Ганнону было приятно видеть облегчение на лицах братьев, особенно Бостара.
– Как долго я спал?
– Шесть дней, – ответил Бостар. – Однако опасность миновала только вчера, когда отступила лихорадка. Лекарь говорит, что рана стала суше и начала заживать.
– Это не рана. Это латинская буква «Б», – с горечью в голосе сказал Ганнон. – Первая в слове «беглый».
– Но ты же не раб! – возмущенно вскричали оба брата.
– Я сказал офицеру, который меня допрашивал, что был рабом, – объяснил Ганнон. – Он же захотел поставить на мне клеймо беглого раба, чтобы я прожил с ним те несколько часов, что мне оставались. Метил в самый центр лба, но я успел в последний момент увернуться. Уж лучше пусть клеймо стоит на шее, верно? – Он мрачно улыбнулся.
Однако его братья оставались серьезными.
– И куда подевался тот грязный сукин сын? – в ярости выкрикнул Сафон.
– Думаю, ушел защищать стены города. И это единственная причина, по которой я остался в живых. Бомилькар наверняка рассказал вам, как он пришел и убил стражника, охранявшего меня. Если бы не он… – Ганнон не договорил.
– Да. Он хороший человек, и его заслуги перед нашей семьей не будут забыты, – сказал Бостар. – Жаль, что мы не знали о случившемся, когда вошли в Виктумулу. Хотя искать тебя было все равно что пытаться найти иголку в стоге сена.
– Многим римлянам удалось сбежать? – спросил Ганнон; он понимал, что мерзавец, вроде Перы, смог бы найти способ скрыться даже из захваченного города.
– Только негражданам, но и их мало, – ответил Сафон со злобной усмешкой. – Наши люди не знали имени твоего мучителя, но, можешь не сомневаться, он сейчас не живее облепленного мухами трупа, который провисел на кресте неделю.
– Я бы хотел прикончить его собственными руками, – сказал Ганнон, подумав, что, как это ни странно, ему повезло, что Пера отказался даровать ему быструю смерть. Если бы римлянин выполнил его просьбу, он бы здесь не лежал… Впрочем, молодому человеку очень хотелось, чтобы Пера умер под собственные пронзительные крики.
– У тебя будет достаточно возможностей убить множество таких, как он, – утешил его Сафон. – Нам навстречу идут новые римские армии.
– Это хорошо! – Ганнон мечтал о том, чтобы побыстрее наступил момент, когда он сможет принять участие в сражениях.
Ему отчаянно хотелось отомстить за то, что с ним сделали. Конечно, он бы с радостью отплатил Пере, но и любой другой римлянин подойдет.
– Скоро мы отправляемся на юг. Ганнибал хочет, чтобы мы все, включая тебя, приготовились к переходу.
– Он обо мне спрашивал? – удивился Ганнон.
– Спрашивал? Он навещал тебя, дважды, – провозгласил Сафон.
– Он сказал, что у тебя больше жизней, чем у кошки! – Бостар подмигнул младшему брату. – Даже он слышал разговоры наших копейщиков о том, что ты – нечто вроде их талисмана. «Пусть принесет нам удачу на марше», – так сказал Ганнибал.
Сердце Ганнона наполнилось радостью. Значит, полководец простил его, что было совсем уж неожиданно. Его необдуманный поступок все-таки принес пользу.
Глава 5
Окрестности Плацентии
Квинт нахмурился, заметив приближающегося отца. Очень многое произошло за месяц после охоты, но одно оставалось неизменным: неистовый гнев Фабриция из-за его поступка. Гнев не был столь очевидным в течение первой недели, пока Квинт находился в лазарете, где его рану почистили и дважды в день делали припарки. Но, как только лекарь отпустил Квинта, все изменилось. Фабриций долго объяснял сыну, как глупо он поступил: покинув лагерь без разрешения, взяв с собой людей и атаковав галлов вместо того, чтобы попытаться избежать схватки с ними. Отец все говорил и говорил, пока Квинту не начало казаться, что его голова разлетится на куски. Он попытался обосновать свои действия, объяснить, что они понесли совсем небольшие потери по сравнению с противником. С тем же успехом он мог биться головой о стену.
Фабриций, будучи его отцом, мог делать все, что пожелает. Глава римской семьи имел право убить своего ребенка, если тот вызывал его недовольство. Квинт знал, что такое едва ли возможно, но Фабриций поклялся, что сын вернется домой, как только придет в себя после ранения. Кроме того, он заявил, что у него достаточно высокопоставленных друзей, и, если потребуется, он сделает так, чтобы Квинта даже близко не подпустили к армии. Мысль об этом была для юноши невыносимой.
Но самым худшим в период его выздоровления было то, что он не мог тренироваться вместе с Калатином и своими товарищами и участвовать в патрулировании. Квинт понимал, что ему не скоро представится такая возможность. Ребра заживали, левая рука вновь обретала силу, но он все еще не мог долго держать щит. Каждый день юноша проводил несколько часов верхом на лошади, но его интерес к этому занятию заметно уменьшился. Фабриций постоянно давал ему поручения, посылая в разные концы лагеря, но Квинту это казалось унизительным.
Он начал избегать отца и оставался в палатке после того, как товарищи уходили утром; там он часами играл в «Три в линию» на маленькой глиняной доске Калатина. А в перерывах поднимал левой рукой щит, чтобы к ней побыстрее вернулась сила. Конечно, Фабриций знал, где его искать, и пришел в палатку. Квинт хотел было забраться в какой-нибудь дальний угол, но понимал, что в этом нет никакого смысла. Так что он расправил плечи и вышел навстречу Фабрицию.
– Отец…
– И снова я нахожу тебя здесь.
Квинт равнодушно пожал плечами.
– Я поднимал тяжести левой рукой.
Фабриций поджал губы.
– Утром ты должен первым делом приходить ко мне.
– Я забыл.
Ладонь отца звонко хлестнула Квинта по щеке, и от неожиданности он вскрикнул.
– Ты еще не настолько вырос, чтобы я не мог воспользоваться кнутом. Ты этого хочешь?
– Делай, как посчитаешь нужным, – ответил Квинт, презрительно скривив губы. – Я не могу тебе помешать.
В глазах Фабриция полыхнула ярость.
– На твое счастье, мне нужно отправить важное послание. В противном случае я бы содрал с тебя шкуру прямо сейчас!
Квинт ощутил горькое удовлетворение от гнева отца. Он ждал.
Фабриций вытащил плотно скрученный пергамент.
– Найдешь центуриона по имени Марк Юний Коракс. Он служит в первом легионе Лонга и командует манипулой гастатов.
– И что там написано? – Отец редко ему что-то рассказывал, но Квинта охватило любопытство. Кавалерия и пехота почти не общались друг с другом.
– Не твое дело! – резко ответил Фабриций. – Просто доставь треклятое сообщение.
– Слушаюсь, отец. – Прикусив губу, молодой человек взял пергамент.
– Дождись ответа, а потом найди меня в поле за лагерем. – Фабриций уже успел отойти на дюжину шагов.
Квинт бросил ему вслед ядовитый взгляд. После возвращения ему придется до конца дня находиться рядом с Фабрицием и исполнять роль неофициального гонца. Он потер пурпурный шрам на бицепсе, мечтая, чтобы тот побыстрее исчез. Юноша решил, что пришло время сделать еще одно жертвоприношение Асклепию, богу целителей. Но это будет вечером. А сейчас, надев плащ, Квинт зашагал в сторону палаток легионеров. Ему не хотелось ехать верхом, левая рука быстро уставала от поводьев.
Несмотря на потери в сражении у Требии, лагерь был выстроен, как двойной консульский, только меньше размером. Тот факт, что Коракс служит в одном из легионов Лонга, означал, что Квинту предстояла долгая прогулка. Шатер консула находился за последней линией палаток легионеров, у самого дальнего вала.
Постепенно у юноши улучшилось настроение. Он все еще испытывал интерес к легионерам; ему хотелось понять, что делает их такими стойкими воинами, но ни разу не удалось провести с ними достаточно времени. Кавалеристы стояли выше пехоты, и они очень редко общались. Квинт мечтал преодолеть барьер, хотя бы на короткое время, узнать, что чувствуют легионеры, когда прорубаются сквозь ряды карфагенян. Он рассчитывал, что Коракс не сразу даст ему ответ и он успеет немного поговорить с его людьми.
Поиски заняли у Квинта много времени, но все же он сумел найти палатки манипулы Коракса. Они находились рядом со штабом Лонга, но центуриона там не оказалось. Как сказал гастат с циничным выражением лица, Коракс любит разнообразие. Сейчас он тренировал своих людей.
– Где-то на плацу.
Стараясь не поддаваться разочарованию, Квинт направился к порта претория, находившимся в самом дальнем конце лагеря. За стенами и глубоким защитным рвом раскинулось поле, на котором тренировались легионеры. Как всегда, здесь находились тысячи людей. Четыре типа легионеров, как правило, довольно сильно отличались друг от друга, что немного упрощало задачу Квинта. Многие велиты, или стрелки, стояли на посту у каждых ворот; остальные, самые молодые и бедные солдаты армии, под присмотром младших офицеров метали дротики. У некоторых на шлемах были прикреплены полоски волчьих шкур. Чуть дальше – триарии, опытные легионеры, из которых формировалась третья шеренга во время сражения, выделялись благодаря кольчугам и длинным метательным копьям.
Гастатов и принципов, составлявших первые и вторые шеренги, было сложнее различать. И те, и другие носили простые бронзовые шлемы, у некоторых украшенные гребнями из птичьих перьев; прямоугольные пластины защищали грудь. Только самые богатые могли позволить себе кольчуги, как ветераны-триарии. Их оружие и щиты также не отличались друг от друга. Тысячи легионеров маршировали, останавливались, перестраивались в манипулы или двойные центурии. Затем следовал залп копьями и переход в атаку, потом все повторялось снова. Центурионы и опционы наблюдали за тренировкой, выкрикивали приказы и поносили нерадивых солдат. Тут же развевались штандарты манипул, но с такими мелкими надписями, что прочитать их удавалось, только подойдя к каждому вплотную. Вздохнув, Квинт направился к ближайшему.
На десятой манипуле его охватил гнев. По смешкам, которые слышались у него за спиной, Квинт понял, что его специально посылали не в ту сторону. Одиннадцатая манипула находилась чуть в стороне от остальных. Два центуриона разделили своих солдат на центурии. У каждого был деревянный щит и меч. Снова и снова они атаковали друг друга, лишь немного притормаживая в последний момент, а потом сталкивались с грохотом, который напомнил Квинту шум сражения. Бойцы наносили друг другу удары так, словно шел настоящий бой. То, что он сейчас видел, очень сильно отличалось от действий кавалерии – там схватка редко составляла более двух ударов. Поглощенный новым для себя зрелищем, Квинт подошел к центурионам, сам того не заметив.
– Тяжелая работа, – послышался голос.
Квинт удивленно оглянулся. Один из центурионов, мужчина среднего возраста с узким лицом и глубоко посаженными глазами, смотрел прямо на него.
– Да, так и есть.
– Ты здесь по делу, – сказал он, указывая на пергамент, зажатый в кулаке Квинта.
– Да, командир. – Квинт и сам не знал, почему, но ему не хотелось, чтобы его приняли за избалованного сына кавалерийского офицера. Поэтому он заговорил с чуть более сильным акцентом, чем всегда. – Ты не знаешь, где я могу найти Марка Юния Коракса, центуриона гастатов Первого легиона Лонга?
На губах центуриона появилась насмешливая улыбка.
– Твои поиски завершены. Зачем ты меня искал?
– Вот, командир. – Квинт поспешно подошел к центуриону. – Послание от Гая Фабриция, командующего кавалерией.
– Я о нем слышал. – Взяв послание, Коракс сломал восковую печать, развернул пергамент и принялся читать, беззвучно шевеля губами. – Любопытно, – сказал он через некоторое время.
Квинт его не услышал. Все его внимание было сосредоточено на ближайших гастатах, которые обменивались мощными ударами щитов.
– Это неприятная, грязная работа, – сказал Коракс. – И она совсем не похожа на славные дела, в которых принимают участие кавалеристы.
– В наши дни быть кавалеристом не так уже и приятно, – с горечью ответил Квинт.
– Думаю, ты прав. Однако я слышал много хорошего о Фабриции.
– Уверен, что так и есть, командир, – ответил Квинт, но ему не удалось скрыть иронию.
Он облегченно вздохнул, когда Коракс не стал комментировать его слова.
– Когда он хочет получить ответ?
– Он сказал, что мне следует подождать, командир.
– Хорошо. Это не займет много времени.
Коракс выкрикнул приказ, его люди прервали тренировку, и Квинт услышал их тяжелое хриплое дыхание. Центурион подошел к ним и отдал новые приказы. На этот раз солдаты выстроились в две колонны и начали быстро бегать по кругу.
Квинт, точно зачарованный, наблюдал за ними, сообразив, что это тренировка на выносливость; прежде он никогда не видел ничего подобного. Деревянные щиты и мечи были вдвое тяжелее настоящих, и очень скоро гастаты начали сильно потеть. Коракс приказал им десять раз пробежать туда и обратно на полной скорости.
«Отец никогда не проводит таких тяжелых тренировок», – скептически подумал Квинт, решив, что это не слишком разумно, и не важно, что они сражаются верхом. Он вновь попытался представить, каково было бы сражаться в пешем строю, рядом с дюжинами товарищей по оружию. Возможно, лучше, чем быть кавалеристом?
– Тебе интересно?
– Да, командир.
– Ты когда-нибудь думал о том, чтобы стать пехотинцем?
Квинт искал, что ответить. Его искусственный акцент, простые плащ и туника должны были навести Коракса на мысль, что он слуга Фабриция.
– Да, командир.
– Ну, велиты нам нужны не меньше, чем любые другие солдаты.
Квинт попытался выглядеть довольным. Он мечтал служить в тяжелой пехоте, но слова Коракса породили в его сознании сумасбродный план. И юноша решил, что, если он хочет, чтобы его мечты стали реальностью, следует продолжить игру.
– Да, командир.
– Твой хозяин не будет очень доволен, но мы с радостью тебя возьмем. Конечно, если ты выдержишь начальную подготовку. Некоторые офицеры не слишком сильно нагружают новичков, но только не я.
– Благодарю, командир. Сочту за честь.
«Но так ли это?» – спросил себя Квинт. Он не раз слышал, что велиты пользуются наименьшим уважением среди легионеров. Однако стать одним из них лучше, чем с позором вернуться домой. Или никогда больше не служить в армии.
– Не нужно говорить о чести. Лучше хорошенько подумай. Риму необходимы такие солдаты, как ты. Через год или два службы ты сможешь получить повышение и стать гастатом.
Квинта охватило радостное возбуждение, но боль в левой руке заставила не принимать поспешных решений. Если он сейчас начнет тренироваться вместе с велитами, то его ранение скоро будет обнаружено. Объяснить, почему он был ранен стрелой, будет практически невозможно. Кроме того, ему требовалось учесть все варианты.
– Я подумаю, командир, – сказал он.
Коракс посмотрел на него, но тут его помощник прокричал какой-то вопрос, и центурион вернулся к своей работе.
Однако к тому моменту, когда Коракс написал ответ на нижней части пергамента Фабриция, разум Квинта проделал отчаянную работу. Отец грозил отправить его домой в самое ближайшее время – а так у него появился шанс остаться в армии. Он не мог перейти в другую кавалерийскую часть – Фабриций этого не позволит; к тому же офицеры знают, кто он такой. Однако здесь у него может получиться. И если он будет хорошо служить, его произведут в гастаты. План казался ему удачным, и походка Квинта обрела упругость, когда он возвращался к кавалеристам. Осталось лишь подождать, когда левая рука вновь обретет силу.
Но через несколько часов он был уже не так уверен в правильности своих рассуждений. Калатин ему сначала даже не поверил.
– Твой отец не станет отсылать тебя домой! – воскликнул он.
Но, увидев, что Квинт в этом уверен, он принялся всячески отговаривать друга от вступления в пехоту. Все очень скоро узнают, кто он такой. Новые товарищи никогда не будут считать его своим из-за акцента; не говоря уже о том, как много велитов гибнут во время сражений.
– Ты помнишь, сколько людей мы потеряли на берегу Требии? – запротестовал Квинт.
Однако последний довод Калатина произвел на него самое сильное впечатление.
– А как же я? – спросил он. – У меня не останется друзей. Не поступай так со мной, пожалуйста.
– Ладно, – пробормотал юноша, стараясь не думать об отце. – Я останусь.
Однако он не был уверен, что сможет долго все это выносить.
Этрурия, весна
Ганнон почувствовал легкий зуд и в сотый раз потер шрам на шее. Плоть в том месте, где ее коснулся раскаленный металл, исцелилась, но по какой-то необъяснимой причине привлекала мух, точно свежая коровья лепешка. Он раздраженно махнул рукой.
– Пошли вон!
– Здесь не так уж много мух, командир, – кротко сказал Мутт. – Тебе еще повезло, что сейчас зима.
– Говорят, летом в воздухе от них черно, – добавил Сафон.
Ганнон бросил на них раздраженный взгляд, хотя знал, что они правы. В середине лета он видел тучи мошкары, которая вилась над болотистой землей возле дома Квинта и покрывала укусами каждый открытый участок человеческой кожи. Впрочем, причин для раздражения у него имелось великое множество. Он вытащил левую ногу из глубокой грязи. Раздался громкий чавкающий звук. Ганнон попытался найти сухой участок земли, чтобы поставить ногу, но у него ничего не получилось.
– Что за адское место, – проворчал он.
– Так и есть, командир. Но ты найдешь отсюда выход, правда?
Не смеется ли он над ним, промелькнуло в голове у Ганнона, но грязное лицо Мутта было безмятежным, как у ребенка.
– Да. Я найду. Или Сафон.
Брат ухмыльнулся в ответ. Уже не в первый раз Ганнон подумал, что его предложение было слишком поспешным. Вчера он подошел к Ганнибалу и попросил разрешения повести в разведку отряд, чтобы отыскать более быстрый путь через топи, в которые попала армия. Сафон приятно удивил брата, предложив составить ему компанию. «Для моральной поддержки», – сказал он.