— Что? — перешел на крик Юрий Сергеевич. — Без согласования со мной? Не бывать тому!
— Перевод уже оформлен. Я начинаю работать.
— Ах так? Тогда считай нашу семью разрушенной. И не моя в том вина. Помни: московскую прописку дал тебе я, я же и выпишу тебя из квартиры Мелховых.
Аэлита, оглушенная, оскорбленная, не находила слов. Здесь нельзя было оставаться ни минуты, переносить унижения, видеть торжествующую Клеопатру Петровну.
Слезы мешали Аэлите, когда она бросала в чемодан свои скомканные вещи и вещички Алеши.
Подруга, уезжая на Север, оставила ей ключи от однокомнатной квартиры — в них спасение!
Увидев, что жена нагружает санки, Юрий Сергеевич встал в дверях и с издевкой объявил:
— Имей в виду, что собаку я тебе не отдам.
— Я заберу сына из яслей. И Бемс, как всегда, повезет Алешу на санках.
— Нет. Можешь воспользоваться академическим автомобилем, «Чайкой» или «мерседесом», не знаю уж, какой у твоего дряхлого принца экипаж. — Юрий Сергеевич думал лишь о том, как бы разрядить атмосферу, успокоиться самому и утешить Аэлиту, но вместо этого говорил совсем другое, подливал нефти в огонь.
— Бемс — мой пес, — возразила Аэлита. — У тебя нет на него никаких прав.
— То есть как это нет прав? А кто за щенка шестьдесят рублей заплатил? — снова занесся Мелхов.
— А кто бегал по магазинам, сыновние деньги тратил, чтобы насытить его чудовищную утробу? — вставила Клеопатра Петровна.
— Вы не смеете! Вы не смеете! — только и могла твердить Аэлита.
— Нет, мы смеем. Я тут прикинул, пока ты мать мою оскорбляла, во что обошлось мне содержание собаки. Одна тысяча шестьсот рублей ноль–ноль копеек. Вот выложи их мне на стол — тогда забирай.
Юрий Сергеевич хотел поставить на пути Аэлиты последнюю преграду. Он отлично знал, что на новую шубку давно откладываются деньги. Так какая женщина отдаст свои сбережения? Но Аэлита открыла шкаф и там, под стопкой белья, нащупала пачку денег,
— Возьми, образованное колесо без оси!
— Ах так? Тогда все! Тогда все! — теперь уже искренне говорил Юрий Сергеевич.
— Нельзя, никак нельзя больше терпеть, — подсказала Клеопатра Петровна.
— Нельзя терпеть! — согласился сын. — Завтра же подам заявление на развод. Неверность! Спуталась за деньги со стариком. — И Мелхов схватил из открытого чемодана статуэтку японки и с размаху бросил об пол. Осколки разлетелись во все стороны. Юрию Сергеевичу стало легче, иначе он не выдержал бы и сдался. И когда отлегло, он вдруг с ужасом подумал: «Ведь напрасно меня считают умным человеком, напрасно!»
Рыдая, взяла Аэлита любимую собаку, запрягла ее в нагруженные сани и захлопнула за собой дверь.
ВСТУПЛЕНИЕ В ХРАМ
Аэлита ничего не сказала Николаю Алексеевичу о своем уходе из дома и спокойно приступила к новой работе.
Заведующая лабораторией «вкуса и запаха», кандидат химических наук Нина Ивановна Окунева, невысокая полнеющая дама, с круглым лицом и двойным подбородком, приветливая и энергичная, встретила Аэлиту душевно.
Окунева уже знала Аэлиту, поскольку та по просьбе Николая Алексеевича приводила сюда Бем–са. Пса испытывали тогда на чуткость обоняния.
Нина Ивановна при первой встрече говорила Аэлите:
— Почти все естественные белки пищи в чистом виде безвкусны и не имеют запаха.
— Вот как? — удивилась Аэлита.
— Вы еще многому удивитесь. Имейте в виду, отмытое, вываренное мясо, белок яйца, промытый и обезжиренный творог, то есть казеин, совершенно безвкусны и никак не пахнут. Вам не приходилось замечать, когда дома хозяйничали? Хорошая хозяйка знает, что приятный вкус и запах содействуют лучшему усвоению приготовленного блюда. Вы привели своего пса? Любопытный эксперимент, впрочем, для милиции давнее прошлое.
— Не только для милиции, Нина Ивановна. В саперных частях собак натаскивали на распознавание заложенных в землю мин. Тол имеет особый запах, которого не ощущает человек.
— Человек способен различать до десяти тысяч запахов. К сожалению, надежно обоснованной теории запаха нет. Пока что для нас, химиков, обоняние человека считалось эталоном. Для идентификации ароматических композиций применяются хроматография и масс–спектрометр, ИК-спектроскопия и ЯМР — ядерный магнитный резонанс. Однако чувствительность этих методов к отдельным компонентам запаха иногда в несколько сотен раз меньше, чем наше с вами обоняние.
— Вот видите! — обрадовалась Аэлита. — А у собаки чутье, говорят, чуть ли не в миллион раз острее, чем у человека. Неужели мой Бемс ничем вам не поможет?
— Насчет миллиона не знаю, но Николай Алексеевич просил меня попробовать. Я не против. Кроме того, я вообще люблю собак. Но… имейте в виду, я не уверена, что это новшество будет всеми воспринято с восторгом.
Аэлита не поняла тогда, что имела в виду руководительница лаборатории.
При первом посещении института Бемсу предложили определить образец с пахучим компонентом в количестве, неуловимом для приборов. Аэлита волновалась, но Бемс испытание выдержал. Из четырех деревянных палочек, из которых одну поднесли к пахучему компоненту, он безошибочно вытаскивал именно эту палочку. Аэлита торжествовала.
Окунева обещала продумать систему экспериментов, в которых в качестве одного из контрольных приборов мог бы участвовать Бемс.
При переходе в академический институт с завода Аэлита не только шла на меньший оклад — ее, не имеющую ученой степени, могли принять лишь на должность младшего научного сотрудника, — но теряла еще и ежеквартальную премию.
Нина Ивановна Окунева все отлично понимала.
— Ничего, милочка. Главное, вы приобщаетесь к науке.
— Я ни о чем другом не думаю.
— Нет, думать надо, дорогая. Имейте это в виду. Думать о теме диссертации. Как вам нравится такая: «Распознавание запаха чувствительными приборами и сравнение их работы с реакцией на запах некоторых биологических систем»?
— Прекрасно! Ведь под биологической системой можно разуметь и человека и собаку?
Окунева кивнула.
Так началась научная деятельность Аэлиты. Ей казалось, что она вырвалась из душного подземелья и дышит свежим воздухом.
На исходе первого месяца работы новой сотрудницы Нина Ивановна разрешила наконец проводить опыты с Бемсом. Впрочем, может быть, потому, что сам академик, зайдя однажды в лабораторию, справился о собаке. Аэлита стояла на своем месте у вытяжного шкафа и боялась поднять глаза.
И Аэлита привела Бемса. Смущенная и гордая, шла по широкому светлому коридору с очень высоким потолком и прекрасно видела, какими взглядами провожают их научные сотрудники: ласковыми, смеющимися, а порой удивленными и даже возмущенными.
Бемс шел на коротком поводке и казался очень важным, словно понимал, какую ответственную миссию ему предстоит здесь выполнить.
Но поработать с Бемсом в лаборатории удалось лишь четыре дня, потому что Нина Ивановна ушла в отпуск, а из отпуска вернулся ее заместитель Геннадий Александрович Ревич, «новоиспеченный» доктор наук, «остепенившийся» раньше Окуневой, слишком занятой общелабораторными делами и запустившей свою докторскую диссертацию. Изысканно одетый, в высшей степени опрятный лысеющий человек лет за пятьдесят, в очках с золотой оправой, с узким носом и тонкими губами.
Войдя в первый раз в лабораторию и увидев Бемса, Ревич брезгливо поморщился.
— Знакомьтесь, Геннадий Александрович. Наша новая младшая научная сотрудница Мелхова Алла Алексеевна. — Окунева почему–то постеснялась назвать Аэлиту настоящим именем. — А вот ее живой прибор, системы боксер, марки Бемс, прекрасно реагирует на исчезающие слабые запахи.
— Очень рад, почтенная Алла Алексеевна, — расшаркался Геннадий Александрович. — Очевидно, научная лексика лаборатории обогатится теперь таким термином, как «Ко мне, Мухтар!». Надеюсь прочитать об этом в Докладах Академии наук СССР.
— Не Мухтар, а Бемс, — робко поправила Аэлита.
Геннадий Александрович смерил новенькую простушку ироническим взглядом. До нее даже не дошел его издевательский тон!
С уходом Нины Ивановны все в лаборатории изменилось. Ревич под предлогом сохранения научных традиций отменил опыты с Бемсом, направил Аэлиту заниматься в библиотеку.
— Надо понимать, что такое вступление в храм, — напутствовал он. — Достаточно того, что вас приняли сюда не на должность старшего лаборанта или инженера. Чтобы стать научным сотрудником, хотя бы и младшим, надо читать, читать и читать. К тому же у нас, Алла Алексеевна, нет возможности превращать лабораторию в собачью площадку. Увы, не коррелирует все это с современным уровнем науки, к которой, почтенная Алла Алексеевна, вам надо бы приобщиться. Вот и начинайте с библиотеки.
— Геннадий Александрович, меня зовут Аэлитой.
— Прелестно, прелестно! Но применительно к сцене, к эстраде, а не к лаборатории. Дозвольте уж вас называть так, как нашла нужным представить Нина Ивановна, заведующая лабораторией.
Геннадий Александрович решил взять шефство над новенькой.
— Вот вы, дорогая моя, — снисходительно говорил он, — должно быть, вообразили, что все дело в запахе. Нет! Наша лаборатория — «вкуса и запаха»! На первом месте вкус!
— Может быть, — робко ответила Аэлита, которая чувствовала себя с Ревичем неуютно. Она смотрела, как поблескивают золотые очки Геннадия Александровича, какой белоснежный на нем воротничок, какой модный галстук, со вкусом подобранный к не менее модному костюму, совсем как у Юрия Сергеевича.
Голос Геннадия Александровича приятно рокотал, чувствовалось, что он сам любуется им, наслаждается своей речью.
— Поэтому сейчас ваша задача — вкус. Предстоит превзойти все до сих пор достигнутое лабораторией. Сам академик сообщил о предстоящем «пире знатоков»! Итак, вкус — вот ваша область у нас! Тем более что только вкус превращает женщину в парижанку! Я убедился в этом в Париже. — И он засмеялся, показывая золотые зубы.
Аэлита была переведена на работы, связанные со вкусом, и помощь Бемса временно отпала. Усердно занимаясь в библиотеке, она надеялась на возвращение Нины Ивановны, впутывать же в это дело Николая Алексеевича и думать не смела.
И вдруг в библиотеку с необычайно многозначительным выражением лица вошел Геннадий Александрович. Склонившись к Аэлите, колючим шепотом сказал:
— Вас просит зайти директор института академик Анисимов. Надеюсь, вы не приносили ему жалобы по поводу собаки?
— Я никому ничего не говорила, — вся зардевшись, пролепетала Аэлита. — Честное слово!
Почему–то она взволновалась, никак не могла собрать книги. Потом поправила свою высокую прическу и, превозмогая страх, отправилась к директору.
Дама–референт, которую Аэлита когда–то наивно приняла за секретаршу, встала навстречу.
— Николай Алексеевич ждет вас.
Аэлита робко открыла обитую кожей с орнаментом из желтых гвоздиков дверь.
Николай Алексеевич сидел за столом, углубившись в чтение какой–то бумаги. Он поднял на нее глаза и… не улыбнулся, как ждала Аэлита.
Академик встал, вышел из–за стола ей навстречу и сказал приветливо, но оч^ень серьезно:
— Садитесь, Аэлита. Я побеспокоил вас по вопросу, касающемуся нас обоих.
Аэлита удивленно посмотрела на Николая Алексеевича. Нет, он не шутил.
Директор усадил ее в мягкое кресло перед столом, сам сел на стул и подвинулся к креслу.
Несколько секунд молчания показались Аэлите томительными.
— Сегодня я ездил в Президиум Академии наук, и меня пригласил заглянуть к нему президент. Извинился, сказал, что не придает этому никакого значения, и передал полученное им письмо. Я хочу познакомить вас с ним.
— С письмом? — еле слышно спросила Аэлита.
— Да, только с письмом, пока не с президентом, — улыбнулся Николай Алексеевич. — Прочтите. Вслух не надо. Это не художественное произведение.
Аэлита похолодела. Она узнала почерк мужа.
Письмо было адресовано в Президиум Академии наук СССР.
«Считаю своим долгом обратиться в высший орган советской науки с сигналом о недостойном поведении одного из действительных членов Академии, долженствующего служить примером высокой морали и образцом поведения нам, людям с высшим образованием, но забывшего о своем долге высоко нести звание советского ученого и члена нашей великой партии и распутным своим поведением разрушающего мою семью, семью рядового советского гражданина, счастье которого обеспечено Конституцией, хотя он и не обременен ни высокими научными званиями, ни академическими доходами.
Я обращаю внимание Президиума Академии наук СССР на безнравственное поведение академика Ани–симова Николая Алексеевича, соблазнившего, несмотря на сорокалетнюю почти разницу в возрасте, мою неопытную жену и принудившего ее уйти из дома, чтобы наслаждаться с ним противозаконным сожительством.
Я маленький, но честный человек. У меня трехлетний сын, которого я не хочу лишать отца, ибо человек, годящийся ему в прадеды, не может быть адекватен отцу.
Однако во имя воспитания полноценного члена коммунистического общества, думая прежде всего о нем, о моем сыне, я готов простить свою заблудшую, легкомысленную и обманутую жену, дабы она вернулась с сыном домой, если академик Анисимов найдет в себе порядочности не препятствовать этому.
Инженер Ю. С. Мелхов, беспартийный».
Аэлита лишилась дара слова. Она узнала почерк мужа, но не узнала его стиля, манеры выражаться. Он, образованный, умный, сейчас, словно намеренно, «писал под кого–то другого», мелкого, жалкого. Но не жалость вызывало это вычурное письмо, а лишь чувство гадливости.
ПИР ЗНАТОКОВ
Зал института, где обычно проходили общие собрания, коллоквиумы, защиты диссертаций, а также просмотры кинофильмов, был пуст. Все кресла вынесли в коридор и поставили там в два ряда.
Вместо них в зале появились два длинных лабораторных стола. Их накрыли белоснежными накрахмаленными скатертями, и приглашенные из одного из лучших московских ресторанов официанты в белых куртках под руководством лысенького суетливого метрдотеля расставляли тарелки, раскладывали ножи, вилки в необычайно большом числе для каждого прибора.
Распоряжалась здесь хлопотливо–солидная Нина Ивановна Окунева, вернувшаяся из отпуска, заботливая и властная.
Себе в помощницы она взяла Аэлиту, которая по ее настоянию явилась сегодня в институт в ярком платье, чем–то напоминавшем кимоно.
Академик Анисимов вошел в зал, увидел Аэлиту в необычайном наряде и нахмурился.
Аэлита вся сжалась в комочек, не зная, куда деться от смущения.
— Не кажется ли вам… — строго начал академик, но при виде беспомощного взгляда Аэлиты отмяк и уже другим тоном продолжал, — что в Японии ваше имя переиначили бы, звали бы вас Аэри–тян?
— Может быть, мне лучше переодеться, сменить прическу? Право? — робко спросила Аэлита.
— И не подумайте! — по–хозяйски вмешалась Нина Ивановна. — Если кто–нибудь не отличит ее от японки, то пусть не отличит также и нашей искусственной пищи от настоящей. Имейте это в виду.
— Считаете, не сразу разоблачат? — спросил Николай Алексеевич, думая и о предлагаемых блюдах, и о внешности Аэлиты.
Нина Ивановна решительно ответила:
— Не скорее, чем отличат наш жюльен от дичи.
— Да, дичь!.. — вздохнул академик и добавил: — Да нет, я не против любого наряда. Тем более что самому–то мне нравится.
Но ни Анисимов, ни Окунева не могли предположить, что вслед за этим произойдет.
Еще звякали на столе приборы, когда в зал вошел, потирая с мороза руки, замминистра рыбной промышленности, бывший капитан дальнего плавания и директор плавучих рыбозаводов, моряк с обветренным лицом, изрезанным крупными морщинами.
Замминистра сопровождал один из референтов, красивый, вылощенный молодой человек с безукоризненным пробором на голове. Специализировался на Японии, окончил институт восточных языков.
При виде Аэлиты он решил блеснуть своими познаниями и обратился к ней по–японски.
Анисимов с трудом сдержал улыбку, готовый превратить в шутку ошибку гостя. Велико же было изумление, когда Аэлита, преодолев застенчивость, вернее, скрыв ее за церемонной восточной вежливостью, ответила гостю на прекрасном японском языке — ведь Анисимов знал его!
Замминистра взял академика под локоть и отвел чуть в сторону:
— Чем вызвано приглашение зарубежной гостьи, Николай Алексеевич? Не смутит ли она наших «испытателей»?
Анисимов рассмеялся.
— Чем рассмешил? — недовольно спросил замминистра. — Откройте. Других смешить стану.
— Считайте, что первую загадку, которую подготовила наша хозяйка стола Нина Ивановна Окунева, вы не разгадали.
— То есть как это? — нахмурился бывалый моряк и строго посмотрел на своего референта,
Тот подскочил к нему.
— С кем говорил? — спросил его начальник.
— С очаровательной Аэри–тян. Полагаю, со стажеркой из Японии. Договорился с ней о совершенствовании своего японского языка.
— Совершенствовать вам его надо, — заметил Анисимов. — Произношение у вас, прямо сказать, вятское. Но найдется ли время у нашей научной сотрудницы Аэлиты Алексеевны Толстовцевой?
— Она что? Не японка? — поразился референт.
— И не марсианка, — улыбнулся Анисимов. — Русская, как мы с вами.
— Один–ноль не в твою пользу, — заметил замминистра помощнику и обратился к академику: — Признаем первую ошибку. Но больше, надо думать, их не будет у наших знатоков. — И он многозначительно взглянул на вошедших гостей.