Ненавижу тебя, Из.
И ты права – дерьмовее этого подарка не придумаешь. Я даже не знаю, где Локо будет ждать свою хозяйку! Да ладно. Тут и к гадалке не ходи – в Коломягах, там они живут вместе с дядей Витей. То, что мы никогда не говорим о нём, еще не означает, что его не существует. Интересно, как он решился отпустить Изабо в Аргентину? Ведь он и дня без нее прожить не может: не так давно Ма и Папито в очередной раз пережевывали эту тему. Так как он решился? Или эта поездка – совместная? Дядя Витя и Изабо, дерево и птица. Или он стал небом, чтобы Изабо не покидала его никогда?
Я ржу в голос, такой нелепой кажется мне эта идея. Дядя Витя – ничто. Старик, ему сорок пять. И внешность у дяди Вити так себе. Был бы он похож на Тома Круза – тогда да, хотя мне и не нравится Том Круз. Но он не Том Круз и даже не Дэниэл Крэйг. Чтобы представить дядю Витю в своем воображении – нужно очень постараться. Пусть кто-то другой старается, я не буду. Еще я не буду ломать голову над тем, зачем Изабо сунула мне ключ от Локо. Первая реакция – запулить ключом в стену или в дверь подъезда. Вторая – написать Изабо эсэмэску с забойным текстом, чтобы она поняла: ее подарок – издевательство, которого я не заслужила.
Она не ответит.
Она никогда не отвечает на мои эсэмэски. Даже если бы я написала «Я умерла, Из» – никакой реакции не последовало бы.
Там еще что-то есть, под ключом.
Тонкая золотая цепочка с маленькой подвеской-китом. Ну, конечно.
Ты украла моё сердце, Из, – живое и настоящее. А потом поколдовала над ним, как алхимик, сунула в печь, залила кислотой и раздробила молотком. И сделала еще массу вещей, сверяясь с алхимическим справочником. А может не сверяясь. И мое сердце съежилось, усохло, перестало быть живым. Теперь это всего лишь кусок металла, пусть этот металл – и золото.
Кому оно нужно? Никому.
Но спасибо, что вернула, ах-ха-ха!
Просто необходимо немедленно избавиться от дерьмового подарка. И таки запулить в стену: сначала медальон, потом ключи. Но я не делаю этого.
Смотрю и смотрю на подвеску с цепочкой. Потом переворачиваю китёнка. На обратной стороне выгравирована буква «А».
А… давай никогда не расставаться, детёныш!
А… давай вместе рванем в Аргентину, к китам!
А… давай напишем дневники мотоциклистов!
А… – аааа-абажаю тебя!
Нет.
Нет-нет-нет.
А… ветер и дождь терзают твое
Печальное от одиночества лицо.
Убегай, отвернись, убегай, отвернись, убегай.
Убегай, отвернись, убегай, отвернись, убегай.
Совсем как в «Smalltown Boy». Только это – не третий такт.
Нет.
Нет-нет-нет.
Август (в августе мы ездили в Выборг, было здорово)
Аргентина (без комментариев)
Армани (сворованный пиджак, о-оо!)
Нет.
Нет-нет-нет.
Это всего лишь мое имя. Анна, Анюта, Анечко-деточко. Анна, а вовсе не Детёныш. Изабо просто отстранилась от меня, разжала руки и даже не дала себе труд посмотреть, как я лечу вниз, кувыркаясь.
Назло тебе не разобьюсь.
А китёнок и вправду красивый. Трогательный. Еще секунду назад я готова была избавиться от него, но теперь…
В конце концов, это подарок.
Непослушными пальцами я приоткрываю колечко замка и завожу цепочку за шею. Всё, дело сделано. Интересно, как быстро медальон обнаружит Ма? Ведь снимать китёнка я не собираюсь.
* * *Ма заметила его дня на два раньше, чем сказала мне об этом. Видимо, два дня ушли на проработку тактики: как бы половчее выведать у Анечко-деточко, откуда у нее такой попсовый медальон. Но так, чтобы это не выглядело допросом с пристрастием.
– Какая интересная штучка, – нейтральным голосом сказала Ма за завтраком, разглядывая мою шею.
– Ты о чем? – получилось в тон и так же нейтрально.
– Я о твоем новом украшении.
– А-а… Вот, купила. В ларьке, где газеты продаются.
– И за сколько же ты его купила?
– Не помню. Кажется, за полтинник.
– За полтинник?
– Ну, или дороже. Рублей на десять. Там была распродажа бижутерии. Симпотная вещичка, да?
Ма подозрительно прищурилась.
– Значит, бижутерии?
– А ты что подумала?
– Как-то на бижутерию это мало похоже.
– А на что похоже?
– Это ведь золото, детка. – В голосе Ма послышались трагические нотки. – Твоя мать не настолько глупа, чтобы не разбираться в этом.
– Ма… Ну сама подумай, откуда золото в обычном уличном ларьке?
– Вот и я удивляюсь. И другое удивляет не меньше: откуда у моей дочери деньги на золотые украшения?
– Версия с бижу не прокатила? – Я сочувственно посмотрела на Ма.
– Придумай что-нибудь другое. Поправдоподобнее.
– Кредит отпадает?
– А сама как считаешь?
Ма рассмеялась особенным смехом, известным в узких семейных кругах как «доверительно-дружеский».
– Нашла на улице?
– Уже лучше. И могло бы прокатить. Если бы ты с самого начала так и сказала, а не придумывала бы дурацкую историю про ларёк. Ты же знаешь, детка…
– …маленькая ложь рождает большое недоверие, – закончила вместо нее я.
– Итак.
– Далась тебе эта штуковина.
– Итак, – снова повторила Ма.
– Ну, хорошо. Это подарок.
Ма молчала так долго, что я успела доесть хлопья и налить себе чаю.
– Я должна о чем-то беспокоиться? – наконец спросила она.
– Нет.
– Кстати. Ты так и не познакомила меня со своим мальчиком.
Давай, Анечко-деточко!..
– Мы больше не встречаемся.
– Вот как?
– Он меня бросил. Это был его прощальный подарок.
– Хочешь об этом поговорить, детка?
– Я в порядке, Ма.
– Не думаю, что тебе следовало принимать…
– Почему нет? Должна же быть какая-то компенсация за душевные страдания? С паршивой овцы хоть шерсти клок.
Ма смотрит на меня так, как будто видит впервые. И увиденное ей не очень-то и нравится. Для девочки, которую только что бросил мальчик, я веду себя слишком… э-э… цинично. Ма вообще против цинизма, она считает его разрушительным. Если человек решил удариться в цинизм – значит, с ним не все в порядке…
Со мной все в порядке.
Настолько в порядке, что я даже начинаю думать о Ба: сейчас бы она точно не сказала «Ничего от Новиковых». Возможно, я бы даже заслужила ее одобрительную ухмылку.
Вестей от Из нет.
Ее обещание писать не стоит ничего. И закидывать Изабо эсэмэс («пришли мне свое мыло») бессмысленно. Единственный номер телефона, который я знаю, выдает противоречивую информацию: сначала абонент находится вне зоны действия сети, затем он оказывается заблокированным. Но я еще на что-то надеюсь, сочиняя в уме длинные письма и подписи к ним:
Ччччмоке
скучаю. глаза щенка
вот такие дела
целую. и еще. и сюда. и вот здесь.
take care. bye
не целуюсь
Следующий этап («абонент в сети не зарегистрирован») воспринимается как данность. Изабо существует отдельно от нашего города. И от страны, наверное, тоже. И от Аргентины, о которой мне теперь известно практически все, вплоть до отметки 42 градуса южной широты. За ней расположен полуостров, название которого я ни за что не запомню.
Я учу испанский.
Я пишу роман. Ну… Это громко сказано. Накарябано всего четыре главы, три под большим секретом прочитаны Котовщиковой. Котовщикова считает, что я гений, но нужно что-то делать с сюжетом. Он смахивает на сюжет нескольких фильмов, названия которых вертятся у нее в башке, вот только ухватить их невозможно. А еще ей не нравится засилье байков, ружей «Кригхофф» и имя главной героини. Менять имя я не собираюсь даже в угоду своей лучшей подруге: весь его смысл состоит в том, что в нем не упоминается Изабо.
Ни в одной букве.
В моей жизни есть и другие изменения, и Изабо страшно удивилась бы, узнав о них…
Нет.
Нет-нет-нет.
Она никогда и ничему удивляется, а уж тем более, если речь идет о давно забытом детёныше. Выкинутом на помойку за ненадобностью. Но детёныш-то ничего не забыл (пичалька! ☹☹☹). Он постоянно прислушивается к разговорам Ма и Папито, не обсуждают ли они частную жизнь дяди Вити и его «шлюхи-жены»?
Нет.
Нет-нет-нет.
Она никогда и ничему удивляется, а уж тем более, если речь идет о давно забытом детёныше. Выкинутом на помойку за ненадобностью. Но детёныш-то ничего не забыл (пичалька! ☹☹☹). Он постоянно прислушивается к разговорам Ма и Папито, не обсуждают ли они частную жизнь дяди Вити и его «шлюхи-жены»?
Обсуждают, хотя и не так часто, как мне хотелось бы.
– Что и требовалось доказать. – В голосе Ма чувствуется удовлетворение. – Она наконец бросила этого пентюха.
– Не факт. – Папито, как всегда, осторожен в оценках.
– Да что ты! Краля не показывается уже второй год. Какие еще факты тебе нужны?
– То, что ее не было на семейных торжествах, – еще не показатель. Ты сама соглашаешься участвовать в них со скрипом.
– Благодари за это свою маман!
– Не начинай, Соня.
– Если бы ты затыкал ей рот с той же интенсивностью, что и мне…
– Соня!
Папито, как всегда пытается спасти Ма. Не дать ей перейти за грань, отделяющую благожелательного психоаналитика от обычной вздорной женщины. Которая через час уже будет жалеть о том, что наговорила.
– А твой брат? Всё делает хорошую мину при плохой игре?
– Что ты имеешь в виду?
– Взял бы да объявил: что-то пошло не так. И мы бы поддержали его по-семейному. Объяснили бы… очень деликатно, что не стоит жениться на девушке много моложе. С сомнительной репутацией… В результате прошлая жизнь разрушена да и на месте новой одни руины.
– Не нам судить.
– Ну, конечно! Другого ответа я от тебя и не ждала. Так куда она всё-таки подевалась? Виктор тебе не сказал?
– Мы не говорим о таких вещах. И встречаемся редко, ты же знаешь.
– Чудесная семья! Высокие… высокие отношения.
А здорово было бы появиться в разгар их препирательств. И вывалить всё «кверху мехом», как выражается Котовщикова. И защитить Изабо – ведь они не знают её так, как знаю я. Они не парили на Локо над трассой «Скандинавия», и не стреляли из «Кригхоффа», и не болтали обо всем на свете. И не сочиняли забойные сюжеты к фильмам, и не сидели в киношке, задрав ноги на переднее кресло, – как какой-нибудь ковбой или босс мафии.
Ма сочла бы это крайней степенью невоспитанности.
А наши отношения с Из – какими сочла бы их Ма? Та её часть, которая ответственна за психоаналитическую кушетку, наверняка посчитала бы Изабо инфантильной или чего похуже. А та, в ведении которой находится семейный бюджет и завтраки по утрам… О, ей было бы где развернуться! Изабо обманом втерлась в доверие к глубоко несовершеннолетней девочке, чтобы настроить ее против самых близких людей – родителей. Поселить в душе нетерпимость и нигилизм. Эти прихваты как раз в растлевающем духе семейки Новиковых: перессорить всех со всеми, наговорить гадостей, сочинить подлость. И после всего – аккуратно прикрыть за собой входную дверь, ухмыляясь.
А ещё, а ещё!.. Изабо могла научить Анечко-деточко дурному, у меня как раз самый подходящий возраст для этого. Дурное – это сквернословить, пить пиво и сомнительные энергетики (вряд ли воображение Ма готово к большему); ну и наркота с грибами – страшный сон Ма.
Они не узнают.
Так легче для всех, так правильнее. Потому что когда на поверхность всплывают вещи, от которых всем хотелось бы держаться подальше, – это не очень-то приятно.
Одна из таких неприятных историй происходит на второй год отсутствия Изабо, в день рождения Ба, которое приходится на первое января. В дате нет ничего удивительного. Ведь вся суть Ба как раз и состоит в том, чтобы вечно портить окружающим не только жизнь, но и праздники.
Присутствие всех членов семьи обязательно – такие правила существуют столько, сколько я себя помню.
Папито, наверное, может сказать о себе то же самое.
Из-за этого кретинского ДэРэ мы вынуждены встречать Новый год дома, и все планы Ма встретить его в другом месте идут прахом. Неплохо было бы съездить в Тай или на Гоа, чтобы дети – Анюта и Тёма – могли погреться на солнышке. Неплохо было бы отправиться в Европу, куда-нибудь в Альпы. Или в Лапландию, к оленям. Но нет, мы привязаны к Ба первоянварскими цепями, хотя ей самой от нашего визита на ДэРэ – ни холодно, ни жарко.
Но это еще один способ указать бездарному семейству на его истинное место.
Первого января у Ба (сначала в квартире на Конногвардейском, а затем – в загородном доме) собиралась только семья: Папито и дядя Витя с женами и детьми. Как показала практика – стабилен только Папито, жены и дети дяди Вити – величина непостоянная. В идеале должен был присутствовать еще один человек —
Саша, младший сын Ба.
Я почти ничего не знаю о Саше, он давно не живет в России и ни разу не приезжал сюда. Так решила Ба, а может – он сам, они давно не общаются. И Папито, такой нежный с нами и Ма, проявляет к своему младшему брату удивительное равнодушие.
Об отношениях Саши и дяди Вити ничего не известно.
Ма и Папито, обсуждающие всё на свете, тему Саши старательно избегают. А по тем отрывочным репликам, которые доносятся до ушей Анечко-деточко, составить цельной картины не получается.
– Может, все так случилось потому, что он поздний ребенок? – как-то спросил Папито у Ма.
– Не глупи, дорогой. Ты прекрасно знаешь, что здесь задействованы совсем другие природные механизмы.
– Не хочу даже знать о них.
– Ты ведешь себя как ребенок. Хуже того – как ребенок, воспитанный дурной и невежественной матерью.
– А как бы ты поступила на ее месте?
– С точностью до наоборот. Я лояльна к любым проявлениям человеческой натуры. Это – часть моей профессии.
– Так уж и ко всем?
– Ну… Почти ко всем.
– А если бы это случилось в твоей семье? – Папито понизил голос. – Ты была бы так же… лояльна?
– Эм-м… Зачем говорить об этом?
– Считаешь, что это ответ?
– Предпочитаю решать проблемы по мере их поступления.
– Значит, ты все-таки считаешь это проблемой?
– Не хватай меня за язык!
Папито торжествующе засмеялся. Не так часто ему удается загнать в угол Ма, играя на ее поле. А потом его голос стал серьезным и даже озабоченным:
– Скажи мне только… Это ведь не передается по наследству?
– Какой же ты всё-таки тёмный человек! – Ма снова почувствовала превосходство над простодушным Папито. – Хоть бы литературу соответствующую почитал, что ли.
– Еще чего! В руки ее не возьму, эту литературу.
– Через печатную продукцию это не передается точно, – засмеялась Ма.
– А… по наследству?
– Нет.
Интересно, о чём они всё-таки говорили? О какой-то болезни, поразившей позднего ребенка Сашу? Такой опасной, что ему пришлось уехать подальше от семьи. На ум приходит только когда-то услышанное от Ба —
«прокаженный».
Но ведь это не так!
А как именно – я никогда не решусь спросить у Ма или Папито. Если влезу с расспросами, сразу станет ясно, что Анечко-деточко «грела уши», а это в нашей семье не поощряется. Это нарушает картину всеобщей семейной гармонии, которую без устали рисует Ма.
Крупными мазками.
В старой семье Папито гармония и не ночевала. Ничем другим нельзя было объяснить ужасную сцену между Ба и дядей Витей, разразившуюся после торжественного обеда в честь ее ДэРэ.
Хренов обед, как всегда, был полон многозначительности и потуг на аристократизм. Столовое серебро, саксонский фарфор (этот фарфор Ма и Папито каждый год обсуждают вплоть до православного Рождества), и – вишенка на тортик! – тисненные золотом визитки возле каждого места. Чтобы, не дай бог, никто ничего не спутал и не уселся туда, куда не положено.
БЕЛЛА
ВИКТОР
ИЗАБО
АНАТОЛИЙ
СОФЬЯ
АННА
АРТЁМ
Четыре из семи визиток принадлежали нам, но плевать мне было на эти куски бумаги. На все, кроме одного, с надписью «ИЗАБО».
Она вернулась? Она приехала и сейчас войдет сюда? Как мы встретимся после ее отсутствия? – такого долгого, что я успела прибавить в росте целых четыре сантиметра. И много чего случилось еще, но единственное, о чем я думала тогда, – как же хорошо, что Анечко-деточко удалось отбояриться от брекетов! Брекеты – незакрытый гештальт Ма, чье детство пришлось на «совок». Без всяких брекетов и анестезии, зато с мышьяком и цементом в пломбах. Сама лишенная детских стоматологических радостей, Ма просто мечтала воткнуть мне брекеты в пасть, чему я активно сопротивлялась. Не без поддержки Папито: