– Ладно, разберемся.
Вересень еще раз подергал вешку, проверяя, крепко ли она стоит. Вешка держалась, но теперь к ней надо было прицепить какой-нибудь опознавательный знак: на всякий случай. Чтобы не спутать место, а сразу отыскать его, когда уляжется непогода. Сгодился бы носовой платок, или шарф, или что-то похожее.
– Есть шарф? – спросил Вересень у Михалыча.
– Отродясь не было.
– Про носовой платок я даже не спрашиваю.
– А зря, Боря. Степан Михалыч Писахов – это тебе не какой-нибудь нищеброд. А…
– …член отряда космонавтов. Я помню.
Михалыч крякнул и извлек из своего тулупа полотнище размером с детскую футболку. Вопреки ожиданиям Вересня – довольно чистое. Вересень крепко обвязал полотнище вокруг древка и отошел на шаг, любуясь работой.
– А теперь чего? – спросил у него бородач.
– А теперь вернемся в дом. Проводить допрос свидетелей.
* * *Спустя 10 часов 15 минут после убийства…Зал, в котором Вересень собрал обитателей особняка – временных и постоянных – назывался Восточной гостиной. Он был практически пуст, если не считать большого концертного рояля, двух обитых бархатом диванов и дюжины стульев. Изначально стулья стояли вдоль стены, но Михалыч, следуя указаниям следователя, расположил их полукругом. Теперь они отстояли друг от друга на расстоянии вытянутой руки, дугой обтекая рояль, возле которого и стоял сейчас Вересень.
Четверых из присутствующих он уже видел раньше – Сашу, Анатолия и двух испанцев: девицу и молодого человека лет тридцати трех. Если девицу можно было назвать просто симпатичной, то парень являл собой воплощение какого-то неведомого Вересню божества. Странно, что Боря не удосужился разглядеть испанца в машине: ведь встречать таких красивых мужиков ему еще не приходилось. Испанец мог бы украсить любую голливудскую картину. И любой модный журнал мечтал бы заполучить его на обложку. Обычно Вересень относился к красоткам мужского пола с известной долей скептицизма, подозревая их во всех мыслимых тайных и явных пороках. Но в данном конкретном случае Вересневский скептицизм уступил место сдержанному восхищению и любопытству: и как только человек обходится с такой внешностью, как с ней справляется? Из всех известных Вересню красавцев к парню по имени Хавьер Дельгадо мог теоретически приблизиться лишь капитан Литовченко, известный пожиратель женских сердец. Но и Литовченко, со своей соцреалистической харизмой застрял где-то на дальних подступах к Хавьеру.
И все же, все же…
Существовал еще один персонаж, сила воздействия которого была столь же убедительной, – никто иной, как Мандарин. Отсутствие дурацкого парня сильно беспокоило Борю, хотя краем уха он слыхал, что с котом все в порядке. Но явиться ему все же не мешало. Так, для равновесия дневных и ночных звезд. И общего успокоения вересневской души.
Хавьер сидел на самом ближнем к двери стуле, рядом с ним расположилась девушка по имени Эухения. С противоположной – оконной – стороны места заняли Карина Габитовна, девочка-подросток и рыжеволосая женщина, чье лицо показалось Вересню смутно знакомым. Ее имя – Софья – не вызывало у Бори никаких воспоминаний, но они точно виделись!.. Вересень уже знал, что Софья – жена Анатолия (даже сейчас они сидели рядом, держась за руки), а девочка – их дочь Аня. Аня читала разложенную на коленях книгу. Или делала вид, что читает; в любом случае, за то время, что Вересень топтался у рояля, она ни разу не оторвала глаз от страниц.
Между испанцами и женским трио устроились Саша и Анатолий. А Михалыч как особа, приближенная к следственным органам, подпирал теперь дверной косяк. И посматривал на находящихся в Восточной гостиной слегка надменным взглядом конвоира. Впрочем, этот надменный взгляд был не единственным. Вересень заметил то же выражение в еще одной паре глаз – только многократно усиленное. К надменности примешивалось еще и презрение, и даже брезгливость. А самым удивительным было то, что взгляд принадлежал мальчишке лет двенадцати. Отпочковавшись от остальных родственников, он оккупировал диван и теперь полулежал на нем, забросив ноги в светлых кроссовках на подлокотник.
Паршивец, – подумал про себя Вересень, воспылав к мальчишке неожиданной неприязнью. Говна кусок.
Кусок Говна звали Мариком. Марком. На худосочном генеалогическом древе семейства Новиковых он занимал самую проблемную для Вересня ветку. Она принадлежала отцу Марика, Виктору, которого так и не нашли. Хотя его джип стоял на парковке среди других машин. Это страшно беспокоило Вересня, как и произошедшее с кухаркой Эльви. Но об этом он пообещал себе подумать попозже, когда общее собрание членов кооператива «Приятное знакомство» завершится.
– Итак, – слегка откашлявшись и прочистив горло, начал Вересень. – Как уже известно некоторым из вас, зовут меня Вересень, Борис Евгеньевич. Я следователь Главного следственного управления по городу Санкт-Петербург. Оказался тут случайно, но, в общем, хорошо, что оказался. Учитывая события прошлой ночи. Позвольте выразить членам семьи мои соболезнования.
Супруги Новиковы, Анатолий и Софья, синхронно вздохнули и еще крепче сжали руки. А Эухения положила ладонь на Сашино колено: успокаивающий жест, которого тот даже не заметил. Юная любительница чтения по-прежнему пялилась в книгу. А полулежащий на диване малолетний паршивец ехидно хмыкнул, отчего Вересню немедленно захотелось запустить в него подсвечником, стоящим тут же, на рояле.
– Теперь по существу. Дело классифицируется мной как предумышленное убийство. И в связи с этим до приезда следственной группы мною же будет проведен комплекс соответствующих мероприятий. Просьба отнестись с пониманием.
Речь получилась не очень, Вересень и сам это осознавал. Слишком суконная, слишком официозная, выставляющая Борю в дурном свете. Кондовый и недалекий простофиля-следак, отрицательный эпизодический персонаж в большинстве сериалов.
– И что это за комплекс соответствующих мероприятий? – поинтересовалась рыжая Софья.
– Начнем с опроса свидетелей.
– Свидетелей чего? Лично я ничего не видела.
– Вот это мы и выясним в ходе допроса. Что вы видели, а что нет…
– Допроса? – Рыжая даже подпрыгнула на стуле и всем корпусом повернулась к мужу: – Ты слышишь, милый? Допрос! Только что был опрос, а теперь нас собираются допрашивать. Мы что, преступники?
– Успокойся, Соня, – пророкотал Анатолий и тут же уставился на Вересня немигающим взглядом. – Действительно, Борис…. э-э…
– Евгеньевич, – подсказал Вересень. – Борис Евгеньевич.
– Вот именно. Нас в чем-то подозревают?
– Не в чем-то, а в убийстве матери, милый.
Баритон оказался типичным подкаблучником. Это было видно по тому, как он прислушивался к жене, как ловил каждое ее слово. И как держал за руку свою взрывоопасную женушку. В обширной следственной практике Вересня несколько раз встречались такие вот парочки попугаев-неразлучников. Одна из них взламывала банкоматы (самый невинный вариант), другая обвинялась в мошенничестве в особо крупных размерах, ну а третья… Третьи были просто душегубами. Несколько лет они держали в страхе целый городской район, нападая на таксистов и убивая их ради выручки – иногда смехотворной. Жертвы они закапывали в лесах под Питером, а их автомобили продавали на запчасти одному сомнительному автосервису в Купчино. Вопреки расхожим представлениям о таких преступных сообществах заправляла всем жена, а муж лишь слепо выполнял ее приказы. Правда, главная злодейка была не рыжей, а брюнеткой модельной внешности.
Может, пронесет, – подумал Вересень, глядя на неразлучников. Супруги Новиковы, Анатолий и Софья, ему нравились.
– Пока я никого не обвиняю. Просто хочу разобраться в ситуации. И надеюсь, что вы мне поможете. Сделать это быстро и максимально честно – в ваших же интересах.
– Тогда приступайте. Мы готовы ответить на вопросы. – Голос Анатолия дрогнул. – В рамках разумного.
– Разумного? – удивился Вересень.
– Есть определенный этический момент, момент, как вы понимаете. Личная жизнь семьи… Не хотелось бы, чтобы ее касались посторонние.
– Как показывает практика, – Боря снова почувствовал себя героем третьесортного полицейского сериала, – личная жизнь в подобного рода делах – источник всех бед. Побудительный мотив, так сказать.
– На что вы намекаете?
Вместо Вересня ответил мальчишка:
– Фэмили замочила грэндмазер. Все просто.
Даже следователь, чье знание английского ограничивалось несколькими фразами из рекламы «Фольксвагена», понял, что хотел сказать Марик. Не возникло трудностей с переводом и у всех остальных: головы, как по команде, повернулись в сторону дивана. И лишь девочка Аня по-прежнему не отрывала глаз от книжки. Но это не помешало ей бросить в пространство:
– Заткнись, проклятый идиот.
– Сама хлебало завали, дура! – нашелся Кусок Говна.
– Сейчас не лучшее время для ссор, дети, – рыжая Софья произнесла это примирительным голосом и даже совершила несколько пассов руками. А Вересень вдруг подумал об испанцах: как-то они воспринимают происходящее? Даже не зная языка, можно многое считать по интонации. И по напряжению, царящему вокруг. А оно, безусловно, было, и электрическая дуга, сверкая и плюясь искрами, пролегала между маленьким паршивцем и любительницей чтения.
Та еще семейка.
Взрослые еще кое-как держат себя в руках (а может, и не «кое-как», а «очень даже», иногда продуманно включая растерянность и отчаяние). Зато детки не такие искушенные, вот и не считают нужным скрывать свое истинное отношение друг к другу. Понятно, что маленькому сопляку и соплячке постарше делить особо нечего, а вот у их родителей есть отличный повод, чтобы сойтись в схватке. Богатая старуха и сыновья. Глава корпорации и наследники. Главное – побыстрее спихнуть гроб в могилу, а уж потом начнется дележка и разгуляево. Да такое, что только клочки по закоулочкам полетят. Вересню моментально вспомнились убийства богатеньких буратин, за которыми просматривались только два мотива: заказ конкурентов и семейные разборки.
Семейные разборки – вторые по популярности после заказухи.
И неприятно, что все это видят иностранцы. У них такое тоже встречается – сплошь и рядом, но не хотелось бы, чтобы они думали, что это происходит и в России. Великой и бескорыстной стране.
Пожурив себя за не ко времени вспучившийся патриотизм, Вересень тем не менее сказал:
– Я так понимаю, что среди нас есть иностранные товарищи.
При слове «товарищи» Кусок Говна залился тонким смехом, а остальные посмотрели на Вересня едва ли не с состраданием.
– Вы переводите им, Александр?
Саша утвердительно кивнул, хотя Вересень ни разу не видел, чтобы он наклонялся к испанцам и что-то им шептал.
– А про хлебало переводить не стоит.
Еще один отрешенный кивок.
– Это просто какой-то ужас, – все никак не могла успокоиться рыжеволосая. – Вы действительно подозреваете кого-то из нас?
– Пока у меня нет для этого оснований.
– Но вы же сами сказали про личные мотивы…
– Я сказал, что не исключаю их.
– Из того, что Белла Романовна была состоятельным человеком, вовсе не следует, что мы желали ее смерти.
Невестка покойной старухи слишком рано начала «гнать волну», отпихивая от себя обвинения, которые никто не выдвигал, – и это не понравилось Вересню. К тому же Софья заметно волновалась, и на лице ее горел лихорадочный румянец. Она и сама это почувствовала и потому приложила ладони к пылающим щекам.
– Да, она была сложной. Иногда – тяжелой в общении и очень категоричной в суждениях. Но мы любили ее. Мы понимали… Когда везешь на себе такой воз ответственности за все – на сантименты нет времени и сил. И мы всегда ее поддерживали. Ведь так, Толя?
– Да, милая. Успокойся.
– Я не могу успокоиться, не могу! Нам тут вменяют черт знает что… настоящее людоедство… а мы должны молчать?
Ха-ха-ха.
Нет, проклятый мальчишка не смеялся. Он просто произнес это с самым серьезным выражением лица. Ха-ха-ха вылетело из его липкого мокрого рта подобно дротикам, и дротики начали разить всех наповал. Досталось даже Вересню; во всяком случае, Боря почувствовал легкий укол в область грудины. И лишь ничего не понимающий Хавьер Дельгадо счастливо избежал последствий атаки.
– Ха-ха-ха, – снова повторил паршивец. – А вчера вы говорили совсем другое, тетя Соня. Вчера вы сказали бабуле: «Скоро ты сдохнешь, гадина». Помните?
В зале повисла звенящая тишина. А затем мизансцена начала стремительно меняться. Тетя Соня всхлипнула и уронила голову в колени, Анатолий склонился над ней, как будто стараясь защитить, а Карина Габитовна злорадно улыбнулась.
Тут-то и выступила до сих пор никак не проявлявшая себя девчонка. Она вскочила и, бросив книгу на стул, ринулась к обидчику матери. Секунда – и она уже трясла его, ухватив за грудки. Голова Марика закачалась на хлипкой шее, и Вересню на мгновение показалось, что она вот-вот оторвется и покатится прочь. И замрет где-нибудь в углу, ощетинившись дикобразьими иглами «ха-ха-ха».
– Ах ты урод! Дрянь! Я говорила тебе, что я тебя убью? Так я тебя убью! Урою, тварь такая! Ты и дня не проживешь!..
– Убери руки, сучка! – просипел урод, не делая никаких попыток освободиться.
– Мразота!..
– Шлюха!
– Ублюдок мелкий! Ничего тебя не спасет!..
– Я и про тебя тоже кое-что знаю, шлюха! Хочешь, расскажу?
Это стало последней каплей: она не выдержала и ударила Марика кулаком в лицо. Удар получился смазанным, но ощутимым. Или просто у мальчишки оказался слабый нос: из него тонкой струей хлынула кровь.
– Это только начало, сволочь! – дрожащим голосом предупредила Аня.
– Это только начало, сволочь! – эхом отозвался Кусок Говна и распялил в улыбке залитые кровью губы.
Первой опомнилась Софья:
– Да что ж такое! Анна, прекрати немедленно! Ты ведешь себя чудовищно!
– Я?!!
Девчонка была так изумлена, что даже не сопротивлялась, когда отец и Саша оттаскивали ее от Марика. Марик же вытер кровь рукавом свитера и обвел присутствующих победительным взглядом. А потом сосредоточился на Софье и подмигнул ей – обоими глазами:
– Ну что, тёть Сонь? Будем колоться?
Кусок Говна стоил того, чтобы присмотреться к нему повнимательнее. Высокий лоб, всклокоченные волосы, нежный, почти девичий овал лица; тонкие, будто выписанные тушью, брови и ноздри. И светлые глаза, казавшиеся темнее из-за длинных ресниц. Безмятежную красоту портил лишь рот: губы мальчишки все время извивались, а в их уголках пузырилась слюна.
Падший ангел из продлёнки.
И вот теперь ангел не без удовольствия демонстрировал власть над простой смертной по имени Софья. Она смотрела на Марика не отрываясь, вжав голову в плечи, еще мгновение – и женщина с гордым профилем начнет умолять сопливого мальчишку… О чем?
О чем? – грустно подумал Вересень. Не так все просто в этой семье. Не все пытаются согреть мертвого бесполезными шерстяными тряпками, стоя перед ним на коленях. Но даже если мальчишка не врет (а интуиция подсказывала Вересню, что он не врет) и дурные слова действительно были произнесены… Ничего из этого не следует. Между словами и действием – дистанция огромного масштаба. Можно годами угрожать расправой, но так ничего и не сделать. Можно не угрожать вовсе – и спокойно совершить задуманное.
Одних и тех же правил в такой деликатной вещи, как убийство, не существует.
– Ма! – в отчаянии крикнула девчонка, которую до сих пор крепко держал за локти отец. – Да не унижайся ты перед этим говнюком! Пожалуйста, Ма!..
Мольба дочери наконец-то была услышана. И произошло то, чего Вересень уже не ожидал: простая смертная расправила плечи и вздернула подбородок, на ходу превращаясь в богиню. Рыжие кудри богини развевались на несуществующем ветру, а горящие нестерпимым огнем глаза метали молнии. Она могла бы испепелить взглядом не только падшего ангела, но и любого из присутствующих, но обратила его на Вересня.
– Вы ведь уже состряпали версию?
– Нет, – непонятно почему струхнул Боря. – У меня нет достаточных оснований…
– Но теперь они появились, не так ли? После того, что вы услышали от Марка.
– Ты ведь этого не говорила, Соня! – взмолился Анатолий. – Ты просто не в себе! Мы все не в себе. Но это не значит, что ты должна возводить на себя напраслину.
– Неважно. Это уже неважно, милый… Прости, я должна это сказать.
– Что – «это»?
– Ты знаешь.
Птичий язык неразлучников, да. Эти двое понимали друг друга с полуслова. И только Вересень оставался в неведении – о чем именно они толкуют.
– Ты должна хорошо подумать, детка. – В голосе Анатолия не было и намека на укоризну, только всепоглощающая нежность.
– Я уже подумала. К черту все. Обстоятельства изменились – и придерживаться уговора больше нет смысла.
– Он и так не продлился бы долго.
– Тем более.
– Ты предательница, Соня.
Это сказал Саша. Он не смотрел на ту, кому были адресованы эти слова. Лицо его сморщилось от нестерпимой боли, а пальцы сжались в кулаки.
– Можешь называть меня как угодно. Плевать. Я должна защитить свою семью, и я ее защищу. А мертвым все равно. И тебе должно быть все равно. После того, что сделала с тобой твоя мать.
– Ты предательница.
– Хотелось бы понять, что здесь происходит, – не выдержал Вересень.
– Я объясню. – Рыжая богиня сделала глубокий вдох, собираясь с силами. – У нас были сложные отношения с Беллой Романовной. Мягко говоря. И если бы это касалось только меня… В конце концов, свекровь и невестка не обязаны ладить. Но она была нетерпима к своим сыновьям… Делала их жизнь невыносимой.