Угощение представляло собой великолепный компромисс между европейскими и африканскими блюдами. Вероятно, это было лучшим, что я когда-либо пробовал до сих пор. Мы уже приступили к сладкому, прежде чем я смог избавиться от разговоров с любительницей орнитологии. Неожиданно я услышал глубокий мягкий голос генерала Гуда, произносивший мое имя, и я, немного смущенный, поглядел в его сторону.
– Так это вы – мистер Бастэйбл?
На этот вопрос я пробормотал утвердительный ответ. Я совершенно не представлял себе, как следует разговаривать с тираном и захватчиком, на чьих руках кровь тысяч невинных людей.
– Я ваш должник, мистер Бастэйбл.
Я ощутил, как вокруг нас постепенно смолкают разговоры, и покраснел. Мисс Перссон, сияя, улыбалась мне, так же, как и президент Ганди. Я чувствовал себя довольно глупо.
– В самом деле, сэр? – спросил я. Все это прозвучало более чем бездарно, поскольку я пытался вновь обрести равновесие, и память моя кричала, что человек этот, вопреки видимости, является заклятым врагом моей расы. Но довольно трудно держаться презрительно и гордо – и в то же время вести себя согласно требованиям этикета. Приняв приглашение на ужин во дворец, я, следовательно, взял на себя обязательство не оскорблять президента Ганди и его гостей.
Генерал Гуд рассмеялся своим глубоким смехом:
– Вы спасли жизнь кое-кому, кто мне дорог, – он погладил Уну Перссон по руке. – Вы ведь не забыли еще об этом, мистер Бастэйбл?
Я ответил, что не вижу в этом ничего особенного, любой другой сделал бы на моем месте то же самое, и так далее.
– Как мне сказала мисс Перссон, вы проявили большое мужество.
На это я ничего не ответил. Генерал Гуд продолжал:
– В самом деле, без вашей помощи я бы не смог продолжать разрабатывать некоторые свои военные планы. Каким бы ни был цвет вашей кожи, я верю, в вашей груди бьется сердце черного человека.
Воистину что за причудливая ирония! Ему удалось впутать меня в свои преступления и умело воспользоваться моим смущением.
– Если вы когда-нибудь решите покинуть службу в Бантустане, – продолжал он, – то государство Ашанти с радостью примет ваши услуги. В конце концов, вы уже сейчас доказали свою верность нашему делу не словами, а поступком.
Я чувствовал, что взгляды всех белых в этом зале направлены на меня. Это было уже чересчур. Охваченный гневом, я выпалил:
– Мне очень жаль, сэр, но моя верность «не словом, а поступками» отдана делу пацифизма и возрождения здорового мира. Я не смогу так запросто присоединиться к хладнокровному убийце детей и женщин моей расы!
Теперь в зале царила мертвая тишина. Однако генерал Гуд вскоре разбил ледяную атмосферу, откинувшись в своем кресле, улыбнувшись и покачав головой:
– Мистер Бастэйбл, я не испытываю никакого отвращения к белому человеку. На своем месте он чрезвычайно полезен. Многие посты занимают у меня белые. Есть даже отдельные личности, выказывающие качества, присущие африканцам. Таким людям в государстве Ашанти предоставляются все возможности для раскрытия своих способностей. Боюсь, у вас успело сложиться довольно неприятное впечатление обо мне – напротив, я же испытываю к вам лишь большое уважение, – он поднял стакан, приветствуя меня. – Ваше здоровье, мистер Бастэйбл. Мое предложение сделано вполне искренне. Президент Ганди и я решили обменяться посольствами. Я буду настоятельно просить его включить вас в число тех, кого он отправит в Новый Кумаси[12]. Там вы смогли бы составить себе персональное мнение о том, действительно ли я такой тиран, каким вам меня изобразили.
Теперь ярость моя была столь велика, что я вообще не смог ему отвечать. Президент Ганди тактично увлек генерала Гуда разговором, и немного позднее за моей спиной появился Корженёвский, он постучал меня по плечу и вывел из зала.
Мои чувства были, мягко говоря, взбудоражены. Меня рвали на части кипящая злоба, память о публичном позоре, желание сохранить верность президенту Ганди и его мечте о мире; моя собственная реакция на Гуда. Теперь мне вовсе не казалось чудом, что ему удалось добиться такого трепета во всем мире. Пусть он тиран и убийца – ему великолепно удается изображать из себя личность необычайной притягательности, обладающей силой завораживать даже тех, кто его ненавидит. Я ожидал встретить буйного варвара, а вместо этого увидел утонченного политика, американца (как я позднее узнал), получившего образование в Оксфорде и Гейдельберге и имевшего выдающиеся перспективы в академической карьере, прежде чем он отложил в сторону книги и взялся за меч.
Я весь дрожал и был готов разрыдаться, когда Корженёвский доставил меня на квартиру и попытался успокоить. Прошло несколько часов, прежде чем я избавился от бессмысленной ярости. Я много пил, слишком много, и, вероятно, изрядное количество алкоголя в соединении с моральной усталостью дали себя знать. Вот я еще изрыгаю проклятия Черному Аттиле, а в следующее мгновение валюсь без сил на пол.
Корженёвскому пришлось уложить меня в постель. На следующее утро я проснулся с самой ужасной головной болью, какую когда-либо испытывал; все еще во вчерашнем настроении, однако больше был не в силах выразить его словами. Стук в дверь разбудил меня окончательно. Прислуживавший мне паренек открыл ее и спустя короткое время принес поднос с моим завтраком. На подносе лежало письмо с президентской печатью. Я отодвинул поднос в сторону и принялся рассматривать конверт. Я почти боялся его открывать. Без сомнения, письмо содержит строгий выговор за мое поведение на вчерашнем банкете. Но я ни о чем не сожалел.
Я улегся в постель все еще с конвертом в руке и принялся выдумывать блестящие ответы, которыми пригвоздил бы Гуда к позорному столбу, если бы только меня не покинул здравый человеческий рассудок.
Я не позволю ему очаровывать меня! Я стану судить о нем только по его поступкам, я не смею больше забывать, что он разрушил все европейские города и поработил их жителей. Я сожалел, что при встрече не смог привести ни один из этих аргументов. Никогда не думал, что политические проблемы можно разрешить силой, но у меня сложилось впечатление, что если и есть человек, заслуживший, чтобы его убили, то это Цицеро Гуд. Тот факт, что он получил блестящее образование, делало его в моих глазах еще большим негодяем, потому что он обратил полученные знания во зло и использовал их для своего расистского крестового похода. Он может опутывать политику геноцида смелой ложью, но то, что он делал в прошлые годы, говорит само за себя. В это мгновение я, как Капони, с величайшим удовольствием разорвал бы его голыми руками.
Появление Корженёвского заставило меня немного успокоиться. Он встал в ногах моей кровати, поглядел на меня с насмешливым сочувствием и осведомился, как у меня дела.
– Ничего особенного, – заверил я и показал ему письмо. – Полагаю, я созрел для того, чтобы меня выкинули вон. Меня ничуть не удивит, если вскоре я буду вынужден покинуть Бантустан.
– Но вы ведь даже не распечатали письма, старина!
Я передал ему конверт:
– Вскройте его! И скажите мне самое худшее!
Корженёвский подошел к моему письменному столу, взял нож для разрезания бумаг и вскрыл конверт. Он пробежал глазами содержимое – один-единственный листок бумаги – и прочитал со своим гортанным акцентом:
– «Дорогой мистер Бастэйбл! Если у Вас сегодня будет время, то я был бы Вам благодарен за визит. Около пяти мне бы подошло, если Вас это устроит, в моем рабочем кабинете. Сердечно Ваш, Ганди».
Корженёвский протянул мне письмо.
– Как это похоже на него, – сказал он восхищенно, – «Если у Вас будет время, мистер Бастэйбл». Он оставляет вам выбор. Не стоит думать, что это означает отставку, дружище. А что вы думаете?
Я сам прочитал письмо и нахмурился.
– Что же это тогда означает, во имя всего святого?
Глава восьмая Хладнокровное решение
Осталось лишь сказать, что, как бы я ни мечтал отвертеться, в конце концов ровно в пять, тщательно выбритый и исключительно скромный, явился в президентский дворец, где меня тотчас проводили в кабинет президента. Его кабинет был таким же скромным, как все помещения, которые он занимал. Он сидел за своим письменным столом и смотрел чрезвычайно серьезно. Из этого я заключил, что мне все же предстоит изрядный нагоняй, за чем последует и моя отставка. Так что я быстро встал по стойке «смирно» и приготовился встретить все, что скажет мне президент. Он поднялся, провел рукой по начисто выбритой голове; стекла его очков блеснули в солнечном свете, лившемся в открытое окно.
– Прошу вас, сядьте, капитан, – он редко употреблял военные звания. Я сел.
– Сегодня у меня была долгая беседа с генералом Гудом, – начал Ганди. – Как вы знаете, мы обсуждаем возможности укрепления добрососедских отношений между Бантустаном и государством Новый Ашанти. В большинстве пунктов мы достигли дружественного согласия, осталась одна деталь, которая касается вас. Вы знаете, что я всегда выступал за свободное волеизъявление каждого человека и не в моих принципах заставлять человека делать то, чего он делать не хочет. Поэтому я изложу вам ситуацию, чтобы вы сами могли принять решение. Генерал Гуд вчера вечером вовсе не шутил, когда предлагал вам пост…
– Не шутил? Хотел бы я надеяться, сэр. Я не хочу, чтобы меня выставляли пособником убийцы…
Президент Ганди поднял руку:
– Нет, разумеется. Но генерал Гуд, кажется, испытывает к вам известную симпатию. Ему понравилось, каким образом вы отвечали ему вчера вечером.
– Думаю, скорее, что это было довольно жалкое выступление. Я хотел бы извиниться, сэр.
– Нет, нет. Я полностью понимаю вашу позицию. Вы сохранили большое самообладание. Вероятно, генерал Гуд намеревался также… устроить вам испытание. Он действительно благодарен вам за ту роль, которую вы сыграли, спасая жизнь мисс Перссон в Англии. Я могу и ошибаться, однако у меня сложилось впечатление, что он хотел бы оправдаться в ваших глазах. Возможно, он рассматривает вас как – как он это называет – представителя лучшей части белых. Возможно, он устал от убийств и действительно хотел бы построить лучший, более надежный мир, даже если его теперешние военные планы и выглядят несовместимыми с этим. Что бы ни было причиной, Бастэйбл, но он настаивает на том, чтобы вы были включены в число сотрудников дипломатической миссии, которая будет размещена в его столице, Новом Кумаси. Точнее говоря, это одно из условий. Вы будете единственным… э… белым сотрудником миссии. Если вы не согласитесь, он отказывается продолжать наши переговоры.
– Ну вот, сэр, если это не образ поведения сумасшедшего деспота, то я не знаю, что это такое! – сказал я.
– Разумеется, его поведение базируется не на той логике, которая нам знакома. Генерал Гуд привык, что его воля выполняется – особенно если речь идет о судьбе белого человека. Этого я не отрицаю. С другой стороны, вам также известно, как важны для меня эти переговоры. Я надеюсь, что смогу оказать влияние на генерала, чтобы он, по крайней мере, в будущем смягчил свою политику по отношению к завоеванным народам. Сейчас решается судьба всех моих надежд. Спросите свою совесть, мистер Бастэйбл. Я не хочу влиять на ваше решение, я и так пошел против своих принципов, поскольку уже заметил, что оказываю на вас моральное давление. Забудьте о том, чего хочу я, и делайте только то, что вы считаете правильным.
В этот момент я пришел, вероятно, к самому холодному решению моей жизни. Если я приму предложение, у меня будет отличная возможность приблизиться к Гуду и, если потребуется, раз и навсегда положить конец его авантюрам. Я убью его, как только получу возможность сделать это. Я решился ехать в Новый Кумаси. Я буду наблюдать деяния Черного Аттилы. Я стану судьей Гуда. И если приду к выводу, что он виновен, то возьму на себя обязанность стать его палачом!
Разумеется, обо всем этом я не сказал президенту Ганди ни слова. Я нахмурил лоб и сделал вид, будто размышляю над его предложением.
Думаю, тогда я немного лишился рассудка. Сегодня мне это видится именно так. Стресс, который я испытал, обнаружив очередную перемену своей роли в историческом процессе; ощущение, что я ни в малейшей степени не могу руководить своей судьбой, – все это, вероятно, привело к тому, что я захотел изменить течение мировой истории.
Но я вовсе не желаю искать себе оправданий. Факт остается фактом: я решил в случае необходимости стать убийцей! Оставляю вам, дорогой читатель, судить, какого рода мораль может оправдать подобное решение.
Наконец я взглянул на президента Ганди и сказал:
– Когда мне надлежит отбыть, сэр?
Ганди, казалось, испытал большое облегчение.
– Примерно через две недели. Я еще не избрал остальных членов делегации.
– Есть ли у вас представление о том, сэр, какую роль играет во всем этом мисс Перссон?
– Нет, – признался он. – Никакого. Но из всего, что я узнал, возможно – значительное. Она, кажется, оказывает на него ощутимое влияние. Она в высшей степени загадочная женщина.
Здесь я не мог с ним не согласиться.
* * *С большим сожалением я распрощался с капитаном Корженёвским и остальными друзьями, которых обрел в Капштадте. У всех было такое впечатление, будто меня вынудили принять это решение. Мне очень хотелось бы открыть им мое тайное намерение, но это было, конечно же, невозможно. Доверить кому-либо подобную тайну означало возложить на человека большую ответственность, а у меня не было намерения перекладывать на чужие плечи ни малейшей части такого груза.
Президент Ганди отправил в Новый Кумаси своих лучших людей – десятерых мужчин и трех женщин. Кроме меня, остальные члены посольства были либо азиатского, либо африканского происхождения или же метисы. Оставаясь единственным белым, я совершенно не чувствовал себя неловко в их обществе, потому что уже давно привык к свободному общению между расами в Бантустане. В своем выборе президент Ганди проявил себя хитрым и дальновидным политиком, потому что в состав миссии входили два военных эксперта, задача которых заключалась в изучении мощностей оружейного производства генерала Гуда и разведывании его долгосрочных программ. Все мы, включая меня, душой и телом были преданы идеалам Ганди.
И вот пришел день, когда нас доставили на воздушный фрегат. У него была ослепительно белая гондола, и на такелаже свисали, как облака на ярко-голубом небе, простые светло-зеленые флаги Бантустана.
Едва мы поднялись на борт, как корабль поднял якоря и двинулся на северо-запад над мерцающими водами залива св. Елены.
Я поглядел назад, на стройные здания Капштадта. Увижу ли я когда-нибудь снова этот город и моих друзей? Затем я отбросил эти мысли и погрузился в вежливую беседу со своими коллегами, которые делали всевозможные предположения о том, что ожидает нас в Новом Кумаси и хорошо ли там будут с нами обращаться, если в отношениях между Новым Ашанти и Бантустаном возникнет напряженность. Ни один из нас не привык к общению с деспотом, который был бы господином над жизнью и смертью своих подданных.
В течение последующих двадцати четырех часов мы пролетели над большей частью Западной Африки и наконец появились в небе над столицей Цицеро Гуда.
Она сильно отличалась от Капштадта. Новостройки носили отпечаток ярко выраженного африканского стиля и, должен признать, вовсе не производили неприятного впечатления. Высокие цилиндрические здания с конусообразными крышами напоминали немного хижины крааля в старом мире – однако эти «хижины» имели множество этажей и были построены из стали, стекла, бетона и современных металлических сплавов. Город был необычен также и в том отношении, что был окружен своего рода средневековой городской стеной, которая доказывала, что Новый Кумаси создавался как крепость. На стенах были видны большие орудия и укрепленные командные пункты. Повсюду развевались грандиозные флаги с дикими львами государства Ашанти и военные воздушные корабли кружили над внешними постами, как хищные птицы в поисках добычи.
Здесь не было монорельсов или другого публичного транспорта, как в городах Бантустана. Но это был хорошо организованный большой город, который, насколько хватало глаз, контролировался армейскими подразделениями. Половина всех мужчин и женщин, как я увидел после нашего приземления, носили мундиры.
Нигде не было следов нищеты, однако, с другой стороны, не было здесь и пышного процветания, как в Капштадте. Большинство населения состояло из черных. Те немногие белые, которых я видел, выполняли малоквалифицированную работу (так, несколько носильщиков на аэродроме были европейцы), однако с ними, по крайней мере, прилюдно, не обращались скверно. На улицах почти не было личных автомобилей, но имелось довольно много городских троллейбусов (по масштабам этого мира слегка старомодных). Они работали от электрического привода. Наряду с этим можно было видеть множество военных машин: огромные бронетранспортеры патрулировали столицу и, по правилам уличного движения, имели преимущество перед всеми остальными средствами транспорта. Кабины шарообразной формы вмонтированы в станину с колесами, однако они могли быть сняты со станины и катиться на собственной тяге; при этом скорость и направление станин можно было дистанционно контролировать по оптическим приборам, выступающим наружу на антеннах – такие приборы имелись на большинстве постов внешней стены. Я слышал о подобных машинах, но никогда не видел их вблизи. Если они набросятся на какой-нибудь город или вражеский лагерь, сравняют его с землей, не произведя ни одного выстрела из парового ружья-автомата или электрической пушки. Могу себе представить, какой ужас охватывал человека, если он видел, что на него катится подобное чудовище!
Почетная гвардия, которая встретила нас и эскортировала на главную квартиру генерала Гуда, ехала на высоких белых лошадях; да и карета, катившая нас по улицам города, была мне знакома куда больше, чем остальным моим коллегам, – ее везли лошади, совсем как ландо моего времени. По обе стороны от нас развевались перья на шлемах всадников Львиной Гвардии. Их умение держаться в седле ощутимо напоминало мне то время, куда я так желал возвратиться и которое, видимо, никогда больше не увижу.