Как и следовало ожидать, настроение у солдат было хорошим. Ганнона это не могло не радовать (хотя он старался следить, чтобы в их действиях не появилась беспечность), теперь и его настроение начало улучшаться. Вчера он рвался в бой, но сейчас испытывал некоторую тревогу. Римляне уже не раз атаковали такие отряды, и они несли тяжелые потери. Он знал, что не сможет расслабиться до тех пор, пока они не доберутся до лагеря в Геронии. Наблюдая за чередой тяжело нагруженных мулов, Ганнон знал, что это произойдет не раньше заката.
– Видел что-нибудь, командир? – спросил Мутт.
– Нет.
– Доволен?
Ганнон посмотрел на Мутта – неужели у его помощника такие же дурные предчувствия, как у него?
– Не совсем, – тихо ответил Ганнон.
– Думаешь о реке, командир?
– Среди прочего, и о реке. Там самое подходящее место для нападения.
– Так и есть, командир. Если все пойдет хорошо, то ничего подобного не случится. – И он привычно вздохнул. – Хорошо бы кавалерия была столь же внимательной, как и утром… Если так и будет, мы можем не опасаться неприятных сюрпризов.
Ганнон только крякнул, сожалея, что командир всадников, смуглый мужчина, с которым он познакомился только утром, – не Замар. Нет, не следует так рассуждать, сказал он себе. Офицер наверняка знает свое дело, иначе бы Сафон не взял его с собой.
– Мне и в голову не пришло бы так говорить, но холодная погода оказала нам услугу, – заметил Мутт, указывая большим пальцем на замерзшую землю. – Ты представляешь, какой пылью мы бы дышали, если бы сейчас было лето? И хотя наша нынешняя позиция почетна, мы проклинали бы Сафона за то, что он поставил нас в авангард.
Ганнон улыбнулся, удивленный такой длинной речью, – обычно Мутт мог молчать на протяжении долгих миль.
– Ты прав, это было бы неприятно. А маршировать по холоду не так уж и плохо. – Он постучал по щиту и бронзовым доспехам древком копья. – Все это не кажется таким тяжелым, как в Африке.
– Осторожно, командир, – предупредил Мутт. – Ты превращаешься в настоящего римлянина.
– Едва ли такое может произойти, – Ганнон мрачно улыбнулся и потер шею. – Ты ведь помнишь про метку, которую оставил мне римлянин? Я никогда об этом не забуду и буду искать мести до конца своих дней. Если боги благословят меня, я смогу расквитаться с Перой, но и любой другой римлянин сойдет.
– Извини, командир, я забыл, – с уважением сказал Мутт.
Ганнон кивнул. В глубине души его уверенность не была такой абсолютной, когда он думал о Квинте, а в особенности об Аврелии, но никому не собирался открывать свои мысли. Вероятность того, что ему доведется с ними встретиться, была ничтожно мала, а потому он мог спокойно сосредоточиться на двух вещах: отомстить любому римлянину, который окажется на расстоянии клинка – чего он ждал с нетерпением – и выполнить долг, состоявший в том, чтобы воевать за Ганнибала и Карфаген. И он будет делать это до тех пор, пока в его венах останется хотя бы капля крови. И причина вовсе не в пытках Перы.
Причины для ненависти к Риму у него появились гораздо раньше. В детстве отец рассказывал Ганнону о поражении Карфагена в первой великой схватке с Римом. Поражение в двадцатитрехлетней войне, утрата контроля над Средиземным морем и Сицилией были унизительны. Однако Риму этого оказалось мало, и он в качестве дополнительного наказания вынудил Карфаген платить огромные репарации. А спустя еще несколько лет после окончания войны появились новые доказательства вероломства римлян, когда Карфагену пришлось отдать Сардинию и Корсику…
Однако, если им повезет, сегодня сражения не будет. Ганнон еще раз осмотрелся по сторонам, но ничего не увидел. Несмотря на желание убивать врагов, сопровождение мулов с бесценным грузом обратно в лагерь казалось ему более важным, чем смерть нескольких римлян. Он должен доставить в лагерь зерно и показать Ганнибалу, что способен действовать разумно и на него можно положиться.
Шло время, караван двигался на юг, к реке, которая отделяла их от основной части армии. Ганнон видел, что солдаты с нетерпением ждут окончания короткого похода. Все немного ускорили шаг, даже мулы. «Словно чувствуют, что, стоит им пересечь водную преграду, они окажутся в безопасности», – подумал Ганнон. Римских солдат уже довольно давно не видели на противоположном берегу, и на то были серьезные причины. Эскадроны нумидийской кавалерии ежедневно патрулировали дальний берег, и, если вражеских солдат удавалось обнаружить, их уничтожали. Ганнон чувствовал растущее волнение своих воинов; его настроение тоже улучшилось. Как только их миссия будет закончена, Ганнибал не сможет не признать, что Сафон и Ганнон совершили важное дело. Возможно, этот поход полностью вернет ему расположение полководца? Ганнон чувствовал, что отношение Ганнибала к нему улучшается, но медленнее, чем хотелось бы.
Неожиданно колонна остановилась. До реки оставалось около мили. Ганнон с другом сдерживал нетерпение, пока они поджидали известий. Вскоре прискакал всадник и сообщил, что фаланга Сафона добралась до берега реки. Часть начала переправу, остальные охраняют подходы к воде, где мулов собирают погонщики. Это не займет много времени, передал посланец, вскоре мулы войдут в воду. Ганнон и его люди должны охранять припасы, которые пока находятся на этом берегу.
– А что будете делать вы? – спросил юноша, рассчитывая, что хотя бы часть кавалерии останется и сыграет роль их глаз и ушей.
– Большей части эскадрона приказано перейти на тот берег, командир, – с сожалением сказал всадник. – С вами останусь только я и пять моих товарищей. Они скоро будут здесь.
Такое развитие событий не удивило Ганнона – конница Ганнибала считалась самой ценной частью войска, и ее старались не подвергать лишнему риску, но сердце все равно сжалось у него в груди. Без разведчиков, прикрывающих фланги и арьергард, их положение становилось уязвимым. Ганнона это не смущало бы, если б с двух сторон к ним не подступали деревья. Листва давно облетела, и они не могли служить укрытием для неприятеля, но вынуждали карфагенян вытянуться в слишком длинную и узкую колонну – и это ему совсем не нравилось.
– Очень хорошо, – сказал он, стараясь, чтобы его голос прозвучал небрежно. – Передай Сафону, что мы будем отходить к реке по мере того, как мулы перебираются на другой берег. Прикажи своим товарищам проверить, не преследуют ли нас римляне.
– Слушаюсь, командир! – Нумидиец тут же начал разворачивать скакуна.
– Отправь своих людей к нам в тыл, – приказал Ганнон. – Давайте будем соблюдать осторожность. Пусть два первых ряда развернутся к деревьям. Им следует немного отойти в сторону. Так мы будем двигаться к реке.
Мутт и глазом не моргнул, услышав такой необычный приказ.
– Слушаюсь, командир!
И он зашагал дальше, на ходу выкрикивая приказы, предоставив Ганнону наблюдать за их выполнением. Ему понравилось, как действовали солдаты. Они перестроились с минимумом ошибок и без всякой суматохи. Фаланга была охвачена возбуждением. Солдаты начали возносить молитвы любимым богам, тереть амулеты, свисавшие с шей, или обмениваться громкими шутками.
Ганнон постучал древком копья по щиту, чтобы привлечь их внимание.
– Это всего лишь предосторожность, парни. Нам не о чем беспокоиться, римляне в милях отсюда, – прокричал он. – Мулы начинают переходить на другой берег. Наша задача состоит в том, чтобы обеспечить их безопасность. Затем мы последуем за ними. Когда вернемся в лагерь, я позабочусь, чтобы каждый из вас получил столько вина, сколько нужно, чтобы напиться по-настоящему.
Раздался одобрительный вопль.
– Тем не менее, я хочу, чтобы вы сохраняли строй и порядок и берегли оружие.
Некоторые начали ворчать, но большинство одобрительно кивали. Удовлетворенный Ганнон проделал ритуал, ставший привычным перед сражением. Стереть пот с рук. Проверить завязки шлема и то, насколько легко выходит меч из ножен. Убедиться, что кончик копья достаточно остер. Поудобнее перехватить щит. И последнее – бросить быстрый взгляд на сандалии, в порядке ли они. Отец рассказал ему историю про солдата, который споткнулся из-за потерянной сандалии и был тут же убит врагом. Ганнон поклялся никогда не повторять такой глупой ошибки.
Стук копыт привлек его внимание, как осу – спелый плод. Это был нумидиец, с которым он недавно разговаривал. Теперь у них снова будут разведчики. Ганнон поманил к себе всадника.
Тихое жужжание наполнило воздух, и откуда-то сбоку появились длинные темные тени. Ганнон сразу понял, что это такое, и горло перехватило от ужаса. Он повернулся и увидел, как туча стрел летит в сторону его солдат. За деревьями притаились лучники.
– Засада! – взревел Ганнон. – Всем рядам поднять щиты!
Он поднял свой щит и спрятался за ним. Проклятье, откуда взялись лучники? Но он был уверен в одном: они здесь не одни. Ганнон понимал, что должен перехватить инициативу, предупредить Сафона, пока ситуация не вышла из-под контроля. Юноша осторожно выглянул из-за края щита и выругался. Слишком поздно. Из шести нумидийцев только один оставался в седле. Остальные были мертвы, ранены или их сбросили лошади, которые отчаянно ржали и вставали на дыбы. Ганнон открыл рот, чтобы отдать приказ всаднику, но через мгновение несколько стрел вошли в тело нумидийца, и тот с криком упал на землю.
Тихое жужжание наполнило воздух, и откуда-то сбоку появились длинные темные тени. Ганнон сразу понял, что это такое, и горло перехватило от ужаса. Он повернулся и увидел, как туча стрел летит в сторону его солдат. За деревьями притаились лучники.
– Засада! – взревел Ганнон. – Всем рядам поднять щиты!
Он поднял свой щит и спрятался за ним. Проклятье, откуда взялись лучники? Но он был уверен в одном: они здесь не одни. Ганнон понимал, что должен перехватить инициативу, предупредить Сафона, пока ситуация не вышла из-под контроля. Юноша осторожно выглянул из-за края щита и выругался. Слишком поздно. Из шести нумидийцев только один оставался в седле. Остальные были мертвы, ранены или их сбросили лошади, которые отчаянно ржали и вставали на дыбы. Ганнон открыл рот, чтобы отдать приказ всаднику, но через мгновение несколько стрел вошли в тело нумидийца, и тот с криком упал на землю.
Сквозь деревья Ганнон видел приближающегося врага. Легионеры. Сотни ублюдков. С другой стороны происходило то же самое. Противник уже имел превосходство в численности, но Ганнон понимал, что это лишь часть вражеских сил. Тот, кто устроил западню, знал, что делает. Как и во время битвы у Тразименского озера, момент был выбран идеально.
– Если мы начнем сражаться, то погибнем. У нас только один шанс – отступить к реке, – пробормотал Ганнон.
– Если мы не отступим, ублюдки помешают мулам перейти на тот берег, – добавил Мутт, появившийся рядом.
– Тогда – вперед. Римляне наверняка получили приказ отсечь нас от берега, – сказал Ганнон и приложил ладонь ко рту: – Поворот кругом! Солдатам на флангах поднять щиты выше. Те, кто внутри, щиты над головой. Если хотите жить, действуйте быстро!
Он занял свое место в строю и посмотрел на юг, в сторону реки. К нему присоединился Мутт. Ганнон чувствовал в воздухе страх, видел его в глазах своих солдат. «Как быстро может измениться настроение», – подумал он и провел языком по пересохшим губам. Однако присутствие рядом Мутта позволило ему успокоиться. У них еще оставалась надежда.
– Сомкнуть ряды! Вперед! – закричал Ганнон. – К реке! Быстрее!
Они побежали.
Как только римляне поняли их намерения, они тут же пошли в атаку. Между содрогавшихся щитов и копий Ганнон сумел разглядеть, что это не новички. Повсюду виднелись доспехи, шлемы с гребнями и множество длинных метательных копий. Это были даже не принципы, а триарии, лучшая римская пехота.
– Проклятье, ветераны, – прорычал Ганнон.
– Консулы всерьез решили пустить нам кровь, – злобно ощерился Мутт. – Это можно считать знаком уважения.
– Я бы с легкостью обошелся без такого уважения, – проворчал Ганнон, хотя слова помощника вызвали у него вдохновение.
Первые римляне выскочили на дорогу в пятидесяти шагах перед ними. Они не обратили внимания на последних мулов, которых отчаянно хлестали объятые ужасом погонщики. Римская пехота начала строить стену из щитов, блокируя проход к реке. Ганнон слышал, как офицеры подбадривают легионеров, все еще остававшихся на деревьях. Шанс прорваться к реке ускользал на глазах.
– Сформировать за мною острие! – рявкнул Ганнон, становясь первым в шеренге.
Он почувствовал во рту острый привкус страха, но продолжал бежать вперед, понимая, что должен вести своих людей и быть первым. Если они потеряют решимость, все будет кончено. Несколько мгновений юноша никого не слышал у себя за спиной, и его сердце отчаянно забилось. Потом рядом оказался Мутт, а с ним четыре, пять, шесть солдат. Ганнон почувствовал облегчение – их строй стал подобен наконечнику копья. Он сам находился на острие, в самом опасном месте из всех возможных. Но они должны были добиться успеха. Если они не успеют добраться до фаланги Сафона, чтобы помочь защитить мулов и погонщиков, вся добытая провизия будет потеряна. Тогда армию ждет голод. Но что того хуже, Ганнибал будет считать, что они потерпели поражение. Ганнон не мог этого допустить. Даже если ему придется погибнуть, чтобы выполнить свой долг.
– Вперед! – закричал он. – У них лишь одна или две шеренги!
Ганнон устремился в самый центр строя римлян. Когда они приблизились к врагу, он приказал слегка замедлить шаг и метнуть копья. Они снова ускорили шаг, когда легионеры ответили тем же.
– Поднять щиты, обнажить мечи! – рявкнул Ганнон, продолжая движение вперед.
Он отчаянно хотел войти в соприкосновение с врагом, но не бежал. Если удар окажется слишком сильным, многие будут сбиты с ног. Тем не менее, удар получился оглушительным. Ганнон очень надеялся, что Сафон его услышит – где бы он ни находился в данный момент. Впрочем, едва ли его брат мог что-то предпринять. Зерно важнее, чем небольшой отряд солдат. Такой была последняя внятная мысль Ганнона. Его мир сузился до пространства радиусом в несколько шагов. До безумной усмешки на лице ближайшего триария и наконечника копья, который норовил выбить ему глаз. Ганнон поднял щит и ощутил мощный удар заостренного железа.
Триарий давил на свое копье, Ганнон удерживал щит. Мгновением раньше он сообразил, что наконечник застрял в щите; карфагенянин распрямился, точно атакующая змея, его клинок метнулся в обход щита легионера и через мгновение глубоко вошел в живот триария. Ганнон повернул рукоять, рассекая внутренности врага. Давление на щит тут же ослабело, и триарий с отчаянным криком отпустил копье. Ганнон вырвал наконечник и сделал шаг вперед, продолжая сжимать бесполезный щит. Умирающий враг не оказал сопротивления, но это не мешало его соседу попытаться проткнуть Ганнона копьем. Юноше потребовались все силы, чтобы удержать щит. Мощный удар; его рука задрожала; новый удар, но щит все еще исполнял свою роль. Ганнон выругался; легионер засмеялся и сделал новый выпад. У врага было преимущество – копье длиннее меча. Кроме того, Ганнон едва ли мог и дальше удерживать щит – тот был слишком тяжелым из-за застрявшего в нем копья первого триария.
Согнув колени, карфагенянин надавил вперед, отталкивая смертельно раненного триария на второго врага. Удивленный легионер сделал шаг назад, чтобы удержаться на ногах; Ганнон тут же воспользовался этим и снова толкнул его. В этот момент силы окончательно покинули раненого триария, и он рухнул на землю. Ганнон был готов к такому повороту событий; бросив щит, он перепрыгнул через триария и схватился за край щита ошеломленного легионера, а затем одним коротким движением вонзил клинок в его разинутый в крике рот. Раздался влажный звук, во все стороны полетела слюна и кусочки разбитых зубов; на губах легионера выступила розовая пена, глаза широко и удивленно раскрылись, а потом свет в них померк навсегда. Лезвие меча Ганнона заскрипело, соприкоснувшись с костями, когда он вытаскивал его обратно. Кровь забрызгала ему руку, но он едва обратил на это внимание и бросил взгляд через плечо на падающего легионера. Мутт все еще был рядом, как и остальные, и Ганнон почувствовал облегчение. Они сумели пробить брешь в построении римлян, и их атака успешно продолжалась.
Он снова посмотрел вперед, на врага, и испытал прилив надежды. Перед ним остались лишь три римлянина, и они не выглядели счастливыми. Он оскалил зубы и издал свой самый отчаянный боевой клич. Римляне замерли.
– ГАН-НИ-БАЛ! ГАН-НИ-БАЛ!
Клич Ганнона тут же подхватили его люди, и он почувствовал, как римляне дрогнули.
Тот, что стоял перед ним, не попытался атаковать, что позволило Ганнону подхватить брошенный врагом щит. Вооружившись, он снова вступил в бой. Его следующий противник, принцип, выглядел испуганным, но из этого не следовало, что он побежит. «Храбрый солдат», – подумал Ганнон. Они бросились друг на друга, объятые боевой яростью; карфагенянин стремился прорвать оборону противника, а римлянин – этого не допустить. Зазвенели клинки. Щиты ударялись друг о друга снова и снова, каждый старался лишить врага равновесия. Один делал выпад, другой отклонялся в сторону или блокировал удар. Затем они менялись ролями. Так продолжалось некоторое время; ни одному не удавалось добиться преимущества.
Ганнон получил шанс, когда был убит легионер, находившийся справа от его противника. Услышав предсмертный стон товарища, римлянин бросил взгляд в сторону, и Ганнон тут же нанес ему удар в ногу. Когда легионер отступил назад, закричав от боли, карфагенянин сделал яростный выпад ему в живот. Доспехи легионера защищали только грудь, и клинок погрузился в тело почти по рукоять.
Этого оказалось достаточно для последнего уцелевшего легионера, который стоял за своими товарищами. Он отступил на несколько шагов. Ганнон вытащил клинок и шагнул через тело принципа на освободившееся место. Его сердце забилось еще быстрее. Римляне прибывали с двух сторон, но дорога к берегу была открыта.
– Мутт!
– Да, командир? – послышался голос сзади.
– Как наши парни?
– Продолжают движение вперед, командир. Еще немного, и они прорвутся.