— Слушайте, милая марсианка! А у вас на Марсе умеют свежо мыслить. Я понимаю, что там, как в Японии, все не так. Вот вы и предлагаете живые приборы.
— У меня даже есть собака — чудесный боксер Бемс, рыжий, веселый. Честное слово!
— Обязательно познакомьте меня с ним.
— Мой сынишка Алеша его обожает.
— У вас и сынишка есть?
— Да. Три года. Милый мальчик.
— Какой же другой может быть у такой мамы! Но — к делу. В Москве нам придется встретиться. На деловой почве.
— На деловой? — протянула Аэлита. — Хотя да, я понимаю, у вас семья…
— Вообразите себе рака–отшельника. Так это я. Дети разлетелись, кто уже доктор наук, кто капитан дальнего плавания, а дочь — актриса.
— А их мама? — робко поинтересовалась Аэлита.
— Увы. Пять лет назад схоронил Автомобильная катастрофа. С тех пор ненавижу автомобили. В институт и Академию наук всегда пешком хожу. Только на дачу езжу. Я тоже три месяца в больнице отлежал, но выжил — бурлацкая кость, говорят,
— Бурлацкая?
— Прадед у меня, дед Анисим, бечеву по Волге тянул. Возможно, Репин с него свои этюды к знаменитой картине писал.
— А вы не пишете картин, Николай Алексеевич? Вы обязательно должны что–то такое делать.
— Какая проницательность! Картин я не пишу, но…
Было уже поздно. На необычную парочку, засидевшуюся в холле, многозначительно поглядывал дежурный инструктор, рослый кабардинец в тренировочном костюме с красной повязкой на рукаве. Пора было расходиться по своим комнатам.
— Я был очень рад вас узнать, — сказал Анисимов, прощаясь.
— А что же мне тогда говорить? — выпалила Аэлита, заливаясь краской.
Наутро, выйдя на лыжах, она тщательно искала повсюду академика и даже не на шутку расстроилась.
И вдруг увидела высоко на склоне согнувшуюся фигурку. Однако рассмотреть не могла. Что–то толкало ее идти туда.
Это казалось нелепым, потому что, будь то Николай Алексеевич, он уже давно скатился бы со склона. А фигурка оставалась неподвижной. И сердце у Аэлиты захолонуло. Что, если ему плохо? Ведь человек он пожилой, вот и скрючился на снегу. И никто не идет на помощь!
И его новая знакомая помчалась, вернее, довольно неуклюже побежала на лыжах в гору.
Добежала до Николая Алексеевича и совсем выдохлась.
Чутье не обмануло. Она застала его, к счастью, совершенно здоровым, но занятым чем–то странным.
Только приблизившись, Аэлита увидела, что он делал. Увидела и ахнула. На Аэлиту смотрела белоснежная японочка с чуть заметной робкой улыбкой и прищуренными глазами.
— Какая прелесть! — воскликнула Аэлита. — Я должна вас за это поблагодарить.
И, повинуясь невольному чувству, она бросилась Анисимову на шею и расцеловала создателя снежной скульптуры.
Что ж тут особенного? Он ведь на столько лет старше!
МАЛЕНЬКИЙ ЧЕЛОВЕК ВЫСОКОГО РОСТА
Юрий Сергеевич Мелхов был на два года старше Аэлиты. С раннего детства рос вундеркиндом. В школе уроков не делал, но слыл первым учеником. Восхищение учителей внушило ему, что приемные экзамены для него пустая проформа. И потерпел первое в своей жизни поражение — не набрал проходного балла. Это так потрясло его, что в другие вузы, он и поступать не захотел.
Напрасно старалась Клеопатра Петровна убедить военкома, что ее сверходаренный сын лишь по недоразумению не студент и надо дать ему отсрочку от военной службы на год.
Отсрочки Юрий Мелхов не получил и отслужил в армии свои два года, стараясь не отличаться и не получить воинского звания.
Вернувшись из армии, в отместку за свою неудачу, университет он игнорировал.
К приемным экзаменам в институт отнесся уже со всей серьезностью, а поступив, стал первым среди успевающих, не тратя на это особых усилий. Все ему давалось легко.
«Европеец» с виду, он пользовался успехом у многих сокурсниц, но выбор остановил на Аэлите Тол–стовцевой, которой помог в курсовой работе. Ослепленная его внешностью и обхождением, Аэлита увлеклась им. На последнем курсе они поженились. И Аэлита вошла в семью Мелховых, взрастившую Юрия Сергеевича. В семье этой познакомилась с философией «маленького человека», которую проповедовал отец Юрия.
Сергей Федорович, в отличие от сына щуплый, узкоплечий, ходил бочком и тихим голосом поучал, что фундамент общества — маленький человек и что мир в основном состоит из маленьких людей и существует ради них. Всякие там герои, вожди, гениальные ученые, изобретатели, художники, писатели, артисты — «отклонение от нормы». Правда, со знаком плюс. И одно у них назначение — сфера обслуживания маленького человека, ибо он основа общества.
Юрий Сергеевич, с малых лет впитав эту «философию», своеобразно видоизменил ее, деля общество на людей с высшим образованием и без него. Люди с высшим образованием, по его убеждению, были «белой костью», и несправедливостью он считал, что в нашей стране рабочий может зарабатывать больше инженера, который им руководит.
Вернувшись из Италии, Юрий Сергеевич с восхищением вспоминал несопоставимые заработки итальянских инженеров и рабочих.
Аэлита не выдержала и возразила ему:
— Что ж тут особенного? Мы идем к обществу, где все будут отдавать по способностям, получая по потребностям. Сближение умственного и физического труда по оплате естественно. Право!
— Нелепица! — презрительно отозвался Юрий Сергеевич. — Мы пока что живем в социалистическом обществе, где каждому по труду. Мой труд более квалифицирован благодаря моему высшему образованию, на которое я затратил много усердия.
— Ты не прав. Рабочий теперь интеллигентен, стоит за станком с программным управлением, оператором в химическом производстве, а часто создает вещи как скульптор или художник.
— Оставь, пожалуйста. Слава богу, мне не сдавать политической экономии. Я Институт марксизма–ленинизма, как ты знаешь, закончил дважды. Потому и занимаю свой пост на заводе.
— Должно быть, дважды мало.
— Что ты хочешь этим сказать? — возвысил голос Юрий Сергеевич. — Я не нуждаюсь в помощи для понимания элементарных вещей, в отличие от некоторых, делавших курсовые работы,
Аэлита вспылила:
— Если помощью называть надпись на чертежах, то я опускаю голову, делаю глубокий реверанс, смущаюсь…
— Ладно, ладно, кто считается, — смягчился Юрий Сергеевич. — Кстати, надо идти к столу. Мать зовет к обеду. Никто, кроме нее, еду не приготовит. Это тоже помнить надо.
— Конечно, — вздохнула Аэлита. — Но сегодня — исключение! Сегодня обедом угощаю я. Право–право!
Юрий Сергеевич поднял соболиные брови:
— Свежо предание, но верится с трудом.
— Нет, в самом деле. Прошу к столу. Мое кушанье нужно только чуть подогреть. Я уже предупредила Клеопатру Петровну, чтобы она сегодня не хлопотала по хозяйству.
Аэлита побежала на кухню.
— Что это сегодня твоя благоверная забеспокоилась? — спросила мать у сына.
В столовую, как всегда, тихо, незаметно, как–то бочком вошел Сергей Федорович, низенький, сутулый и стриженный бобриком.
Сергей Федорович уселся за стол и погрузился в чтение газеты.
— Опять газета за столом? — строго прикрикнула Клеопатра Петровна.
— Только спорт… кто кого.
— Нелепое занятие, — изрек Юрий Сергеевич. — Тратить энергию, гоняя никому не нужный мяч, поднимая огромный груз, и все без видимой пользы для общества! Дикость! Возвращаемся к Древнему Риму. Аппиева дорога, Колизей! Хлеба и зрелищ нужно твоему маленькому человеку, отец. Нет, подлинному члену общества, пусть маленькому, но нормальному, бесплодное напряжение мышц абсолютно ни к чему. Я рационалист и искренне удивляюсь, как люди с высшим образованием могут уделять этому время и силы.
— Но ведь у меня–то высшего образования нет, — ^ робко возразил отец.
— Все равно. Ты должен равняться по сыну с его способностями. Недаром нам удалось дать ему высшее образование.
Клеопатра Петровна не упускала случая упомянуть о способностях сына, освобожденного от всех домашних забот. Она любовалась им.
Обеды в семье Мелховых были семейными «собраниями», на которых обсуждались и домашние и государственные вопросы.
Юрию Сергеевичу отводилось при этом особое место. И если отец развивал свою теорию маленького человека, то Юрий вещал о человеке вообще.
Вот и теперь он произнес:
— Высшее образование — это то, что делает человека человеком. Вот мое добавление к Энгельсу.
— Ты так думаешь? — спросила вошедшая с подносом Аэлита.
От кушаний, которые она внесла, распространялся обещающий аромат. Свекор даже крякнул от удовольствия.
— А я думаю, что образование еще не все, — продолжала Аэлита, ставя на стол поднос и раскладывая кушанье по тарелкам. — Недавно я услышала такие стихи:
— А я думаю, что образование еще не все, — продолжала Аэлита, ставя на стол поднос и раскладывая кушанье по тарелкам. — Недавно я услышала такие стихи:
— Недурственно, — хмыкнул в усы Сергей Федорович.
— Каламбур, — пожал широкими плечами Юрий Сергеевич.
— И колесо заколесило. Без оси завсегда так. Вроде как без воспитания, — резюмировал Сергей Федорович.
— На что намекаешь? Мы что, плохо своего сына воспитали? Одно только образование дали? — возвысила голос Клеопатра Петровна.
— Афоризм в форме каламбура — про всех, — пояснила Аэлита.
— И кто же сочинил этот шедевр морали? — выразительным баритоном осведомился Юрий Сергеевич, уплетая сочный кусок баранины с подрумяненной картошкой.
— Академик Анисимов, Николай Алексеевич.
— Так он еще и стихи пишет, черт возьми! — возмутился почему–то Юрий Сергеевич.
— Других стихов Анисимова я не знаю, но, судя по этому афоризму, он владеет стихотворной формой.
— Владеет, владеет, — проворчал Юрий Сергеевич. — Он много чем владеет, слишком много. И наука, и лыжи, и скульптура. И стихи еще… Ненормально.
— Если нормой считать посредственность, то, конечно, выше нормы.
— Нечего отца обижать. Вступаюсь за него и утверждаю, что маленький человек неадекватен посредственности. Впрочем, посредственность хорошо знакома тебе, если вспомнить твои институтские отметки. Бывало, бывало, чего греха таить.
— Как тебе не стыдно? — покраснела Аэлита. — Как ты изменился!
— Алла! — прервала свекровь. — Нечего секреты строить, В каком магазине ты умудрилась такие роскошные консервы заполучить? Покажи и мне туда дорогу. Семью–то не тебе приходится кормить, на мне одной все заботы.
— Вам правда понравилось, Клеопатра Петровна?
— Вкусно, ничего не скажешь. И на консервы непохоже. Сочно. Свежо. Научились–таки. Надо набрать таких банок побольше.
— Это не консервы вовсе. Это искусственная пища из института академика Анисимова. Кстати, Николай Алексеевич предложил мне у него работать.
— Что? — разом вырвалось у Клеопатры Петровны и ее сына.
Сергей Федорович осторожно отодвинул от себя тарелку и стал вытирать салфеткой губы, ссутулившись более обычного.
— Ну конечно! Искусственная пища, приготовленная в лаборатории. Структура мяса сделана на ткацком станке, а вкус и запах баранины — в лаборатории вкуса и запаха. В ней как раз мне и предлагают работать.
— Как? — крикнула Клеопатра Петровна, выскакивая из–за стола. — Ты осмелилась накормить нас такой гадостью? Боже, какая низость! Мне дурно! Ох!.. — И она выбежала из столовой.
— Докормила! — гневно возвысил грудной свой голос Юрий Сергеевич, — Это же обман! Низко, недостойно!
— Юра, что ты!
— Вот теперь Юра, а то все был Николай Алексеевич. Слушал я его в Вечном городе. Только сам он, видно, не вечный. В детство–юность начал впадать. Статуэточки, стишочки — маразматические синдромы!
— Юра, прекрати!
— Нет, я просто не могу прекратить. Оказывается, я изменился! Меня не разглядели! Но в ответ на подлинно рыцарское отношение на меня и моих родителей совершается покушение! Да, да, покушение с целью отравления.
— Как ты можешь осуждать такого человека, как академик Анисимов? Говорить об отраве… Знайте же, что все искусственные кушанья сделаны из молока. Честное слово!
— Из молока? — удивился Сергей Федорович. — Чудно! А я думал — баранина.
— Из казеина, полученного из отходов молочного завода. Словом, творожные изделия. И не из чего огород городить.
— Хороши творожные изделия, если от них рвота! Впрочем, всем известны отравления плохим творогом. Напрашивается вывод, что твой старец в своей лаборатории за государственный счет творог портит. И наживает научное имя.
Юрий Сергеевич уже не владел собой. Глубоко уязвленный интересом жены к пожилому академику, он ненавидел и самого Анисимова, и его дело, не отдавая себе отчета в словах, которые вырвались у него и за которые он краснел бы в другое время.
Аэлита тоже была возбуждена выше всякой меры.
— Молчи! — воскликнула она. — Ты не смеешь так говорить о нем!
— Ну да, «ведь я червяк в сравненьи с ним, с лицом таким, с его сиятельством самим!» — продекламировал Беранже Юрий Сергеевич, словно стараясь разъярить себя еще больше.
Вернулась Клеопатра Петровна.
— Я думала, умру. Какой ужас! Неужели у нас не могут справиться с сельским хозяйством? Куда смотрят правительство, партия?
— Правительство и партия всячески поддерживают начинания академика Анисимова.
— Я не знаю, что там думают наверху, не мое это дело. Там умеют заботиться о нас. Но в моем доме этой гадости никогда не будет.
— А как же, — согласился сразу Сергей Федорович.
— Не знаю, не знаю, как и кто поддерживает эти происки с искусственной пищей, которые могут просто подорвать устои нашего сельского хозяйства, — важно заявил Юрий Сергеевич. — Стоит только понадеяться на этот творог… и прикрыть все земледелие.
— Никто этого не добивается. Искусственная пища нужна в первую очередь народам, у которых нет сельскохозяйственных продуктов в достаточном количестве. Это резерв науки, необходимый человечеству.
— Оставим высшую материю высшим инстанциям, что же касается нашей маленькой семьи, то, не вздумай накормить подобной гадостью сына, — пытался снизить накал спора Юрий Сергеевич. — Кстати, что за разговоры о работе в институте академика Анисимова? Ты что, не знаешь порядка? После окончания института три года обязана отработать по распределению.
— Николай Алексеевич заверил, что договорится с министром.
— С министром? — снисходительно переспросил Юрий Сергеевич. — Если министр будет заниматься такими, с позволения сказать, делишками, наша химическая промышленность встанет.
— Напротив, она займется изготовлением искусственной пищи в широком масштабе, создаст пищевую индустрию, станет кормить голодающие страны, увеличит наш экспорт.
Юрий Сергеевич махнул рукой в знак того, что не хочет продолжать перепалки:
— Остается решить, что это было: битва или спор? — запальчиво спросила Аэлита, но ей никто не ответил.
В семье Мелховых появилась трещина, не появилась, а проявилась, существуя уже давно.
Аэлита теперь ужасалась, что она попала девчонкой в эту семью, в которой с самого начала почувствовала себя чужой, боясь в этом признаться.
И трещина начала углубляться.
Юрий Сергеевич с отчаянием убеждался, как отдаляется от него Аэлита. Она стала пропадать вечерами, посещала концерты, бывала в театрах. Юрию Сергеевичу не требовалось спрашивать, с кем она развлекалась. Конечно, с ним, с этим «престарелым сатиром», как мысленно называл он еще недавно так уважаемого им академика. Но Анисимов отнимал у Мелхова самое дорогое, принадлежащее только ему одному, — жену. И самым оскорбительным было то, что ведь этот пожилой человек не мог сравниться с Мелховым ни в возрасте, ни в наружности, наконец!.. И все же…
А тут пренеприятнейший телефонный звонок. Знакомый по Риму журналист Генри Смит умудрился отыскать его в Москве.
— Мы взаимные должники, — говорил он после приветствий. — Я показал вам Рим, мистер Мелхов. Теперь вы покажите мне свою Москву.
Юрий Сергеевич не знал, как отвязаться от настырного американца. Беспокойство не оставляло его.
А еще Аэлита принесла домой прелестную статуэтку девушки–японки, подарок Анисимова. Напуганный и взвинченный перед тем звонком Генри Смита, сейчас Юрий Сергеевич был унижен, оскорблен и потерял обычный контроль над собой:
— Я считаю совершенно непристойным принимать от малознакомого пожилого мужчины, с которым у тебя, очевидно, был курортный роман, такие ценные подарки только потому, что случайный знакомый за одно лишь свое ученое звание получает шестьсот рублей в месяц, не считая директорского оклада в институте и всего прочего.
— Статуэтка не куплена на доходы, которые ты подсчитываешь в чужом кармане, а сделана Анисимовым.
Юрий Сергеевич не мог уступить и продолжал:
— Тем более, тем более! Я не могу держать в своем доме бездарные поделки самоучки, пусть даже с академическим званием.
— Ты пытаешься оскорбить человека, который выше тебя.
— Я уже слышал. «Ведь я червяк в сравненьи с ним…»
— Кстати, ему удалось договориться с министром о моем переводе в институт Анисимова.
— Что? — перешел на крик Юрий Сергеевич. — Без согласования со мной? Не бывать тому!