— Приют для умалишенных?
Снова улыбка, на сей раз снисходительная.
— Можешь и так его называть, если тебе больше нравится. Я предпочитаю говорить: специализированный центр.
— Все эти фокусы мне хорошо знакомы. В другой жизни я был психиатром. Эта лавочка — психушка.
— Ну, не совсем. У нас тут и в самом специализированный центр.
— И на чем он специализируется?
— На лечении искусством. Мои постояльцы — душевнобольные, это правда, но мы не используем иной терапии, кроме занятий искусством. Они целыми днями пишут, рисуют, ваяют. Это настоящие художники. Прием химических препаратов сведен к минимуму. — Он засмеялся. — Иногда мне кажется, что произошла смена ролей. Это они своим талантом лечат искусство, а не наоборот.
— Нарцисс — это моя фамилия?
— Не знаю. Но ты подписывал свои работы именно этим именем. Других не называл. И документов у тебя не было.
«Отныне я — Нарцисс, — повторил он про себя. — Я должен думать, действовать и дышать как Нарцисс».
— Когда я здесь появился?
— В начале октября две тысячи девятого. Вначале тебя поместили в клинику Сен-Лу, что возле Ниццы.
— А как я там оказался?
Корто нацепил очки и включил компьютер. Он был сухонький, невысокого роста. Возраст — около шестидесяти. Совершенно седые волосы жестким ежиком, толстые губы, постоянно пребывавшие в движении, очки с затемненными стеклами. Он говорил глубоким и сочным голосом, лишенным интонаций и производившим гипнотический эффект.
Они сидели у него в кабинете. Кабинет находился в небольшой дачке, расположенной в нижней части парка, окружавшего заведение. Пол, стены, потолок — все здесь было деревянным. В помещении приятно пахло сосновой смолой. Окно выходило на пригород Ниццы. Картин, написанных постояльцами центра, на стенах не наблюдалось.
Выступление на карнавале закончилось без всяких проблем. Вместе с новыми товарищами он шагал, танцевал и горланил песни до самой площади Массена, где их поджидал фургон. Просторная машина модели «джампи». Он таких навидался. Впрочем, он сразу заметил, что компания, в которой он очутился, мало чем отличается от его бывших пациентов из психбольницы. Только они были чистые.
Они покидали Ниццу под проливным дождем. Через некоторое время выбрались на грунтовую дорогу и ехали до Карроса. Вилла находилась немного дальше, в нескольких километрах от деревни. Навстречу то и дело попадались полицейские машины с орущими мигалками. Он улыбался. Его ищут. Но теперь фиг найдут. Виктора Януша больше не существует.
По пути он получил подтверждение тому, о чем догадался во время празднества. Пациенты «Виллы Корто» каждый год принимали участие в городском карнавале. Сами придумывали, как оформить платформу. Заказывали в мастерских Ниццы кукол и другой реквизит. Он задавал множество вопросов, делая вид, что интересуется художественными сторонами выступления. Оказалось, что автором идеи с полулюдьми-полукрысами был он, Нарцисс, ученик Корто, проживший с ними весь сентябрь и октябрь. Разумеется, сам он не помнил об этом времени ничегошеньки.
— Вот, — произнес старик-психиатр, наконец-то отыскав нужный файл. — Тебя подобрали в конце августа на съезде с шоссе А8. На повороте на Канны-Мужен. Ты ничего не помнил. В каннской больнице тебя обследовали. Не обнаружили никаких травм, хотя проходить рентгенологическое исследование ты наотрез отказался. Затем переправили в больницу Сен-Лу. Там к тебе вернулись кое-какие воспоминания. Ты сказал, что тебя зовут Нарцисс. Что ты приехал из Парижа. Семьи нет. По профессии — художник. И врачи из Сен-Лу решили, что тебя лучше всего направить сюда, к нам.
— Я не Нарцисс, — сухо сообщил он.
Корто снял очки и снова улыбнулся. Что он все улыбается? Зачем корчит из себя добренького дедушку?
— Разумеется. Ты не Нарцисс. Но и не тот, за кого выдаешь себя сегодня.
— Вы знаете, чем я болен?
— Когда ты только приехал к нам, то много чего мне порассказал. Где учился живописи. В каких галереях выставлялся. В каких районах Парижа жил. Рассказал, что был женат, но потом развелся. Я проверил. Все оказалось выдумкой.
Он не мог не оценить юмора ситуации. Корто играл сейчас ровно ту же роль, какую он сам играл в случае с Патриком Бонфисом. За каждым психотическим бегством стоял психиатр, считавший своим долгом объяснить пациенту, что скорлупа пуста.
— Тем не менее, — продолжил хозяин дома, — кое-что в этих баснях соответствовало действительности. Ты на самом деле был художником. Талантливым художником, владевшим навыками ремесла. Я принял тебя без колебаний. Справедливости ради отмечу, что никто за тебя особенно не цеплялся. Человек без документов, без медицинской страховки. Одним словом, не подарок.
— А расследование проводилось? Я имею в виду, в связи со мной?
— Да, жандармы предприняли кое-какие поиски. Но особенно не старались. Ты не представлял для них интереса. Просто заблудившийся человек, не помнящий ни как его зовут, ни где он живет. Явно с приветом. В общем, они поискали-поискали, да и бросили.
— А что было потом?
— А вот что.
Корто развернул компьютер так, чтобы Нарцисс, сидевший с другой стороны стола, мог видеть экран.
— За два месяца ты написал здесь почти три десятка картин…
Нарцисс не рассчитывал ни на что особенное. Хотя, если вдуматься, это тоже была важная информация. Информация о его прошлой жизни. Каждая картина, возникающая на экране, представляла его, но всякий раз в новом образе. Адмирал… Почтальон… Клоун… Римский сенатор… Один и тот же мужчина его лет, замерший в одной и той же позе в три четверти оборота, одинаково выпячивающий грудь и задирающий вверх подбородок. Каждый из персонажей производил впечатление эпического героя.
Но стилистика каждой работы основывалась на принципе контраста. С одной стороны, в манере исполнения ясно прослеживались приемы, характерные для «искусства диктатур»: зритель смотрел на фигуру героя снизу вверх, что придавало тому вид владыки мира. С другой — лицо героя, выписанное с яркой экспрессивностью, наводило на мысль о школах, боровшихся против эстетики тоталитаризма. Таких, как, например, движение «новой вещественности», зародившееся в Германии в двадцатых годах. Отто Дикс… Георг Гросс… О художниках, отказавшихся от любой лакировки действительности, представлявших реальность во всем ее уродстве и подчеркивавших ее гротесковую природу. О художниках, мечтавших свернуть шею буржуазному лицемерию.
Его работы отличались тем же безжалостным сарказмом. До боли в глазах яркие цвета, среди которых явно доминировал красный. Густые, в бороздках краски, мазки, позволяющие проследить за движением кисти. Живопись, которую хочется не только созерцать, но и потрогать руками, подумал Нарцисс. В его памяти не сохранилось ни малейшего воспоминания о том, что все эти портреты создал именно он. Это означало, что в своих поисках он уперся в стену. Он пытался проникнуть в сущность личностей, не желавших пускать его в себя. Иными словами, отныне он мог лишь примерять на себя их внешнюю оболочку.
— В конце октября, — продолжил Корто, — ты исчез. Даже адреса не оставил. И я понял, что твои психические блуждания перешли в новую фазу.
У каждого персонажа имелся и собственный реквизит. Клоун был изображен с шариком и трубой. Почтальон — с велосипедом и сумкой. Адмирал — с подзорной трубой и секстантом…
— Почему я писал эти автопортреты? — растерянно спросил он.
— Как-то раз я задал тебе тот же самый вопрос. И ты ответил: «Нельзя верить тому, что видишь. Мои картины — не более чем исправление ошибки».
Нарцисс побледнел. Мои картины — не более чем исправление ошибки. Отпечатки его пальцев, найденные в яме на вокзале Сен-Жан… Его присутствие возле тела Цветана Сокова… Неужели он — маньяк-убийца? Такой же мерзавец, как и герои его картин? Помешанный на власти? Равнодушный к людям? Исполненный злобы? И меняющий личину после каждого очередного преступления? Художник-психопат, у которого руки по локоть в крови?
Вдруг его осенило. А не может быть так, что в картинах зашифрована правда о его подлинной личности? Не содержат ли они тайного послания, подсознательно адресованного им самому себе?
— А нельзя ли взглянуть на эти картины? Я имею в виду, на подлинники?
— Их здесь больше нет. Я отправил их в галерею.
— В какую галерею?
— Парижскую. В галерею Вийон-Пернати. Но и там их больше нет.
— Почему?
— Потому что они были проданы! В ноябре прошла выставка. Надо сказать, прошла с большим успехом.
Но ведь это означало…
— Выходит дело, я богатей?
— Ну, кое-что у тебя действительно имеется. Деньги здесь, у меня. Можешь забрать их в любой момент.
— Ну, кое-что у тебя действительно имеется. Деньги здесь, у меня. Можешь забрать их в любой момент.
— Наличными?
— Ну конечно наличными. Лежат у меня в сейфе. Говорю же, можешь их забрать хоть сейчас.
Это обстоятельство открывало новые перспективы расследования, которое он вел. И до чего кстати! У него не осталось практически ни гроша.
— Чем раньше, тем лучше.
— Ты что, опять уезжаешь?
Нарцисс не ответил. Корто понимающе качнул головой. Его доброта буквально выбивала Нарцисса из колеи. Он и сам был психиатром по меньшей мере дважды в жизни: когда работал в клинике Пьера Жане и почти наверняка до этого. И поэтому прекрасно знал, что верить в безумные выдумки душевнобольного человека бессмысленно. Психиатр должен понять причину безумия, но не должен ее оправдывать.
— Скажи, пожалуйста, — снова заговорил Корто, — а кем ты считаешь себя сегодня?
Нарцисс молчал. Судя по всему, здесь никто ничего не знал о последних событиях. Слыхом не слыхивал ни о Фрере, ни о Януше, хотя его фотографии были напечатаны во всех газетах. И в каждой статье и заметке говорилось, что он — главный подозреваемый в убийствах. То, что пациентам это все до лампочки, его не удивляло. Но Корто? Неужели он настолько оторван от внешнего мира?
— Сегодня, — туманно пояснил он, — я тот, кто открывает русских деревянных кукол. Я восстанавливаю каждую из своих личностей. Пытаюсь понять их. Хочу узнать, почему они появились на свет.
Корто встал, обошел вокруг стола и дружески положил руку ему на плечо:
— Есть хочешь?
— Нет.
— Тогда пошли. Я отведу тебя в твою комнату.
Они вышли в темноту. С неба капал мелкий занудливый дождик. Нарцисс дрожал от холода. Он по-прежнему был в костюме, после всех его злоключений покрытом грязью, и насквозь пропотевшем белье. Хорошо хоть крысиную маску успел снять…
Они подошли к лестнице, выложенной серой плиткой. Парк был террасный, подобно рисовой плантации, только засаженный пальмами, кактусами и масличными культурами. Нарцисс полной грудью вдыхал насыщенный влагой воздух, особенно живительный в этой высокогорной местности, — не зря здесь находились санатории.
Они дошли до виллы. Она представляла собой два соединенных между собой здания в виде буквы L, причем одно располагалось чуть ниже другого. Плоские кровли. Прямые линии. Стены, лишенные украшений. Должно быть, оба были сооружены около века назад, когда в архитектуре царило стремление к простоте и строгой функциональности.
Они направились к нижнему зданию. Во втором этаже рядами тянулись окна. Очевидно, комнаты постояльцев. Ниже шли широкие стеклянные двери, выходившие на внешнюю галерею: здесь находились мастерские. Еще ниже, на ступеньках, утопавших в зарослях кустарников, алели огоньки зажженных сигарет…
На скамейке курили трое мужчин. Нарцисс не различал лиц, но по манере жестикулировать и смеху определил, что это люди с нарушениями психики.
В это время раздались голоса, хором скандировавшие:
— Нар-цисс! Нар-цисс! Нар-цисс!
Он вздрогнул. Вспомнилась компания на карнавальной платформе. Ухмыляющиеся физиономии, нацепленные на лоб крысиные маски… Неужели эти психи — тоже художники, как и он? Неужели он — такой же псих, как они?
* * *Комната, в которую его привели, была небольшой, квадратной и теплой. Ничего особенного, зато уютно. Бетонные стены, деревянный пол, шторы из плотной ткани. Кровать, шкаф, стул, письменный стол. В углу крохотная ванная комната, больше напоминающая пенал.
— Обстановка у нас спартанская, — пояснил Корто, — но никто не жалуется.
Нарцисс согласно кивнул. От соразмерности пропорций, от серо-коричневых штор, от деревянного пола и мебели веяло гостеприимством. Эта комната могла бы быть монашеской кельей — от нее исходило ощущение надежности и защиты.
Объяснив в двух словах, как все устроено в «доме», Корто выдал ему туалетные принадлежности и чистую одежду. Проявление заботы тронуло его. Уже много часов и даже дней он висел на волоске, и этот волосок грозил вот-вот оборваться.
Оставшись один, Нарцисс принял душ и переоделся в чистое. Джинсы оказались великоваты, майка бесформенной, свитер растянутым и пахнущим стиральным порошком. Он почувствовал себя счастливым. Он рассовал по карманам нож, пистолет и отобранный у охранника ключ от наручников, решив сохранить его как талисман. Извлек из портфеля папки с материалами и разгладил ладонью бумажные листы. Но погрузиться в их изучение ему не хватило храбрости.
Он вытянулся на кровати и погасил свет. За окном шумело море. Нет, это не море, поправил он себя через несколько секунд. Это шумят сосны.
Он отдался ритмам внешнего мира. Убаюкивающим, навевающим сон ритмам. Как же он вымотался. Он весь превратился в сплошную усталость.
У него было впечатление, что с сегодняшнего утра он прожил десяток жизней. Вдруг ему стало ясно, что он больше не боится полиции. Даже людей в черном не боится. Он боялся только самого себя. Моя живопись — не более чем исправление ошибки.
Он убийца.
Он распахнул глаза в темноту.
Или нет? Может быть, он — тот, кто идет по следу убийцы?
Он попытался убедить себя в справедливости этой гипотезы, уже посетившей его в библиотеке «Алькасар». Он — отличный сыщик, потому что всегда первым появляется в нужном месте — раньше полиции, раньше других свидетелей. Он почти уговорил себя, но тут вдруг дернул головой. Нет, ничего не выходит. Еще можно допустить, что в шкуре Януша он шел по пятам за убийцей бомжей. Но в шкуре Фрера? Даже если признать, что он, например, страдал приступами сомнамбулизма, то как объяснить, что он ничего не помнил о том расследовании, которое вел? Расследовании, которое привело его в ремонтную яму близ вокзала Сен-Жан?
Он снова смежил веки, горячо призывая к себе сон, который освободил бы его от мучительных вопросов. Но перед глазами вставала явившаяся из небытия картина: обнаженное тело, покачивающееся у него над головой.
Анна Мария Штрауб.
Еще одна смерть, в которой он повинен, пусть и косвенно.
Он вспомнил, о чем размышлял прошлым вечером на пляже в Ницце. Эта смерть могла помочь ему добраться до своих корней. Он почти не сомневался, что эта страшная история случилась в психиатрической больнице в Париже или в одном из его пригородов. Не позже завтрашнего дня он начнет разрабатывать этот след. Анна Мария Штрауб. Единственное воспоминание, уцелевшее в его памяти. Призрак, сопровождавший его, кем бы он себя ни считал. Фантом, являющийся ему в ночных кошмарах…
* * *— «Метис» основан не вчера.
Патрик Коскас стоял, прислонившись к уличному столбу, и курил сигарету. За ним в сумрачном небе угадывался силуэт Аквитанского моста. Журналист сам предложил для встречи это место — на правом берегу Гаронны, на пустынной улочке старого Лормона.
Он вел себя как шпион на грани провала. Беспрестанно озирался, говорил тихо и быстро, словно ночная тьма имела уши. На самом деле все вокруг спало. Домишки под красными крышами, прилепившиеся к огромной опоре моста, напоминали грибы, выросшие вокруг гигантского дерева.
Анаис едва держалась на ногах. Машину она бросила в Ницце и восьмичасовым вечерним рейсом улетела в Бордо на самолете. Ее встретил Ле-Коз, приехавший на новеньком «смарте», позаимствованном у баронессы. Сейчас было одиннадцать часов. В своей кожаной куртке она стучала зубами от холода. Голова трещала. Ей приходилось делать над собой усилие, чтобы сосредоточиться на истории «Метиса».
— Поначалу, в шестидесятых, это была просто команда французских наемников. Собрались вместе дружки-приятели, воевавшие в Индокитае и в Алжире. Специалисты по военным конфликтам в африканских странах. Камерун, Катанга, Ангола… И они сделали гениальный ход — сменили лагерь. Раньше их нанимали колониальные власти для борьбы с движениями за независимость. Но они быстро сообразили, что дело это гиблое и что они могут заработать гораздо больше, если станут на сторону повстанцев, которые рано или поздно возьмут власть в свои руки. Парни из «Метиса» поддерживали всякие революционные фронты, причем бесплатно, но в расчете на то, что в будущем эти «инвестиции» окупятся. Так и случилось. Новые диктатуры не забыли об их помощи и щедро с ними расплатились. Они получили в собственность гигантские территории, шахты и даже нефтяные скважины.
Как ни странно, ни минералы, ни углеводороды наемников не привлекли. Гораздо больше интереса они проявили к сельскому хозяйству. Они ведь родом отсюда, из Бордо. Выходцы из крестьянских семей. Вот они и занялись выращиванием сельхозкультур, развитием новых агротехнических методов, производством удобрений и пестицидов. Понемногу они расширяли поле деятельности, включив в него в том числе разработки в области химического оружия. Особенно активно шли исследования по созданию газов нейротоксического воздействия, поражающих нервную и дыхательную систему организма, таких как зарин, табун и зоман.