Она не была удивлена, когда, закончив приготовления, сдвинула засов, распахнула толстую дверь и обнаружила перекрывающего ей выход часового.
– Я хочу видеть полковника! – объявила полька властно и требовательно.
Прежде чем отправиться со срочным посланием, которое графиня написала для короля Речи Посполитой, ксендз решил собственными глазами убедиться, что корабли действительно увезли из Нарвы часть войска крепости. Он поднялся затемно и был среди провожающих на пристани, а, проследив за отплытием кораблей, вернулся к улице, где его уже поджидала готовая к дальнему пути карета с гербом польской графини. Как только он забрался внутрь, она тронулась и покатила, направляемая кучером к западным воротам города. Он устроился на заднем сидении, где всегда сидела женщина, по приобретённой в многочисленных переездах удобной привычке сцепил на животе толстые пальцы. Но не успел, как следует, оценить преимущества и недостатки такого сидячего положения, когда едешь по ходу кареты.
– Сшибу! – с бодрым выкриком предупредил кого-то кучер.
Лошади стали замедлять бег, как если бы он резко натянул поводья, и иезуит высунулся наружу, глянуть, что происходит. В двухстах шагах впереди уже виделась небольшая площадь перед западными воротами, которые охраняли солдат и унтер-офицер, – только выезжай к ней и кати из Нарвы хоть на все четыре стороны. Но двое безобразно пьяных мастеровых придерживали друг друга посреди узкой улицы и не желали отойти в сторону.
– Тпру! – грубо заорал чернявый мастеровой, отпустил приятеля и ухватился за удила передней лошади, вынуждая её остановиться, остановить других лошадей и карету.
Замершая карета перегородила улицу напротив полуподвальной харчевни.
– Ты куда прёшь?! – протрезвел второй мастеровой, с угрозой показывая жилистый кулак растерянному кучеру. – Вот я сейчас поговорю с твоим хозяином!
Почувствовав неладное, кучер предпочёл не вмешиваться ни словом, ни кнутом. Второй мастеровой заглянул в карету, зачем-то рывком открыл дверцу.
– Прошу! – без тени опьянения указал он ксендзу на ступеньки каменного спуска, ведущего прямо к двери харчевни.
У ксендза от дурных предчувствий язык прилип к гортани. Он невольно подчинился, стараясь не ухудшать своего двусмысленного положения духовника графини, который подозрительным образом уезжает без неё в её карете. Готовый решительно отказываться от какого-либо отношения к спрятанному в сутане письму, письму к польскому королю с сообщением об отправляемых из Нарвы войсках, он выбрался наружу, всё же надеясь на какое-то заблуждение, которое сейчас же и прояснится.
– Я протестую! Я лицо духовное! – сдержанно зашумел он у порога входа, когда перед ним открылась дверь, а с ней и неизвестность, которая его ожидала внутри харчевни.
Иезуит поперхнулся своим протестом, когда рассмотрел, кто был в глубине просторного помещения. Оно бледно освещалось единственным полуподвальным окном, загороженным стоящей на мостовой каретой. Карета тронулась, покатила по улице, и в помещении стало заметно светлее. Сомнений не оставалось. Капитан Лёвенхаупт в пасторском одеянии по-хозяйски откинулся на спинку деревянного стула с подлокотниками, сидел во главе длинного стола. А по бокам от него вытягивались двое бравых драгун, которые серьёзным видом словно предупреждали, что пастору лучше не перечить. Все трое казались завоевателями, от которых из харчевни бежало всё живое, за исключением разве что самого хозяина за стойкой, да и хозяин остался потому только, что ему не позволили этого сделать.
– Вы меня помните, святой отец? – полюбопытствовал наконец Лёвенхаупт, и голос его отразился от потолочных сводов.
Ксендз повёл головой, как будто ему мешал дышать тугой воротник и неохотно признался:
– Трудно забыть того, кто сатаной падает на крышу кареты.
– Прекрасно, – ничуть не обиделся Лёвенхаупт. Он встал, легко вышел из-за стола, с выправкой потомственного военного приблизился к иезуиту. – Надеюсь, мне не надо объяснять, что вы мой гость?
В данных обстоятельствах ксендз предпочёл отмалчиваться при таких вопросах. Лёвенхаупт кивнул с удовлетворением, будто получил заверения в самой высокой благодарности.
– Давайте же покажем остальным, – он окинул взором драгун и мастерового у порога, – что иезуит и протестантский пастор могут быть добрыми приятелями.
Слышно было, что, совершив объезд ближайших домов, карета вернулась и остановилась в переулке. Это немного успокоило иезуита. И он позволил капитану подхватить себя под локоть, провести через вытянутый зал харчевни, заставленный грубо сколоченными лавками, стульями и столами. Лёвенхаупт открыл прочную боковую дверь, и комната, в которую они вошли, оказалась совсем непохожей на общий зал. Она была уютной, прибранной и лучше освещённой дневным светом по причине довольно высокого, прорубленного до самого потолка окна, за которым продолжалась та же улица, что виделась из окна зала. Свет с улицы падал на единственный дубовый стол посредине комнаты, и стол этот едва не ломился от яств, против которых не нашлись бы возражения у самого избалованного гурмана. Жареные и варёные мясо и рыба, баночки с приправами, соленья с первой весенней зеленью, всё это брало в кольца осады графины с красным вином и водками разных оттенков, настоянных на разных ягодах. А возле стола, будто степенно поджидая вошедших, стояли три прочных, с резными спинками дубовых кресла. При виде такого изобилия еды ксендз сглотнул слюну и не стал дожидаться более настойчивого предложения капитана, опустился спиной к окну в кресло, указанное ему рукой Лёвенхаупта. Сам капитан сел в то, напротив которого была дверь. Он сначала налил водки из графина в стопку против правой руки ксендза, затем в свою стопку.
– Анисовая, – пояснил он с выражением неожиданного оживления на серьёзном белобрысом и длинноносом лице. – Любимая водка великого царя Ивана Грозного. Того самого, который построил неприступную крепость на острове.
– Я знаю, – буркнул иезуит.
Глаза его жадно блуждали по блюдам и выпивке, и как будто сами по себе просили, чтобы предисловие было кратким. Однако капитан никуда не спешил и согласно качнул непокрытой головой.
– Вы это прекрасно знаете и без моих объяснений, – сказал он. – Но мне нужно как-то начать разговор. Так вот, если бы ни русская Великая Смута, шведы бы никогда не захватили ни крепость, ни этого города. – Он поднял стопку, побуждая иезуита поднять свою. – И моя скромная задача – уберечь данный край от возвращения его русским царям.
Он не пригубил водки, вернул стопку на стол, жёстким пронзительным взглядом заставил опустить свою и ксендза.
– Трудная задача, – ожесточаясь такой пыткой, желчно заметил иезуит, – учитывая безумную политику вашего короля. Зачем ему война в Польше? Он хочет воспользоваться польской Великой Смутой, как его предшественники русской? А проиграет всё!
– Не простая задача, – согласился Лёвенхаупт. Он, казалось, охотно повторял чужие слова и мысли. – Всегда приходится рисковать. Когда-то литовский Великий князь подарил своей невесте и Польше огромный кусок древних русских земель, значительно больший, чем сама Польша. А сейчас этот украинский кусок застрял у неё в горле. Но ни ваш король, ни ваш сенат и сейм, ни графиня, ни вы, не хотите признать этого. Наоборот, готовы поставить на кон всё, даже судьбу государства, только бы его сохранить. Разве не так?
Замечание было справедливым, и иезуит предпочёл не продолжать болезненную тему, которая отдалит их от начала трапезы.
– Мы кого-то ждём? – наконец догадался он о причине, по какой стояло третье кресло.
– Да, – подтвердил Лёвенхаупт.
– И кто это? Графиня? Комендант?
– Не гадайте, – посоветовал Лёвенхаупт. – Угадать никак не получится. Пока это маленькая тайна. Он появится в это окно, – показав на источник света за спиной ксендза, капитан заставил его грузно повернуть голову на толстой шее. – Да, он появится через это самое окно, когда узнает, что вы мой гость.
Иезуит был озадачен, хмурился и терялся в догадках
– Почему же не войдёт в дверь?
– Там достаточно моих людей. А это мои лучшие люди. Не посмеет.
Лёвенхаупт выказывал гордую самонадеянность, но на всякий случай опустил левую руку под стол, проверил, там ли три пистолета, надёжно устроенные в кожаных гнёздах, которые он собственноручно прибил к низу столешницы.
– Не посмеет, – повторил он спокойнее. – Но не мучить же себя и вас голодом? Он может и задержаться.
И капитан ножом отрезал себе ляжку жареного поросёнка. Ксёндз оживился, потянулся к тому же поросёнку, отбросив глупую игру в достоинство перед непримиримым врагом, без дальнейших препирательств оставляя её военным.
Капитан Лёвенхаупт оказался прав. Пущенные по всей Нарве слухи о насильственной задержке кареты польской графини и бывшего в ней иезуита меньше чем за час достигли ушей Удачи, подтолкнули его к определённым действиям. Походив по улицам в поисках знакомой кареты, он обнаружил её в переулке, недалеко от западных городских ворот. Как раз возле этого переулка трое моряков торгового судна поднялись от входа в харчевню, в разговоре гадая одновременно и с досадой и с любопытством о причинах, по которым хорошо известная им харчевня оказалась закрытой и в ней безвылазно засели какие-то мастеровые и драгуны. Беспечной походкой Удача прошёлся мимо этой харчевни и вскользь заглянул в оба окна полуподвального заведения. В отдельном помещении за большим окном узнал спину иезуита, а так же сидящего вполоборота Лёвенхаупта.
Капитан Лёвенхаупт оказался прав. Пущенные по всей Нарве слухи о насильственной задержке кареты польской графини и бывшего в ней иезуита меньше чем за час достигли ушей Удачи, подтолкнули его к определённым действиям. Походив по улицам в поисках знакомой кареты, он обнаружил её в переулке, недалеко от западных городских ворот. Как раз возле этого переулка трое моряков торгового судна поднялись от входа в харчевню, в разговоре гадая одновременно и с досадой и с любопытством о причинах, по которым хорошо известная им харчевня оказалась закрытой и в ней безвылазно засели какие-то мастеровые и драгуны. Беспечной походкой Удача прошёлся мимо этой харчевни и вскользь заглянул в оба окна полуподвального заведения. В отдельном помещении за большим окном узнал спину иезуита, а так же сидящего вполоборота Лёвенхаупта.
Стараясь не привлекать внимания, он сделал краткий осмотр близлежащих домов и улиц и поспешил к окраине города, к поляне возле залива. Ватага скоморохов уже отправилась в Псков, часть артистов отплыла для выступлений в городах Швеции, и у залива стало заметно свободнее. Повозка с натянутой на рёбра парусиной стояла в тени деревьев, и в ней после возвращения из погони за гонцом польской графини почти сутки отсыпался казак Сашка. Он разом проснулся от легкого толчка в плечо, в прекрасном настроении уселся на сене. Выслушав приятеля о странном событии в жизни города, с утробным урчанием зевнул, до хруста в костях потянулся и равнодушно спросил:
– Нам-то что до того?
– Карл Х не должен получить лёгкой победы, – вслух принялся рассуждать Удача. – Лучше бы он завяз в Польше. Тогда шляхте станет не до угроз пославшему тебя со мной запорожскому товариществу. – И выразительно сделал вывод: – Польского короля следует предупредить о переброске войск.
– Помочь чёртову ксендзу выбраться из города? – догадался казак и с сомнением почесал обритый затылок. – Стоит ли лезть на рожон ради освобождения этого иезуита?
– Лучше, если короля предупредит он, а не мы, – высказал убеждение его приятель и подмигнул. – Нам же польский король вряд ли поверит. А?
Казак от души расхохотался.
– Да уж. В любви к польским панам мы его никак не убедим.
Они быстро обсудили, как выполнить задуманное, и, не откладывая, занялись приготовлениями к опасному предприятию.
Весь огненный шар солнца вырвался из объятий края земли, обещая день жаркий и удачный для разных дел, когда в городе объявился высокий смуглолицый бюргер. Голову его поверх дешёвого парика укрывала тёмно-рыжая кожаная шляпа, он прихрамывал и был похож на ревматика, так как в такую распаляющуюся погоду кутался в шерстяной плащ. Пройдя от городских ворот по левой стороне улочки до первого узкого переулка, он завернул к стоящей в нём карете. Высокий драгун с мушкетом в руках и шпагой в ножнах воинственно шагнул ему навстречу, показывая очевидное намерение преградить этот путь.
– Эй! – громко обратился он к бюргеру. – Не видишь что ли? Проход здесь перекрыт.
– Мне некогда обходить, – буркнул прихрамывающий бюргер. – Нога болит, а купец не будет ждать.
Не желая испачкать плащ ни о стену, ни о бока лошадей и колёса кареты, он осторожно сунулся между ними, а убедившись, что драгун глянул на проходящих по улице подружек девиц, оставил его без присмотра и в карете никого нет, тихонько приоткрыл дверцу и шмыгнул внутрь. Удивлённый, что не слышит его удаляющихся шагов, драгун обошёл лошадей, приблизился к дверце, потом осторожно заглянул в оконный проём. Серый плащ меж сидениями вдруг резко поднялся, откинулся, и перед изумлённым охранником кареты предстала чубатая голова казака.
– Ку-ку! – произнесла голова и заговорщически подмигнула левым глазом.
Увесистый кулак с зажатым в нём концом короткой палки стукнул его в лоб прежде, чем он успел выкрикнуть призыв к тревоге. Втащив оглушённого драгуна в карету, казак живо убедился, что никто этого не заметил, связал пленника и воспользовался париком, чтобы заткнуть ему рот. После чего переоделся в его военную форму. Ступив опять на булыжники переулка, он оправил узковатый для него камзол и уверенно вернулся к улице, где невозмутимо спустился к входу в харчевню. На стук прикладом мушкета тишина за дверью нарушилась какой-то вознёй, словно там зашевелились обеспокоенные крысы, затем с тихим шорохом осторожно приблизились мужские шаги. Дверь распахнулась, и за порогом вход в зал преградили двое мастеровых с пронизывающими и изучающими взглядами. Трудно было поверить, что пару часов назад они представлялись ксендзу беспробудными пьяницами.
– Случилось что? – грубо, как старший из них, спросил тот, что стоял слева, и отступил, подозрительно уставившись в лицо казаку. – Э-э, да это не...
Договорить ему не удалось, резкий удар прикладом мушкета в низ подбородка болью пронзил челюсть и прокушенный язык, он оступился и рухнул на пол.
– Ты что, гад, мою девку лапал?! – громко объяснился ему переодетый казак.
Второй мастеровой живо выхватил пистолет и нацелил в грудь ревнивца драгуна, который по личной причине ударил его товарища. Он не знал, что делать, не имел на такой случай никаких указаний, тем более что загорелый драгун примирительно вскинул руки вверх, и медленно сделал шаг назад, к ступеням. Мастеровому поневоле пришлось ступить за ним наружу. Странный шелест заставил его поднять голову, и тут же на него чёрным коршуном свалился в прыжке сбоку некто в чёрном плаще и с личиной на голове, повалил, ударил головой о стену. Оставив его валяться на ступенях, Удача ринулся внутрь харчевни, а казак Сашка приостановился снаружи, так как искоса заметил, что оба стражника возле ворот уставились в его сторону, а унтер-офицер что-то сказал рослому и широкоплечему увальню солдату. Можно было догадаться, он приказал тому узнать, что произошло, потому что солдат вперевалку зашагал в направлении харчевни.
Очутившись внутри помещения, Удача отскочил к стене, давая глазам возможность привыкнуть к бледному освещению. Мастеровой с разбитой прикладом челюстью не шевелился, не подавал признаков сознания. Хозяин заведения в самом скверном расположении духа стоял за стойкой, истуканом замер с тарелкой, которую до этой секунды вытирал полотенцем. За столом напротив стойки тоскливо протирал на лавке зад штанов кучер графини. И за тем же столом привстали двое поджарых, как на подбор статных драгуна, оба замерли, лишь брошенные из кружки игральные кости ещё перевернулись на поверхности стола. Мушкеты их стояли у стойки, но жгуты не тлели, и воспользоваться ими сразу же они не могли. За мгновение оценив обстановку, Удача первым делом тигром, в три прыжка достиг стойки, на всякий случай ногой отшвырнул мушкеты под дальний стол.
Загрохотали опрокинутые драгунами лавки, они выхватили из ножен длинные шпаги. Оба оказались проворными и сильными противниками, и, укрывшись за стойкой, хозяин харчевни с отчаянием прислушивался к учинённому ими и незнакомцем в личине погрому: опрокидывались лавки, столы, летели стулья, с проклятьями и под звон шпаг противники отбегали, перепрыгивали, носились по всему помещению. Каждый раз, когда он выглядывал, с невольным стоном убеждался в неуклонном росте убытков, которые вряд ли ему возместят в полной мере. Кучер тоже оказался только свидетелем происходящего и со страхом полагал, что в конце концов дойдёт очередь и до стола в тёмном углу, под которым он очутился в самом начале схватки. Он затих, будто заяц при виде дерущихся между собой хищников, прикрыв ладонями голову, судил о ходе военных действий по перемещениям трёх пар ног – они то приближались, то удалялись, подпрыгивали, скользили, отталкивались от чего попало, отпихивали, что подворачивалось под ноги.
Когда до слуха посланного от ворот и шедшего вдоль улицы увальня солдата донеслись лязг шпаг, грохот опрокидываемых столов, лавок, треск ломаемых с ударов о стены стульев, он приостановился в растерянности. Шум этот раздавался в харчевне, а стоящий рядом с ней драгун невозмутимо возился с мушкетом у самого спуска к входу. До солдата дошло, что дело не чисто. Грузным медведем он ринулся вперёд, ускоряя шаги, заспешил к харчевне. Казаку пришлось сплюнуть, бросить валять дурака и приготовиться силой преградить ему дорогу.
Лёвенхаупт между тем вытащил из-под накрытого едой стола два пистолета, отведя курки, привстал с кресла. Он напряжённо вслушивался в происходящее в главном зале, не смея выглянуть туда из-за расписанного заранее плана, в котором этого не предусматривалось. Что-то получилось не так, не вписывалось в ход просчитанных действий противника и в разработанную последовательность ответных мер, и он растерялся в предположениях, что ж делать. Он начинал сожалеть о своих чрезмерных опасениях спугнуть шпиона. Из-за этих опасений он велел отряду драгун находиться подальше, в нескольких улицах от данного места, рассчитывая, что в случае необходимости их успеет вызвать кто-нибудь из его люди.