– Какой? – спросила Маша.
Симон вновь улыбнулся, но глаза оставались грустными:
– Не смешиваться. Никогда не забывать, кто ты. – Он выдержал паузу и закончил: – Вот почему интересующий вас период так сложен. Это момент большого переселения, гонения через всю Европу. Существует серьезная вероятность, что семья, которую вы разыскиваете, оказалась в шестнадцатом веке во Фландрии после изгнания из Испании и Португалии, скрываясь там от «выкреста» Торквемады и инквизиции…
Андрей
Андрей молча сел в машину.
– Куда поедем? – Бедняга сержант все еще надеялся хотя бы на ужин в пристойном кабаке.
Андрей только покачал головой:
– Подожди. Дай подумать.
Он достал папку с досье по Славику. И, листая прошитые страницы, принялся размышлять.
Представим себе на секундочку, что слепая невеста Славика не соврала. Андрей не раз слышал, как у слепых за счет отсутствующего зрения обостряются прочие органы чувств – слух там и всякая прочая тактильность. С одной стороны, у пиромана с опытом тело действительно покрыто шрамами, по которым его можно опознать. С другой – даже если запросить официальный отчет по лагерному пожару, вряд ли ситуация коренным образом прояснится. Андрей представил дымящиеся останки барака, зэков, выносящих обугленные трупы… Полковник сказал, что никто не выжил, значит, погибших было минимум человек тридцать. Имелась ли возможность опознать каждого? Вряд ли. Допустим даже, что лагерное начальство недосчиталось одного трупа. Стали бы они поднимать бучу? Это при том, что в лагере не только случился пожар, но и пожарная часть оказалась неисправна, а дверь заблокирована. Впрочем, никто не выжил, значит, и рассказать ничего не может. Однако ЧП вышло межлагерного масштаба! Да что это он? Ему же даже не сообщили, что Славик – покойник! По официальным документам, которые якобы не успели выправить, он был еще живее всех живых. Имеет ли смысл возвращаться в Верхние Ляли, чтобы потрясти начальника ИК? Андрей на секунду задумался и сам же себе ответил: не имеет. Улетает он завтра, первым же самолетом, и лучшее, что он может сделать со своим временем, это выяснить, не наведывался ли Славик к кому-нибудь из близких. Андрей заглянул в папку: Сидюхина Кира Леонидовна. Тридцать пять лет. И координаты с телефоном.
Андрей протянул папку сержанту:
– Далеко отсюда?
Сержант глянул на адрес и расстроенно мотнул круглой бритой головой:
– Не-а. На машине – минут двадцать от силы.
Андрей кивнул и набрал номер бывшей жены Славика.
* * *Жена была чем-то похожа на любовницу – очевидно, подумал Андрей, Славика привлекал один женский типаж. Худые брюнетки с относительно правильными чертами лица. Минимум косметики. Сидюхина, правда, была явно дамой с большими возможностями – это было видно и по отлично обставленной, полной книжных шкафов трехкомнатной квартире, и по отлично же сидящему костюму, в котором она его встретила. Приближалось время ужина – из-за закрытой двери кухни доносились высокие девчоночьи голоса. («У Славика – две дочки-школьницы», – вспомнил Андрей.) Девочки явно ссорились. Сидюхина извинилась перед Андреем, заглянула в кухню и что-то тихо сказала, от чего перебранка мгновенно закончилась, а на стоящего в коридоре Андрея пахнуло запахом рыбы с домашним пюре. Андрей уважительно поднял бровь – серьезная дама Кира Леонидовна, по крайней мере детей умудряется держать в узде.
Сидюхина проводила Андрея прямиком в гостиную, усадила в низкое кресло – одно из трех, стоящих вокруг телевизора, – сама села напротив, деловито кивнула, серьезно взглянув из-под ровной челки: мол, слушаю. Андрею пришлось уговаривать ее на встречу, и он обещал занять минимум времени, если она примет его сейчас же, поэтому он хотел было сразу приступить к делу, но задумался: как задать вопрос? «Не встречался ли вам, случайно, в последнее время покойный супруг?»
Он запнулся и в результате попросил:
– Вы не расскажете про своего бывшего мужа?
Сидюхина нахмурила тонкие высокие брови:
– Зачем это вам? И потом, я вроде все уже рассказала вашим коллегам во время следствия…
– Расскажите, пожалуйста, еще раз, – попросил Андрей, попытавшись как можно обаятельнее улыбнуться. – Кратко. Что он был за человек? Какой муж и отец?
Сидюхина подняла на него внезапно потяжелевший взгляд.
– Какой он был человек, я вам сказать не могу. Думала, что знаю его, но, как видите, основное пропустила. – Она горько усмехнулась. – А отец он был неплохой: когда дома был, и на кружки девчонок водил, и в театр, и в походы… – Она запнулась. – Костры жечь. Книжки перед сном читал, уроки проверял – все как положено. Только… – Она заколебалась, пытаясь подобрать слова.
– Только? – переспросил Андрей.
– Только как-то отстраненно. Будто повинность какую выполнял, понимаете? – Она пожала плечами, поглядела в слепой прямоугольник плоского телевизионного экрана, словно видела там своего бывшего мужа. – Но это я уже потом додумала, наверное. Когда все выяснилось. А пока жили, в такие детали не вникала: занимался девочками – и слава богу. – Сидюхина усмехнулась. – Чего копаться, мужик на престижной работе работает, зарабатывает хорошо, не пьет, с детьми возится и даже в командировки регулярно ездит – от себя отдохнуть дает. Не муж – сокровище!
– Подруги завидовали? – понимающе спросил Андрей.
Она кивнула с какой-то злой веселостью:
– А как же! От зависти и нашептывать стали: мол, слишком часто по делам укатывает, мало ли, кого на стороне отыщет – такой весь из себя представительный и одет с иголочки. Ты, Кира, с ним поосторожнее: вот найдет себе по зазнобе в каждом из облцентров, куда с аудитом ездит, а то еще и в самой Москве какую цацу и – фьють!
– А вы что?
– А я – как обычно. – Она пожала плечами. – Сначала не слушала, потом стала телефон проверять на наличие нестертых эротических СМС и звонить в гостиницы вечерами – проверять, там ли.
– Ну и как?
– СМС не нашла, – снова усмехнулась Сидюхина. – Но это и неудивительно: он у меня был парень аккуратный – не зря всю жизнь с цифрами дело имел. А вот со звонками в гостиницы вышла накладка: его действительно часто вечерами на месте не было. Звоню – а там длинные гудки.
Андрей улыбнулся:
– И вы решили, что у него есть любовница?
– Да. Даже несколько. Сильно расстраивалась. Зря, как выяснилось, – улыбнулась она в ответ. – Он не гулящий был, мой Славик. А просто маньяк-убийца. Прям от сердца отлегло…
И Кира снова повернулась к экрану, словно видела на нем какое-то свое, личное кино. Они помолчали.
– Девочек жалко было очень, – сказала она наконец совсем другим, не ерническим, тоном. – Все эти газетные передовицы с его фото и хроникой пожаров, передачи по местному телевидению… Они очень переживали. Мне пришлось взять девичью фамилию, перевести их в другую школу… Я ведь, знаете, из хорошей семьи: прадед ссыльный, из эсеров. У нас всегда и книжек много дома было, и картин. Славик по молодости – а мы с ним с пятого курса вместе были – совсем в этом не понимал, а потом ничего, пообтесался. Даже когда в командировки ездил, по музеям, по выставкам ходил. Потом мог мне с гордостью рассказывать, как глядел в Москве на прерафаэлитов… – Она махнула рукой. – Не знаю, это ли вас интересует?
Андрей замялся. Про прерафаэлитов ему было правда не очень интересно: он, честно говоря, и не знал, кто они такие.
Он попытался поспрашивать «ближе к делу»:
– Скажите, не появлялся ли в последний год ваш бывший муж где-нибудь поблизости от вас или детей?
Сидюхина, казалось, совсем не удивилась вопросу:
– Нет, мы уже полгода как вместе не живем. Он переехал обратно в Первоуральск, там у него все родные.
И, заметив удивленное лицо Андрея, нахмурилась:
– Вы же про второго супруга спрашиваете? Я снова замуж вышла. Два года назад.
– Поздравляю, – невпопад сказал Андрей.
– Не с чем, – усмехнулась Сидюхина. – Не срослось у нас. У первого подозревала любовницу, а он оказался убийцей. А тут второй стал поздно ночами возвращаться – ну, думаю, помогу следствию, изобличу очередного маньяка, раз они на меня такие падкие…
– И что оказалось? – поднял бровь Андрей.
Сидюхина повела плечами:
– Да банально все оказалось, слава богу, без пожарищ и трупов. Блондинка, вполне себе живая, лет двадцати пяти. И я решила – завязываю с этим делом. Это я о супружестве и семейной жизни. Есть во мне теперь благодаря Славику некая деформация: спокойно жить уже, наверное, ни с кем не смогу.
И, вновь переведя взгляд на серый экран, она поежилась:
– Знаете, что самое страшное? Обыденность нашей с ним жизни. Не особенно счастливой, но и неплохой, без выяснений отношений, ровной. Общие дети, общая постель, общие семейные ужины. Спокойная близость – когда знаешь уже все родинки на теле, и он тебя раздражает, конечно, но в меру. А потом… – Она склонила голову на плечо, и Андрей понял, что она видела в плоском телеэкране – свое собственное отражение. Себя саму, как Алису в Зазеркалье. Серую Алису в бесцветном, мертвом Зазеркалье. А Сидюхина продолжила: – Потом вдруг понимаешь, что жила все это время с монстром, который не просто убивал, а наслаждался зрелищем чужой смерти. В свободное от семейной жизни и аудита время. От этого можно сойти с ума, и я точно сошла бы, если бы не девочки. Банальность зла… – Она покачала головой и добавила тихо и четко: – Слава богу, что он умер! И не является теперь мне даже в кошмарах.
Сидюхина повела плечами:
– Да банально все оказалось, слава богу, без пожарищ и трупов. Блондинка, вполне себе живая, лет двадцати пяти. И я решила – завязываю с этим делом. Это я о супружестве и семейной жизни. Есть во мне теперь благодаря Славику некая деформация: спокойно жить уже, наверное, ни с кем не смогу.
И, вновь переведя взгляд на серый экран, она поежилась:
– Знаете, что самое страшное? Обыденность нашей с ним жизни. Не особенно счастливой, но и неплохой, без выяснений отношений, ровной. Общие дети, общая постель, общие семейные ужины. Спокойная близость – когда знаешь уже все родинки на теле, и он тебя раздражает, конечно, но в меру. А потом… – Она склонила голову на плечо, и Андрей понял, что она видела в плоском телеэкране – свое собственное отражение. Себя саму, как Алису в Зазеркалье. Серую Алису в бесцветном, мертвом Зазеркалье. А Сидюхина продолжила: – Потом вдруг понимаешь, что жила все это время с монстром, который не просто убивал, а наслаждался зрелищем чужой смерти. В свободное от семейной жизни и аудита время. От этого можно сойти с ума, и я точно сошла бы, если бы не девочки. Банальность зла… – Она покачала головой и добавила тихо и четко: – Слава богу, что он умер! И не является теперь мне даже в кошмарах.
Андрей кивнул: не подставляя себя под еще хрупкую версию возможного воскрешения, он получил всю информацию. Но на всякий случай спросил:
– А с друзьями его вы еще общаетесь? Может быть, с родителями?
Кира пожала плечами:
– Друзья у нас были «семейные», скорее, мужья моих подруг, чем лично его. Родители, к счастью для них, умерли уже: мать лет пятнадцать назад, от рака. А отец – сравнительно недавно, но до того, как все вышло наружу. Надо бы сдать их квартиру – она девочкам перешла по наследству. Но у меня сил нет даже войти туда, убраться… Мы же в ней месяцами жили в молодости, когда родители летом на дачу уезжали. Знаете, слишком много воспоминаний…
Андрей задумчиво посмотрел на нее и – решился:
– Не одолжите ключи? Я бы хотел там все осмотреть. На всякий случай. А ключи мы вам вернем. Самое позднее – завтра.
Кира удивленно на него взглянула: откуда вдруг такой интерес к покойнику? Но через пару минут вынесла из другой комнаты ключи на тонком ремешке. И адрес написала на листке в клеточку, явно вырванном из дочкиного черновика. Потом подумала и приписала еще фамилию: Грибоедов.
– Кто это? – повертел листок в руках Андрей.
Кира отмахнулась:
– Да на всякий случай. Раз уж вы так глубоко копаете… Это Славиков учитель по литературе. Славик был с ним очень близок. Вот вы спрашивали про друзей, а Сан Саныч не другом был, а как бы это назвать? Наставником? В общем, у меня создавалось иногда такое впечатление, что Слава перед ним отчитывается, что ли. Он и домой иногда к нам приходил, девочкам всегда книжки приносил из списка внеклассного чтения. – Она улыбнулась. – Долго не сидел. Чаю попьет, задаст пару вопросов, будто беспокоится о чем-то… Одним словом, тут случилась странная история. Я, как вам уже говорила, после ареста и суда над Славой поменяла квартиру. И тут в супермаркете встретила старика Грибоедова – фамилию я его всегда помнила отлично, уж больно забавно, что у преподавателя литературы фамилия, как у русского классика. Так вот, обычно я сама от знакомых из прошлой жизни хоронюсь. А тут он, очевидно, заметил меня первым и неловко попробовал улизнуть, но свернул по дороге какую-то банку железную с карамелью, и она покатилась по полу прямо мне под ноги. Тогда он сделал над собой усилие и поздоровался, спросил, как дела у девочек. Сказал, что живет поблизости… Но удивило меня не это, а выражение его лица. – Она на секунду замялась, явно подбирая слова. – Оно было очень виноватым. Очень!
Маша
Маша не верила глазам: вот он, ее герб! Лазоревый и серебряный, чудесный в своей простоте. Она взяла лежащий на столе телефон и набрала номер Симона: пару часов они работали вместе, просматривая реестры со списком всех еврейских семей, но около семи он взглянул на часы и вдруг вскочил, покраснев, и не без смущения сообщил, что ему срочно пора на ужин. Впрочем, тут совсем близко, площадь Гран Саблон. «Свидание, – решила про себя Маша. – Ну еще бы! У такого, как он, свиданий должно быть по дюжине в неделю. Удивительно только, что он еще умудряется смущаться».
– Я оставлю вам свой номер, – торопливо проговорил Симон, застегивая идеально сидящий пиджак и приглаживая кудри, и так лежащие совершенной волной. – И поставлю входную дверь на сигнализацию – на всякий случай. Если что-нибудь найдете, сразу же звоните! Если ничего не найдете, тоже звоните! Я приду, сниму сигнализацию, дам вам выйти и запру музей.
Маша кивнула:
– Конечно, не беспокойтесь. Идите, Симон.
Хлопнула дверь, и Маша осталась одна в маленькой комнатке, единственное зарешеченное окно которой выходило во внутренний дворик, где и днем было немного света, а вечером только и видно, что белеющие в полутьме кадки под вечнозеленые кусты. Стены комнатки-кабинета директора (матери Симона, дамы, судя по всему, весьма светской, укатившей куда-то в Португалию, на побережье, отдохнуть и оставившей музей на попечение сына, в обычное время – студента одного из старейших в Европе Лёвенского университета) были увешаны крупными черно-белыми фотографиями. В перерыве между уже отсмотренным томом реестров и последующим Маша с любопытством их разглядывала. Это были изображения синагог со всего мира: римская, пражская, нью-йоркская, тель-авивская и даже питерская. Совсем разные здания разных эпох: одни горделиво возносят к небесам ребристые купола, другие тайные, спрятанные внутри стен гетто, больше похожие на пещеры, третьи абсолютно современные, из стекла и бетона.
Порадовавшись присутствию питерского колорита, Маша сняла с полки еще не обработанный том и, открыв его на первой странице, невольно задержала дыхание: подпись в виде герба, поставленная на изразцы четыреста лет назад, наконец обрела хозяина. Копия реестра была черно-белой, а текст – на фламандском и испанском языках, но ошибки быть не могло. Она нащупала телефон в кармане куртки.
– Да? – произнес Симон, в трубке слышался звук столовых приборов, тихая музыка. Маша смутилась. У молодого человека романтическое свидание, а тут она… Но радость от находки пересилила чувство вины.
– Симон! Я нашла его! Хозяина герба! Его зовут Абрахам бен Менакен! А все остальное я перевести не могу. Тут все малочитабельно, готическим шрифтом и…
– Подождите, Мария. – Он что-то быстро сказал на нидерландском, Маша услышала женский голос, а потом объявил: – Ждите нас! Мы сейчас будем!
И отключился.
Они появились в дверях музея действительно через пять минут: Симон и неизвестная высокая девушка в черном облегающем мини-платье, открывающем ослепительные ноги. К сожалению, лицо у девушки было длинным, чуть лошадиным, но только Маша это отметила, как она улыбнулась, и Маша поняла, почему Симон так волновался перед свиданием: улыбка оказалась чудесной, освещала все лицо и не оставляла возможности для критики.
– Вы очень красивая пара, – не выдержала Маша, и оба очень мило переглянулись и покраснели.
– Каролин, – представилась девушка и по-приятельски поцеловала Машу в щеку. – Симон меня заинтриговал: сказал, что вы расследуете загадочную историю.
– Да! – Маша развернулась и первая по-хозяйски прошла по коридору обратно в кабинет. – Вот смотрите!
И она протянула Симону и Каролин том, открытый на странице с гербом. Оба склонились над текстом и зашевелили губами. В какой-то момент смысл явно был двояким, и парочка, нахмурившись, кратко обсудила его между собой по-фламандски.
А потом Каролин вновь обратилась к Маше:
– Тут сказано, что огранщик диамантов и ювелир Абрахам бен Менакен приехал в Антверпен из Венеции!
– Ха! А туда он явно сбежал из Испании! – перебил ее Симон, но Каролин на него шикнула.
– Это реестр недвижимости, копия того, который должен находиться в антверпенском архиве. Здесь говорится, что у Менакена есть в собственности несколько домов в еврейском квартале в Антверпене. И один – в Брюгге.
– Я должна сделать ксерокс и еще раз съездить в архив, – возбужденно сказала Маша. – Изразцы наверняка родом из одного из этих домов.
– Подождите, Маша, – тронула ее за руку Каролин. – Я вам советую обратиться на алмазную биржу. Судя по обилию нажитого имущества, ваш Менакен был очень талантливым огранщиком. А при бирже существует библиотека по истории алмазной огранки.
– Что за алмазная биржа? – подняла голову от страницы с гербом Маша, а Симон и Каролин снова переглянулись.
– Мари, – ухмыльнулся Симон, – Антверпенская алмазная биржа – это наипервейшее место для любого огранщика и продавца камней. Она «материнская», объединяет чуть ли не тридцать подобных же бирж в Мумбае, Бангкоке, Нью-Йорке и даже Австралии. Плюс крупнейшая в своем роде, существует с 1947 года.