— Ну, да, — смущенно ответила мама. А я почувствовала себя просто смертельной эгоисткой — сама-то мотаюсь по всему миру в свои командировки, а она, кроме Москвы и Будапешта, оказывается, и не видела в жизни ничего.
— Все! — я вскочила и обняла сзади маму за плечи, чтобы скрыть вдруг нахлынувшее волнение. — Завтра же поедем с тобой оформлять загранпаспорт. За пятьсот долларов сделают за пару дней. Договорились?
— Доченька, — мама прижала к себе мои руки, — да зачем же деньги-то такие отдавать? Давай, если ты уж очень хочешь, сделаем, только по-обычному.
— Нельзя, мама, нельзя, — я радостно рассмеялась, никак ее не переделать, все она экономит и экономит, — отпуск у меня закончится.
— Ой, — слава богу, дальше она возражать не стала, — растратчица ты моя!
Через десять дней — пришлось еще потратить время на оформление визы — мы с мамой сидели рядом в салоне бизнес-класса самолета, который готовился к перелету Домодедово — Страсбург. Мама держалась молодцом — старательно копировала все мои действия и делала вид, что для нее обычное дело сидеть рядом с московскими толстосумами и ловить на себе заботливо-ободряющие взгляды бортпроводниц. Бедняжка! Какой же эгоисткой я была все эти годы — понятия не имела, как живется моей маме в четырех стенах, за постоянными кухонными и домашними заботами! Мне, дуре такой, и в голову не приходило организовать для нее какую-нибудь поездку или хотя бы раз взять с собой в командировку. Я самонадеянно думала, что по сравнению с той жизнью, которая у нее была раньше, я и так создала вокруг волшебное царство благополучия и покоя. А до колик боязливая и скромная моя мамочка даже и не жаловалась никогда, ни о чем не просила, ни на что не претендовала. Я взяла ее руку — морщинистую теплую ладонь, которой немало в этой жизни пришлось пережить, — и закрыла глаза.
Мы летим в Страсбург! Как ни старалась, я не смогла выбрать ни одного другого места на карте, куда бы меня тянуло с такой же силой — словно магнитом. Не могу сказать, что я всерьез надеялась встретить во Франции Егора — он вполне мог остаться в Москве, — но втайне, в самой глубине души, я разрешала себе надеяться на это.
В этот раз я заранее заказала трансфер до отеля, опять же не смогла ничего с собой поделать и забронировала два номера — для себя и для мамы — в «Софителе». Водитель с желтой табличкой, на которой черным маркером была нацарапана моя фамилия, топтался у самого выхода из зоны получения багажа. Вид у мужчины был щетинистый и помятый, на француза он даже близко не походил. Мама покосилась на шофера с явным подозрением, в котором, как в открытой книге, читалось: «Ограбит, в лес завезет и бросит» — видимо, ей наш таксист напоминал какого-нибудь абрека с ближайшего к дому московского рынка — и успокоилась, только когда месье изволил заговорить по-французски.
Кажется, у русского человека, особенно воспитанного в советскую эпоху, благоговение перед иностранцами в крови. Речь европейца имеет просто-таки нервно-паралитический эффект. Отвечать страсбургскому абреку мне не пришлось — он был прекрасно информирован о том, в какой отель нас везти: я только лениво кивнула в знак согласия головой. А мама посмотрела на меня с гордостью и уважением: как это я так легко все понимаю и запросто управляю этим иностранцем. Мне вдруг показалось, что я старше собственной мамы лет так на сто: ее знания и жизненный опыт в условиях современности можно было сравнить разве что с познаниями десятилетнего ребенка. Даже нет — восьми. А у меня только за последние пятнадцать лет каждый год стоил целого десятилетия. И как же тяжело мне вдруг стало тащить на себе эту новейшую историю идущих в ногу со временем поколений! Половину всего, что я знала, предпочла бы безвозвратно забыть.
До «Софителя» мы добрались без приключений. Только сердце у меня забилось сильней и ладони вспотели, когда мы въехали на улицы Страсбурга: теперь уже я всем своим существом чувствовала, что скоро встречу Егора, ощущала, что он где-то здесь. Мама посмотрела на меня с испугом — кажется, лицо мое смертельно побледнело — и успокаивающим жестом погладила по руке.
Отель маме понравился безумно. Особенно, кажется, на нее произвел впечатление носильщик с этой своей пижонской, как в западных фильмах, тележкой для багажа. Мы заполнили бланки, предъявили паспорта и поехали наверх — решили, что нужно переодеться и, пока не стемнело, пойти посмотреть город.
Приняли душ. Переоделись. А потом я добрых сорок минут не могла извлечь маму из ее номера: она подходила к окну, застывала, ахала, потом шла в ванную комнату, включала свет у зеркала, в котором отражались два закрученных в спирали стебля бамбука, и начинала перебирать разные пузыречки, пакетики, коробочки, красиво разложенные на стеклянных полках заботливым персоналом. Кажется, на глаза ее непроизвольно наворачивались слезы.
Да уж, сволочь я, однако. Для меня-то все эти атрибуты западной жизни давным-давно перестали быть чем-то запредельным. Теперь в любой приличной московской гостинице все то же самое есть. А мама, которую я заперла в четырех стенах и отдала на произвол телевизора и домашнего хозяйства, ничего подобного в жизни еще не видела. Пора исправляться — вон иностранцы, выходят на пенсию и начинают колесить по всему белу свету. Иногда в шестьдесят лет жизнь только начинается. Что ж поделаешь, если раньше никому до человека не было дела.
Я поспешила надеть на маму плащ и увела ее на улицу. Дорогу от отеля до Соборной площади я помнила прекрасно и специально пошла с той стороны, где кафедральный собор неожиданно открывался взору. А когда мы добрались до этой волшебной улочки, я искренне пожалела о том, что не захватила с собой фотоаппарат. Только на этот раз нужно было снимать не великолепный собор, а маму. Она так широко раскрыла глаза, так непосредственно всплеснула руками, что я не могла сдержать умиления и стояла, любуясь ею. Оказывается, так приятно дарить близким людям новые впечатления, так радостно показывать «другую» жизнь — словами не передать!
Первую неделю я активно работала персональным экскурсоводом: мы прошлись по всем историческим местам, побывали во всех музеях, обошли страсбургские соборы и храмы, прогулялись по парку оранжереи и европейскому кварталу. Мама не уставала восторгаться и задавать множество вопросов. Оказывается, ее интересовали и история, и быт, и искусство. А я-то, эгоистка чертова, считала, что жизненная любознательность моей родительницы никогда не простиралась дальше сковородок и кастрюль. В один только кафедральный собор мама заводила меня раз десять. Я устало плюхалась на скамейку и закрывала глаза, наслаждаясь чувством такого покоя, какого не случалось со мной ни в одном другом месте, а мама внимательно изучала роспись на стенах, резьбу, скульптуры. Кажется, она старалась исследовать каждый уголок величественного храма и совершенно при этом не уставала. Зато меня к тому времени уже начала охватывать пустая апатия: надежда повстречать в городе Егора начинала испаряться как сизый дым. И я просто безвольно сидела, изредка открывая глаза, чтобы убедиться, что с моей мамочкой все в порядке — она по-прежнему занята важным делом.
Егора я увидела внезапно — только открыла глаза, как перед ними — далеко, почти у самых астрономических часов — мелькнула его спина. В болезненно знакомой майке «милитари», которую он снимал с себя, повинуясь моей воле, в номере «Софителя». В тот самый, первый раз. Я вскочила как ужаленная и поспешила за ним. Я не могла бежать — в храме это не принято, к тому же повсюду люди, люди, люди. Пока я пробиралась сквозь скопления туристов, обвешанных камерами, спина пропала из виду. Я молниеносно выскочила на улицу через боковой вход и не прогадала — спина удалялась по направлению к набережной. Я бежала как обезумевшая, расталкивая всех на своем пути.
Я догнала его уже у самого Роанского дворца и с размаху так врезалась в него сзади, что он покачнулся. Недоуменное, чуть обиженное и совершенно чужое лицо молодого человека обернулось ко мне.
— Pardon, — я попятилась прочь, словно умалишенная. — Eqsquisez-moi, s’il vous plait.
Молодой человек раздраженно пожал плечами и поспешил скрыться за поворотом. А я, глотая непозволительные слезы, побежала обратно к кафедральному собору. Подумала о том, что могла сильно испугать своим внезапным исчезновением маму.
Очень скоро она научилась ориентироваться в городе сама и пошла на второй круг по музеям, пропадая там целыми днями. Я же занялась целенаправленными поисками Егора. Но, сколько ни вглядывалась я в лица прохожих, сколько ни старалась найти его в толпе, сколько ни бродила по «нашим» местам, случайной встречи мне судьба не подарила. Но ведь я не могла ошибиться, я по-прежнему чувствовала, что он где-то рядом! Значит, пора было брать инициативу в свои руки.
Для начала я позвонила в договорной отдел «РусводКи» и запросила адрес квартиры в Страсбурге, которую снимала компания для менеджера по Европе. Адрес мне дали, но честно предупредили, что аренду мы продолжаем платить впустую: Никитин Егор давно вернул ключи арендодателю, а нового менеджера мы пока что на работу не принимали. Последний факт мне был известен не хуже, чем им. А вот о том, что Егор сразу же после увольнения съехал с квартиры, я как-то не подумала. Наверное, слишком уж сильно надеялась на чудо.
Как бы то ни было, я все равно вызвала такси и поехала к указанному дому.
Это был новый квартал Страсбурга, довольно удаленный от центра. Кругом стояли четырех— или пятиэтажные монолитные дома, перед которыми расположились крошечные детские площадки и скромные лужайки. Машины, как и в Москве, в рядок громоздились прямо на тротуарах. Людей не было видно — то ли все на работе, то ли попрятались по домам. Одним словом, типичный «спальный район».
Как объяснила мне бабушка-консьержка, к которой я пристала с расспросами, в этих домах в основном снимали квартиры иностранцы, которые приехали в Страсбург работать. А местные жители, за исключением разве что малообеспеченных молодых пар, обязательно обзаводились своими домами.
— А я думала, в Страсбурге все дома передаются только по наследству, — сказала я, чтобы как-то поддержать разговор, а потом, расположив к себе милую бабушку, спросить у нее про Егора. — Они же такие старые и наверняка являются памятниками культуры!
— Ну, что вы, — удивилась старушка моей наивности, — старые дома только в центре. Они тоже продаются иногда, но очень дорого.
— А где дешевле? — продолжала я поддерживать разговор.
— Поближе к окраине, — разъяснила бабушка. — Сейчас достаточно строят.
— Да?! — продемонстрировала я «искренний» интерес. Язык невероятно чесался на предмет вопросов о Егоре, но пока что я не решилась наседать.
— А вы хотите купить здесь дом? — поинтересовалась оказавшаяся любопытной старушка. И, не дождавшись ответа, предложила: — Пройдите вперед во-о-он по той улице. Там в конце есть агентство недвижимости. Вам все покажут.
— Спасибо! — поблагодарила я за совершенно ненужную мне информацию. — Я у вас еще вот что хотела спросить, — наконец-то решилась, сердце бешено стучало, — вы не помните случайно русского молодого человека по имени Егор? Он в вашем доме четыре года жил.
— Помню, — насторожилась старушка, оборвав всю свою разговорчивость одним-единственным словом.
— А не скажете, где он сейчас? — я уже готова была встать на колени, умоляя бабушку что-нибудь выдать. Но она была тот еще партизан.
— Этого не знаю, — она сосредоточенно покачала головой. — Пришел в один прекрасный день, собрал вещи, сдал мне ключи и уехал. А вам зачем?
— Я его коллега, — опустив голову, прошептала я.
— А, ну так вы лучше меня должны все знать! Он сказал, уволили с работы. Наверное, уехал к себе в Москву. Жаль, — старушка вздохнула, — такой приятный и вежливый молодой человек был.
— Действительно, жаль.
Я попрощалась с бабушкой и на вялых ногах пошла прочь.
Руки стали холодными и дрожали. Я едва удерживала себя от того, чтобы усесться прямо на тротуар и, обхватив себя руками, заплакать. Тяжелыми каплями в самое сердце падали врезавшиеся в память слова Маяковского: «Кроме любви твоей мне нету моря, а у любви твоей и плачем не вымолишь отдых. Захочет покоя уставший слон — царственный ляжет в опожаренном песке. Кроме любви твоей, мне нету солнца, а я и не знаю, где ты и с кем». Я брела, сама не зная куда. Просто шла, шла. Передвигала ноги. У меня больше не было ни единого дела в чудесном и жестоком городе Страсбурге. Да и было ли оно теперь у меня вообще, это самое дело, если из жизни моей бесследно пропала надежда.
Через какое-то время я сообразила, что по дурости даже не захватила с собой номера телефона службы такси. И теперь понятия не имею, как добираться до отеля. Почему-то была уверена, вопреки всякому здравому смыслу, что обязательно найду здесь Егора или смогу дождаться его. Что ж, сама виновата. Я покрутилась на незнакомом месте, не понимая, в какую сторону мне нужно двигаться, а потом решила, что разумнее всего дойти до агентства, о котором говорила консьержка. И попросить его сотрудников вызвать мне такси. В крайнем случае прикинусь покупательницей — за спрос пока еще денег не берут.
Офис агентства недвижимости обнаружился легко: он напоминал небольшой торговый киоск или какой-нибудь магазинчик «шаговой доступности», украшенный фотографиями домов. Я постеснялась сразу войти внутрь — господи, да что это такое со мной? — и застыла у прозрачных стен агентства, разглядывая развешанные за стеклом фотографии с описанием домов и ценами. Чтобы скрыть подавленное состояние от редких прохожих, я старательно делала вид, что читаю проспекты. А потом и действительно увлеклась. Откровенно говоря, цены на дома в предместье Страсбурга не показались мне смертельными. Правду в газетах пишут, что одним из самых дорогих городов в мире давно уже стала Москва.
Я начала лениво размышлять о том, сколько же мне не хватает, чтобы купить в Страсбурге какой-нибудь домик. На банковском счете благодаря прощальному подарку генерала накопилась уже довольно серьезная сумма. Но все равно недоставало примерно половины.
А что? Может быть, действительно перебраться со временем жить в Европу? Пройдет еще лет двадцать, я уйду на пенсию, состарюсь, и надо будет куда-то переезжать из этой вечно шумной и пыльной Москвы. Нечего там делать: вокруг только гам, суета, никакого покоя. А около Страсбурга замечательные леса, милые деревеньки, виноградники, красивые замки. Мне здесь хорошо. Какое-то душевное спокойствие, тепло. И еще воспоминания о лучших днях моей жизни.
Я тяжело вздохнула и постаралась отогнать печальные мысли. Само понимание того, что я больше не увижу Егора, отзывалось в сердце долгой и тянущей болью, словно к нему прикасались наждачной бумагой. Чтобы не думать о нем, забыть вовсе, я продолжала целенаправленно рассуждать о покупке дома. И находила все новые и новые преимущества. До Баден-Бадена, опять же, с его термальными источниками недалеко. Для здоровья полезно. Пару раз в неделю можно было бы ездить. Чем не подходящий курорт для пожилого человека? И медицина там прекрасная. Дорого, конечно, но к тому времени как раз что-то подкоплю, о дивидендах позабочусь — на жизнь безбедную хватит. Безбедную и одинокую…
— Добрый день, мадемуазель! — от неожиданности я вздрогнула и обернулась. У меня за спиной стоял опрятный молодой человек при галстуке и в строгом костюме. — О, простите, не хотел вас пугать.
— Все в порядке. — Интересно, а до какого возраста они называют женщину «мадемуазель»? Он же не мог знать заранее — замужем я, не замужем. Хотя приятно, черт возьми.
— Не хотите зайти? — спросил он совершенно невинным тоном. — Здесь холодно, ветер. А у нас в офисе варят прекрасный кофе. — Ну, просто змей-искуситель! — Да и в каталогах домов гораздо больше, чем на витрине.
Я улыбнулась «ненавязчивому» французскому сервису, который отчего-то ни капли не раздражал, и согласно кивнула головой.
Клод — так звали затащившего меня в контору менеджера — оказался разговорчивым и улыбчивым малым. «Не помешал бы нам такой менеджер в Европе, — вяло подумала я, — может, переманить?» Но эта мысль тут же потерялась где-то далеко: Клод, словно кудесник, извлек неизвестно откуда чашку дымящегося кофе, разложил передо мною разноцветные картинки — и понеслось! Он показывал, объяснял, постоянно о чем-то спрашивал. Я отвечала, листала каталоги. Черт его знает, как ему удалось — уж мне ли, прожженному продавцу, вестись на эти психологические трюки, — но мы договорились на следующий день ехать смотреть дома. А может, просто человек делал свою работу от души, увлеченно — вот и весь секрет успеха.
В конце концов он вызвал для меня такси и, мило улыбаясь, сообщил, что до отеля меня довезут бесплатно — подарок агентства.
Теперь у меня появилось в Страсбурге новое занятие — и это было как нельзя более кстати. Иначе еще чуть-чуть, и я бы впала в неизлечимую любовную депрессию. И так уже каждую ночь, вместо того чтобы спать, читала Маяковского, заставляя бедное сердце разрываться от тоски. А потом повторяла, шептала как одержимая: «…а мне ни один не радостен звон, кроме звона твоего любимого имени».
Ничего другого, кроме болезненных переживаний, от Егора у меня не осталось.
Клод заезжал каждое утро и вез нас с мамой на какие-нибудь «объекты». Бедная моя мама, кажется, уже ничему не удивлялась — покорно ходила за мной по новым, только построенным коттеджам и по требованию высказывала свое, почему-то всегда положительное, мнение. То ли старалась мне угодить, видя, в каком я состоянии, то ли просто с непривычки ей все нравилось в этом удивительном городе Страсбурге.