Сергей и его родители даже и не пытались вникнуть в смысл сказанного. А Маша, казалось, вздохнула с облегчением.
Члены семьи тихо направились к выходу. Мы стояли и смотрели им вслед.
Оглянувшись по сторонам, я увидела женщину средних лет. Кажется, она что-то сажала на соседней могилке. Дернула Наташку за куртку – может быть, это замаскировавшаяся Татьяна? Женщина выпрямилась, несколько раз подозрительно взглянула в нашу сторону, что-то проронила себе под нос и вернулась к своему занятию. Резкий порыв ветра опрокинула банку с цветами. Георгины аккуратным веером рассыпались по рыжей глине. С покосившейся фотографии за этим действом весело наблюдала Татьяна.
– Какой-то придурок поставил банку с цветами без воды. Вот она и опрокинулась. На, – не глядя протянула Наталья мне банку, – налей. Вода в двух шагах, налево по дорожке. Как к выходу идти. А я пока остальные емкости проверю и фотографию поправлю.
– Давайте я принесу, – раздался мужской голос. Наташка с букетом резко выпрямилась, а я уронила банку. Все на ту же рыжую глину. Перед нами стоял Сергей. Несколько в отдалении остановилась Маша. Я с трудом подавила желание спросить у них, что им тут нужно. Быстро нагнулась, отметив, что ботинки у Сергея, в отличие от моих башмачков, чистые, подняла банку и протянула ему. Он молча взял и ушел. Маша подошла ближе.
– Почему вы позволили ему вернуться? – устроила ей допрос с пристрастием Наталья. Маша ничего не ответила. – Уводите его немедленно. Хотите, чтобы он рядом с женой лег?
Мария явно смутилась. Торопливо оглянулась и, убедившись, что брат далеко, тихо пояснила:
– Понимаете, ему несколько раз привиделась Танюша. Один раз из окна видел, еще до похорон. Второй – вчера. Тоже недалеко от дома. Прямо мистика какая-то. – Носовой платочек нервно переходил из одной руки Маши в другую. – Честно говоря, я даже боюсь ночевать в его квартире. Родители попросили пока с ним пожить…
– Глюки! – уверенно произнесла Наташка, махнув букетом. – На сороковой день все как рукой снимет.
– Уверяю вас, – внесла я свою лепту, – Танюша чувствует себя сейчас гораздо лучше, чем Сергей и вы сами. Не надо заставлять ее нервничать… на том свете, – быстро добавила я, заметив испуганный взгляд Маши.
– А вы уверены, что похоронили именно Татьяну? – Вопрос подруги окончательно сразил бедную женщину, поскольку ответ был несколько странный:
– Вы про живую или мертвую?
Наташка, по-моему, окончательно сбитая с толку, ограничилась протяжным: «Ну-у-у-у…» Но Машу это не смутило. Все так же торопясь и оглядываясь, она забормотала:
– В гробу точно лежала, как живая. Посмертный макияж, наверное. Лицо лишь чуточку изменилось. Носик стал такой остренький, а так… Я только по рукам поняла. Вот они были совершенно неживые – морщинистые какие-то и ногти синие… Господи, какой ужас! Она же была беременна! – Маша закусила губу и прикрыла глаза.
Я невольно схватилась за Наташку. Порывом страха и удивления подругу как раз качнуло в мою сторону.
– Держите, – коротко бросил Сергей, протянув Наталье полную банку воды.
Подруга осторожно слила излишек и вернула георгины на место. Все немного помолчали, глядя на фотографию покойной. Я лихорадочно обдумывала ситуацию…
– Ну что, теперь к двоюродному дедушке? – решительно пресекла мои раздумья Наташка.
Я криво улыбнулась.
– И нам тоже пора, – ласково сказала Машенька и решительно взяла брата под руку.
Он аккуратно высвободился, нагнулся к фотографии, и я услышала надрывный стон:
– Пока жив, буду просить у тебя прощения!
Потом послышались сдержанные рыдания. Маша, затравленно взглянув на нас, ухватила брата под руку и повела его, совершенно переставшего сопротивляться, – к выходу. Наташка медленно вытирала платком мокрые руки, время от времени бросая косые взгляды на опять покривившуюся фотографию. Я сосредоточенно следила за действиями подруги.
– Ты уверена, что мы не сошли с ума? – деловито спросила она.
– Зачем? – удивилась я.
– Не зачем, а почему, – поправила Наташка. – Потому что нам кажется, что Татьяна жива. Знаешь, эффект, как от фокусов Копперфилда или… таможни.
– О чем ты?
– Все о том же. Есть такая байка: Дэвид Копперфилд во время своего визита в Питер решил удивить наших таможенников. Увидел пролетающий мимо самолет, сделал пасс – самолет исчез. Как не бывало. Таможенник тупо посмотрел на результат, недоуменно пожал плечами, шлепнул с размаху печать на какой-то документ: во, говорит, был вагон с электроникой – стал вагон с гуманитарной помощью… То есть вагона с электроникой тоже как не бывало.
– Ты хочешь сказать… Татьяна действительно умерла? – скороговоркой произнесла я, чувствуя, как слабеют ноги.
Краем глаза успела отметить пару комочков слипшейся глины, скатившихся с могилы. Мне даже показалось, что венки на ней «дышат». В этот момент я пожалела только об одном: что рядом нет спасительного одеяла, которое можно было бы натянуть на голову.
– Девчонки… – раздался сзади громкий шепот, от которого я крепко зажмурила глаза, не в силах двинуться с места. Меня просто парализовало от страха. В ту же секунду раздался вопль Натальи. Подруга, как всегда в экстремальных случаях, поминала свою маму. Правда, не своим голосом.
– Девчонки, вы что? – В знакомом голосе слышались нотки обиды.
«Глаза пока открывать не буду, – подумала я. – Мало ли что…»
– Мама! – повторно помянула Наташка родительницу, но уже не столь категорично, как чуть раньше.
Я приоткрыла один глаз. Передо мной была все та же картина: кладбище, могила, венки, фотография… Ничего нового.
– Ну ты и вырядилась! Покойница…
В голосе подруги сквозь страх сквозило удивление. Любопытство пересилило, и я осторожно – ноги были ватными – развернулась. Взору предстала брюнетка с короткой стрижкой, в темных очках. Яркая губная помада была несколько вызывающа, но бесспорно шла женщине. Кожаные темно-коричневые брюки и желтая куртка прекрасно сочетались. Как друг с другом, так и с внешностью. На привидение женщина не походила. На Татьяну тоже. Хотя голос, без сомнения, принадлежал ей.
«Реинкарнация, – устало подумала я. – Могла бы и предупредить по телефону-то».
– Где ты все эти шмотки отхватила? – Все большую уверенность обретал не только Наташкин голос, но и руки. Подруга деловито погладила куртку. – Теплая… А чего дрожишь?
– Да это нервное…
Дама сдернула темные очки, и я узнала Танюшку.
– Так где ты так укомплектовалась? – повторила вопрос Наташка. – В морге?
– А-а-а! Вещи? Это из секонд-хэнда. Поношенные. Деньги пришлось экономить. Да вроде ничего, не очень заметно.
– Класс! – восхитилась Наташка и посмотрела на меня в ожидании подтверждения своего вывода.
Я кивнула в знак полной с ней солидарности. Очевидно, что-то в моем облике Наталье не понравилось. Ее взгляд стал явно обеспокоенным. Она повернулась к Татьяне и сказала:
– Я Иришку с койки сорвала. Больничной, хотя и домашней. Боюсь, как бы осложнения не заработала. Может, двинем отсюда куда-нибудь? Двоюродный дедушка троюродной бабушки какой-то там чужой племянницы простит наше невнимание. – Секунду подумала и, устремив взгляд в небо, смиренно добавила: – Я надеюсь…
Татьяна растерянно поморгала, пытаясь понять связь между моим состоянием и невниманием к какому-то дедушке. Но, вероятно, поводов для раздумий у нее хватало и без нас, поскольку она тут же согласилась покинуть тихую обитель. По-моему, даже слишком поспешно. Тем не менее перед уходом подошла к своей, вернее, вроде как к своей, могилке и принялась сосредоточенно рассматривать обрывки надписей на порезанных ленточках. Некоторые венки поправила и даже погладила. Дальше произошло нечто странное. Разглядев на очередной ленте надпись: «Любимой жене…», она резко рванула венок и отбросила его в сторону. Могила сразу же приобрела неряшливый вид. Оглянувшись на нас, попросила помочь, и несколько минут мы перетаскивали оставшиеся венки так, чтобы скрыть образовавшийся пробел. Удовлетворенно взглянув на результат совместного труда, Татьяна отряхнула руки, аккуратно протерла фотографию и, кажется, осталась довольна.
– Помогите мне отнести его на свалку, – сказала она, указав кивком головы на венок, валявшийся рядом.
– Ты уверена? – строго спросила Наталья.
Я хотела спросить то же самое, только голоса не было.
В ответе был холод и злость:
– Абсолютно! Мне теперь от него ничего не надо. Ни венков, ни цветов. – Коричневая туфелька пнула искусственную лилию. – Вот от вас – с дорогим удовольствием…
Я запоздало вспомнила, что мы забыли купить цветы на могилу. Непростительная оплошность. Что теперь о нас подумают родственники.
– Ты уж извини, мы к тебе без цветов… – сквозь пелену раскаяния услышала я голос подруги.
Татьяна поспешно успокоила нас, сказав, что ей, собственно, не к спеху. Когда-нибудь потом…
Наталья, легко подхватив венок, двинулась к выходу. Мы поплелись следом. Ловко зашвырнув ношу в мусорный контейнер, подруга посмотрела на руки и укоризненно покачала головой: «Следовало бы вообще-то помыть. Кладбище все-таки…» – и оглянулась в поисках колонки. Благо она оказалась рядом. Тщательно вымыв руки и промокнув их носовыми платками, мы не сговариваясь, зашвырнули платочки в тот же мусорный контейнер. Как оказалось, несколько необдуманно: Татьяна неожиданно заплакала, Наташка ее поддержала, а у меня продолжился взявший на несколько часов «рекламную паузу» насморк.
Открыв машину, Наталья порылась и вытащила кусок голубой с разводами вроде павлиньих перьев тряпки:
– Вот! От тачки отрываю, спасая ваши рукава. Почти новая простыня. Если бы не Борис, послужила еще верой и правдой. Представляете, – она с удивительной точностью рвала кусок на ровные части, – едем с ним на дачу. Перед этим он меня серьезно обидел. Прямо в душу, можно сказать, наплевал. Сейчас уже не помню, конечно, чем обидел. Помню только, что серьезно: душа у меня ранимая. Ответить я ему не смогла. То ли не подготовилась, то ли некогда было. А в машине вспомнила. И решила дать достойный отпор. На улице грязь! Погода мерзопакостная. – Импровизированные платки перекочевали к нам с Татьяной. – Я сделала вид, что щетки не работают, и дала команду протереть стекло. Он порылся, порылся и говорит: «Нечем». Я вскипела и выдала все, что думала по этому, а заодно и по другим поводам. Он, ни слова не говоря, развернулся, схватил с заднего сиденья сумку – бедная Денька на ней головой лежала, так аж вниз сиганула, выхватил эту самую простыню, рванул ее и – бац! Пополам. Я даже поперхнулась. А он выскочил, щетками побрякал, стекло вытер и как ни в чем не бывало назад. Так я до самой дачи молчала. Зато перед сном ему на его половину кровати половину простыни и постелила. Только он мою половину кровати занял, пока я на кухне возилась. – Подруга высморкалась в свою часть несчастной простыни и широким жестом пригласила нас в салон «Ставриды».
Я сразу же предложила поехать ко мне. Несколько из меркантильных соображений. Все-таки ближе к той самой койке, упомянутой Наташкой. Подругу этот вариант устраивал хотя бы потому, что ей следовало сдать машину мужу и отправить его на дачу, самой же сказаться больной, источником заразы, естественно, объявив меня. А Татьяна резко воспротивилась, так что мы перестали ее узнавать. Большого труда стоило понять, что наша тридцатипятилетняя девушка просто очень сильно напугана. И немудрено. Не каждому удается побывать на собственных похоронах и поухаживать за своей могилкой по своему усмотрению.
Постепенно Танюша стала сдаваться. После двадцатого по счету заверения, что Димка и дети сегодня не вернутся, а Борис, наоборот, отчалит восвояси, она неуверенно согласилась поехать ко мне.
Двери в общий коридор нам любезно распахнул Борис. Татьяна от неожиданности пошатнулась и чуть не грохнулась в обморок. Я от той же самой неожиданности вежливо кивнула ему в знак приветствия и, не дожидаясь ответа, торопливо прошла к своей двери, волоча за собой обмякшую Танюшку.
– Это та самая Полина со сломанной ногой? – злорадно поинтересовался Борис, глядя вслед мне и Танечке. – Больную Ирину, прикованную к кровати, я узнал.
– Это ко мне врач из поликлиники пришел. Вернее, пришла, – сориентировалась я.
– Вы ее под конвоем доставляли? Я тут мусор выносил и случайно в окно видел, как вы хором из машины выгружались…
«Почему Наташка не вовремя онемела?» – с досадой подумала я, наконец-таки справившись с ключом и запустив в дверь Татьяну.
– А что тут удивительного, – опомнилась я. – Была в поликлинике, там познакомилась с больным гомеопатом. То есть с больной. Пригласила ее к себе – мы в поликлинике беседу не закончили. Стали выходить, смотрю – Натальина машина. А тут она сама появилась. Оказывается, Полину к травматологу возила. У нее какой-то сложный перелом. «Скорую» вызвали и отправили в «Семерку». Представляешь, больше трех часов сидели в очереди. То к врачу, то в рентгенкабинет, потом опять к врачу.
– А дети? – заботливо поинтересовался Борис.
– Какие дети?
– Дети Полины.
– Не знаю, – растерялась я. – Не было у нее никаких детей.
– Ну как же! Я отлично помню. Они плакали…
– Да? – занервничала я. – Плакали? Я их и не заметила в машине. Наверное, просто перестали плакать. Извини, Борис, меня ждут.
Напоследок я увидела, как подруга резко развернула мужа лицом к себе. Раздалось надрывное шипение:
– Уже целых пять минут пытаюсь до тебя доораться. Я что, пустое место и не достойна твоего внимания? – Начало монолога было многообещающим, и я невольно задержалась у своей двери. – Меня расспросить ты не хочешь? Предпочитаешь слышать все из чужих уст? Или тебе нравится смотреть на других женщин? И ты ищешь для этого любой повод?
– Туся! Что с твоим голосом? – ошалело спросил бедный Борис.
– Что! Он еще спрашивает! Ору, ору тут тебе… – шепотом изгалялась подруга. – Горло болит. И сопли рекой…
– Ручьем, – поправил муж.
– Ручьем – это у Ирки, она на поправку идет. У меня – рекой. Даже на работе все поняли. Теперь и субботник отрабатывать не придется, а родной муж…
Я поняла, что Наташка успешно вызвала у Бориса временный комплекс неполноценности, и с облегчением вошла в квартиру. Подруга, без сомнения, выполнит поставленную перед собой задачу.
Танюшка, не раздеваясь, уселась на кухне: такое впечатление, что в любую минуту готова броситься в бега.
– Не волнуйся, никто тебя не узнает, – уверенно заявила я и включила чайник.
Она попыталась улыбнуться, но губы дрожали. Пришлось сделать вид, что я ничего не заметила, и начать не торопясь убирать последствия стихийного бедствия – отъезда Димки на дачу, при этом, не переставая, болтать на отвлеченные темы. Заглянув в холодильник, обнаружила, что съестные припасы успешно забыты дома. Это меня слегка обеспокоило, но не насторожило. Не вернутся же из-за этого муж с дочерью домой! Прихватят что-нибудь в местном магазинчике. Да и в погребок наведаются.
Танюшка расслабилась до такой степени, что расстегнула куртку. Минут через двадцать я кормила ее, по-прежнему одетую. Только после кофе она окончательно успокоилась и с любопытством спросила, что мы ели. Ничего удивительного в этом нет. Сколько раз сама не понимала, что слопала… Верхняя одежда и обувь Татьяны наконец заняли положенное им место. Мы сидели и болтали, стараясь не задевать больной темы. Хлопнула входная дверь общего коридора, и Татьяна испуганно вскочила.
– Борис уезжает, – спокойно пояснила я. – А Наташка демонстрирует ему свое недовольство тем, что ее оставили дома. Как болящую.
– Хлопает дверью? – не поверила Танюшка.
– Дверью. Ею, кстати, убедительнее всего демонстируется.
Через несколько секунд мы услышали тихий шум заработавшего лифта. И вскоре появилась сама «тяжело простуженная».
– Уехал! – облегченно прошептала она и плюхнулась на табуретку. – Налей мне тоже, – попросила она, повертев в руках банку с кофе.
– А почему шепотом? – невольно понизила голос Танюшка и посмотрела на входную дверь.
– Блин! – заорала Наташка, радостно улыбаясь. Мы с Татьяной разом подскочили на табуретках. – Так вошла в роль, что никак не выйду. Девчонки, давайте коньячку в кофеек бахнем? Мне Борис оставил и велел на ночь по чайной ложке пить. Для спокойного сна. Могу же с пылу с жару дозу перепутать. Или количество приемов. Или день с ночью… Вариантов – куча.
Не успели мы возразить, как Наталья унеслась. Вернулась она быстро. Побултыхала жидкость в темной фирменной бутылке, попробовала разглядеть ее на свет и легкомысленно махнула рукой:
– Ирка, скажу, тебя растирала… Тащи рюмки. Нет! Стой. Я сама. Вот э-э-ти, – пропела она, доставая из кухонного шкафчика маленькие рюмочки.
– Я не хочу! – запротестовала Танюшка. – Я его терпеть не могу. И вкуса абсолютно не понимаю…
– Та-а-ак! А твои возражения я наизусть знаю, – не дала мне и рта раскрыть Наталья. – Думаете, мне он нравится? Да ненавижу! Но раз надо… Вы только представьте мучения алкашей, когда они такую отраву, как водка, лакают. Хуже коньяка, а ведь пьют же… Короче, давай лимон и… по десять грамм каждому. Татьяна, мы же не были на твоих поминках!
Довод показался убедительным. Стараясь не дышать, я проглотила огненный кошмар. Не люблю пить то, что не нравится. Наташка протянула кусок черного хлеба и велела занюхать. Как ни странно, помогло. Проследив за Татьяной, лизнувшей, но не выпившей свою порцию, она повторила положительый опыт, отняв предварительно спасительный ломоть у меня. Самой Наташке пришлось хуже всех. Пила она последней, а Татьяна нечаянно сжевала занюханый кусок. Хотя пить категорически отказалась. Секунду подруга сидела с вытаращенными глазами, потом часто задышала и замахала руками, как будто нагнетала побольше воздуха в приоткрытый рот. Я опомнилась и сунула в него дольку лимона. Рот захлопнулся, Наталья поблагодарила наклоном головы.