольствия от прогулки. Правда, до фермы мы дошли довольно быстро. Взяв молоко, я поднял флягу, чтоб по привычке напиться, но не удержал ее больной рукой. Славка замешкался, и мы чуть не лишились половины молока. Обратный путь оказался вовсе нелегким. Левая рука с непривычки быстро устала. Я попытался нести флягу в правой. Пальцы тут же пробило болью, противной горячей тяжестью, и пятно на повязке начало наливаться свежим цветом: видимо, опять пошла кровь. Значит, правая рука была выключена. Я опустил флягу на дорогу.
- Ваша правда была…- сказал я, утирая пот. - Не ходок я сегодня.
- Сейчас передохнем, - бодро ответила Катя.
- Дай, я обе фляги понесу! - предложил Славка. - Дай…
- Да ты что смеешься?! Просто немного устал… Сейчас, левая рука отдохнет, и пойдем дальше.
И я нес флягу всю дорогу в левой руке, которая уже онемела от непривычного напряжения. Когда мы спустились с насыпи на луг и были уже в виду лагеря, пальцы разжались и я понял, что больше нести не могу.
- Вот что, - я сел на флягу, чувствуя, что не могу уже даже стоять. - Вы идите, а я тут… С передышками дотащу как-нибудь.
- Мы Володю пришлем тебе на помощь, если он в лагере, - ответил Славка.
Как мне показалось, они были рады остаться одни. Я сидел, глядя вслед быстро уходящим фигурам моих друзей. Славка нес свою флягу без напряжения, они даже держались за руки. Им было хорошо. Мне было никак; даже время для меня остановилось… Облака сгущались. На западе они лежали сплошным черным слоем, словно остров оторвался от земли и всплыл в небо. Красное солнце, висевшее еще достаточно высоко, медленно погружалось в темную массу.
- Солнце в тучи садится, - сказал незаметно подошедший Володя. - Плохая примета. Завтра будет дождь.
У вечернего костра было тихо и очень тоскливо. Народ, привыкший к песням, грустно жался вокруг огня; танцевать не хотелось, поскольку еще не стемнело по-настоящему. Даже разговор не клеился. Мы перебрасывались короткими незначащими фразами, и в воздухе висело такое ощущение, будто с моим ранением наша компания распалась на множество кусочков. По-прежнему обнимались Геныч с Тамарой, все так же сидела Ольга, положив голову на плечо Лаврова, и мореход лежа на вытянутых Викиных ногах, держал Люду за коленку… Но Вика опустила голову и спрятала лицо в ладонях, и Володя смотрел огонь еще более хмуро, чем всегда. Даже Катя, сломав обязательную ветку, забыла ее назначение - изнеженному Славке приходилось самому отбиваться от комаров. Пустота висела над костром, и ее было нечем заполнить. Я смотрел на Вику. Вспоминал наш ночной разговор и мои мысли еще*сегодня*утром в грузовике по дорогу на работе, и томительные, запретные планы на эту ночь… Все это казалось имевшим место в прошлой жизни и не со мной. Странно - ведь ничего существенного не изменилось, но пустяковая рана на руке словно отрезвила меня и лишила вчерашнего куража. И сейчас мне не просто ничего не хотелось, а было даже стыдно о том вспоминать…
Когда сидеть молча стало невмоготу, включили приемник, но и там не нашлось ничего путного. Комары кусались совершенно нещадно, как ни разу до этого вечера - вероятно, в самом деле менялась погода. А дождь уже обкладывал нас со всех сторон, и где-то вдали беззвучно сверкали молнии.
Наконец Костя принес магнитофон, поставил самую популярную кассету с "лавандой", и начались танцы.
Как- то разом почувствовав неимоверную усталость, я отправился спать. Сон пришел на удивление быстро. Но среди ночи я проснулся: меня разбудила гроза, которая с такой силой бушевала за брезентовыми стенами палатки, будто решила испепелить весь наш лагерь. Сверху обрушивались раскаты грома, и молнии вспыхивали желто и жутко, пронизывая внутренность палаток неестественным свечением, и струи ливня хлестали по крышам, угрожая прорвать все и утопить нас, как мышат…
Я лежал на спине и глядел в мокрый брезентовый потолок, непрерывно озаряемый небесным огнем. Все спали, а я никак не мог снова уснуть. Мешала гроза, кидающая сполохи ночного света, пробивавшиеся даже сквозь закрытые веки. Мешал грохот дождя и храп соседей, которого я прежде просто не замечал. Но главное - мешала рука. Она болела несильно, но вкрадчиво, как обреченный зуб незадолго до своей гибели. То дергая, то отпуская, но не давая забыть себя.
Потом, ближе к рассвету, я все-таки уснул. Во сне у меня крошились и выпадали зубы. И одновременно кто-то тянул за руку, словно пытаясь вытащить из спальника и уволочь куда-то далеко. Туда, где ничего не болит и можно спокойно спать…
*16*
Утром рука почти успокоилась. Немножко ныла и потягивала книзу; но в это было несущественно. Кровь не сочилась, бинт покрылся прочной коркой, и я мог даже слегка сгибать пальцы.
По привычке я умылся на реке, стараясь не мочить руку, потом вернулся в лагерь, скользя по размытой ночным ливнем тропинке. Небо было низким, от туч - казалось, снова надвигается дождь. За завтраком Саша-К опять предложил мне уехать в город.
- Не поеду, - отказался я. - Рука уже заживает. Я на работу поеду, а не в город.
- С ума спятил, - вздохнул Славка. - Какой ты сегодня работник!
Вспомни, как вчера за молоком ходили!
- Так то вчера было. А сегодня я в норме.
- Брось, Женя, - покачала головой Вика. - Одумайся, посмотри на все трезво. Парни без тебя справятся.
- Не справятся, - угрюмо возразил я, чувствуя ее правоту, но будучи не в силах переломить линию своего поведения. - Вдвоем на АВМ хуже каторги. В общем, решено. Сегодня еду со всеми. Сколько смогу, буду вкалывать. Тем более, что скоро дождь и особой работы не будет. Володя молча пожал плечами.
- Дурная голова ногам покоя не дает, - сказал Саша-К. - Да и рукам тоже.
Зачем я рвался на работу, зачем лез на рожон, хотя чувствовал, что рука вовсе не зажила; что с такой раной нужно несколько дней покоя, даже если все пройдет без осложнений. Что я собирался доказать? кому?… Перед кем намеревался выглядеть героем? Мне было не перед кем красоваться; парни молча осуждали мой ненужный трудовой героизм, а из девчонок меня интересовала лишь Катя, лишь в ее глазах хотелось выглядеть лучше, чем я есть на самом деле. Но ее глаза давно смотрели только на Славку. Выходило, что я собрался мучить себя ради глупых амбиций?
Забираясь в грузовик, я привычно ухватился за борт правой рукой - и чуть не упал от боли.
Сейчас я мог бы отступить. Признать свою неправоту и остаться в лагере. И даже уехать в город в поликлинику… Но я уже не мог остановиться. Упорно полез в кузов, схватившись уже левой рукой. Чертыхнувшись, Славка помог мне влезть.
А рука продолжала болеть. Судя по всему, опять пошла кровь: пальцам стало тепло, хотя пятно не меняло цвета.
Конечно, можно и нужно было вернуться с самого полевого стана.
Однако я не собирался отступать. Работать было очень тяжело. Мешки приходилось таскать одной рукой, пальцы практически не слушались и почти не сгибались. Но я вспоминал Аркадия с псевдобольной ногой и злорадно усмехался от сознания, что я - мужик. Мужик, здоровый настоящий мужчина, а не хлюпик вроде него. Я думал так с идиотской гордостью, и в голове даже не мелькнуло, что я не мужчина, а дурак. Что ради непонятного бахвальства иду себе во вред. В то время, как Аркашка спокойно отдыхает в городе. А я надрываюсь в этом чертовом колхозе - где, как он говорил, никто из нас не обязан вкалывать…
Как назло, дождь так и не собрался, лишь попугав с утра. И работа выпала не легче обычной.
- Тяжело тебе? - спросил Славка, когда загрузив в очередной раз бункер, мы присели отдохнуть.
- Нормально, - отмахнулся я. - Ничего страшного.
Боль, почти не заметная во время работы, в минуты передышки сделалась невыносимой. И я пытался устроить руку, выбирая ей лучшую позу, укачивая, словно ребенка.
- Вижу, как "нормально", - вздохнул Славка. - Болит же!
- Болит…- признал я. - Ничего. Поболит и перестанет.
- Ну зачем ты работаешь? - он покачал головой. - Скажи, кому и чего ты хочешь доказать?
Я вздрогнул: он словно подслушал мои собственные размышления.
- Я? Доказать?! С чего ты взял? Ничего не кому не доказываю. Просто работаю, как нормальный мужик, и все.
- Да полно тебе… Что я - слепой? Все понимаю. Ты вспоминаешь, как сачковал Аркашка и хочешь показать, что ты не такой. И опять Славка, к которому в последнее время я стал уже относиться не как к своему другу, когда-то понимавшему с полуслова, а как к некоему Катиному придатку, попал правильно.
- Причем тут Аркашка? - я вспыхнул и тут же постарался это скрыть. - Я сам себе хозяин. Аркашка ни при чем.
- Женя, Женя…- Славка грустно улыбнулся. - Ну зачем ты так стараешься! Зачем всем доказываешь, что человек? Всем и так ясно. И мне ясно, и Катюшке, и Володе, и остальным девчонкам. и командиру нашему, и даже дяде Феде. Точно так же, как Аркашка с ногой ли, без ноги - кусок дерьма на палочке. И зачем ты теперь мушкетерствуешь?! Назло Аркашке пашешь, да?!
Мне нечего было ответить. Славка, был абсолютно прав в каждом слове.
- Умный ты мужик, но сейчас ломишь по принципу - "назло соседу сожгу свой дом". Брось. Все знают, что ты настоящий товарищ. И сочувствуют твоему несчастью. Бросай работу, возвращайся в лагерь, быстро собирайся и уезжай. Еще успеешь на электричку. Я молчал.
- Слушай! - он положил руку мне на плечо и с силой повернул к себе, стараясь заглянуть мне в глаза. - Мы с тобой*были* друзьями. Я тебя спрашиваю - друг я тебе или нет?!