— Ешьте, пока горячее, — сказала Берта. — Правду сказать, вы не очень-то упитанная. Зато миленькая!
— Спасибо за комплимент, — ответила молодая женщина.
Анжелине хотелось прогнать жуткую сцену, вновь возникшую у нее перед глазами. Она опять увидела свою любимую мать, неутомимую Адриену Лубе, распростертой на белой скале посреди Сала. Вокруг бурлила река, неся свои прозрачные ледяные воды. «Да, это был ужасный несчастный случай! Мама провела два дня у постели пациентки, жены нотариуса из Сен-Жирона. Я не поехала с ней, поскольку меня мучил сильный кашель. Молодые родители были так счастливы, что у них родилась здоровая дочка! Хотя ее шейку обвивала пуповина, мама спасла девочку. В знак благодарности родители преподнесли ей роскошную серебряную чайницу. Нотариус настоял отвезти маму домой в коляске. Он сам запряг четверку лошадей, очень резвых, но пугливых животных».
Анжелина чуть не выплюнула кусочек зайчатины, который тщетно пыталась прожевать. Нашлось несколько свидетелей несчастного случая. Лошади понесли, испугавшись стада коров, которые паслись на берегу Сала. В один миг они перепрыгнули через парапет моста, ведущий в город Сен-Лизье, и свалились в пропасть.
«Мне рассказали, что кони дико ржали, а коляска разбилась с ужасным треском. Моя милая мама тоже разбилась. Кто-то прибежал к нам и рассказал о случившемся. Мы с отцом помчались к месту трагедии, как безумные. Нотариуса так и не нашли. Вероятно, его унесло течением. А мама лежала на этой скале, кровь текла из ее рта. В руках она сжимала красивую чайницу. Слава богу, я успела попрощаться с ней. Она умерла на руках у папы, положив голову мне на колени. Лошади тоже погибли».
Слезы потекли по бледному лицу Анжелины. Взволнованная Берта похлопала ее по руке.
— Что с вами, детка?
— Я подумала о моей матери, — призналась молодая женщина, сдерживая рыдания. — Это случилось год назад, в это же время, перед Рождеством.
— А-а… — только и сказала Берта.
— Простите, я не смогла по достоинству оценить ваше рагу.
Анжелина взяла вилкой несколько кусочков картошки. Картошка была такой вкусной, что девушка улыбнулась.
— В долине Масса растет лучшая картошка! — воскликнула Берта. — Послушайте, я сейчас расскажу вам историю, которую любил повторять мой дед, когда я была маленькой. Так вот, император, возвращаясь из Египта, проезжал через нашу долину. Разумеется, весь народ собрался на обочине, чтобы поприветствовать его. Наполеон внимательно смотрел на девушек, женщин, мужчин, юношей. И знаете, что он сказал?
— Нет. — Анжелина была заинтригована.
— Сидя верхом на лошади, он заявил, что ему редко доводилось встречать столь здоровых людей, хорошо сложенных, с прекрасным цветом лица. Он захотел узнать тайну жителей долины Масса и поинтересовался, что они едят. «Картошку, — ответил кюре. — Мы едим, в основном, картошку». Император был ошеломлен[18].
— Вы говорите о Наполеоне I? — поинтересовалась Анжелина.
— Разумеется! Для моих родителей и мужа существует только один император: Наполеон Бонапарт. Тот, кто послал наших мужчин сражаться с пруссаками[19], не заслуживает короны.
Анжелина поняла, что славная женщина намекала на Наполеона III. Народ не любил его. Еще свежи были воспоминания о последней войне. С тех пор прошло не так много времени, чтобы можно было забыть о ней. Слишком много вдов оплакивали своих мужей, погибших на фронте, на северо-востоке Франции. Анжелина мысленно прочитала несколько строк из стихотворения Виктора Гюго:
Мадемуазель Жерсанда не раз читала своим мелодичным голосом стихотворения этого великого писателя и поэта, яростного противника Наполеона III. Из-за своей ненависти к императору Виктор Гюго был вынужден провести в изгнании на острове Джерси долгие двадцать лет. После разгрома французских войск под Седаном[21] в сентябре 1870 года Гюго вернулся во Францию. Парижане устроили ему триумфальный прием. От мадемуазель Жерсанды Анжелина узнала, что коронационная мантия Наполеона Бонапарта была сшита из красного бархата и украшена золотой вышивкой в виде пчел. Это насекомое встречалось на украшениях, принадлежащих Меровингам[22], и император сделал его, наряду с орлом, своим символом.
— Мой отец обрадуется, узнав, что Наполеон проезжал через долину Масса, — сказала молодая женщина. — Брат его прадеда воевал в России.
— Мой муж был в Седане, служил в пехоте. Я так горячо молилась, чтобы он вернулся живым! Доедайте рагу.
— О, конечно! Оно такое вкусное!
Анжелина буквально заставила себя есть. Она часто посматривала в сторону корзины, надеясь, что сын не проснется до ее отъезда. «Какое это наслаждение, прижимать его к груди! Он улыбался мне… Как бы я хотела увезти его, оставить у себя! Но у меня нет молока. Ему лучше жить у кормилицы. Один месяц сменится другим, но ничего не изменится. Я не могу его воспитывать. Мне надо привыкнуть к тому, что он далеко от меня. Я не должна привязываться к нему».
Анжелина резко встала, осознав всю безвыходность своего положения.
— Благодарю вас, мадам, — искренне сказала она. — Но мне надо возвращаться в Сен-Лизье. Дорога занимает три часа. А я к тому же привязала свою ослицу к ограде кладбища.
— Вам надо было раньше об этом сказать. Мы поставили бы ее в сарай за домом. Смотрите, какой снег. Мой дед говаривал: «Если падают крупные хлопья, жди других».
Погруженная в печальные мысли о ребенке, Анжелина за все это время ни разу не посмотрела в окно. С неба падали крупные хлопья.
— Боже мой! Мне надо торопиться! — воскликнула Анжелина.
Надев пелерину, она подошла к спящему ребенку. «До свидания, мой маленький ангел, я скоро опять приеду. Но настанет день, когда твоя мама больше не расстанется с тобой!»
Анжелина выбежала на улицу. Земля была покрыта свежевыпавшим снегом. Молодая женщина осторожно пошла к площади, которую окружали дома буржуа. Среди жителей Масса были именитые граждане, нотариусы, адвокаты и суконщики. Толпа, суетившаяся у прилавков, заметно поредела; бродячие торговцы складывали свой товар в корзины. Скота, пригнанного на продажу, стало меньше. Повсюду валялись кучи коровьего и лошадиного навоза, грязная солома. Какой-то мужчина гнал своих свиней, подталкивая их палкой. Анжелина увидела, как бродячий артист, выступавший с медведем, пошел в сторону перевала Пор вместе со зверем на цепи. Она тут же вспомнила скрипача со смуглым лицом и длинными черными волосами: наверняка он был цыганом.
«А я думала, что они вместе!» — удивилась Анжелина.
Мгновенно позабыв об этом, она принялась с любопытством разглядывать необычный фронтон церкви в форме пикового туза, примыкавший к шестиугольной колокольне из светлого песчаника. Над массивными воротами возвышалась красивая статуя Пресвятой Девы.
Не обращая внимания на припозднившихся зевак у соседней таверны, Анжелина пошла по улочке, которая вела к кладбищу. И тут она испытала настоящее потрясение: ослица исчезла.
— Нет, нет! Только не это! — расплакалась Анжелина. — Наверное, Мина отвязалась.
Но обрывок узды, висевший на решетке, был аккуратно перерезан ножом — Мину явно украли. Не веря собственным глазам, Анжелина, повернувшись, воскликнула:
— Это невозможно! Кто это сделал? Зачем?
В отчаянии она стала оглядываться по сторонам, потом посмотрела на землю, но не увидела следов копыт.
— Значит, Мину украли, едва я ушла, — вполголоса произнесла Анжелина. — Боже мой, что я скажу папе?
Это была катастрофа. Растерянная, обезумевшая Анжелина кинулась на улицу Претр, которая вела в Сен-Жирон. Там она побежала на площадь Пуш, любимое место гуляний жителей Масса, обсаженное высокими платанами. К кольям были привязаны лошади и несколько коров. Но Мины нигде не было.
— Спаситель бросил меня, а я потеряла ослицу, — заливаясь слезами, причитала Анжелина.
Сама не зная как, она очутилась на улице Монтань, перед домом с номером одиннадцать. За окном с закопченными от дыма стеклами громко плакал ребенок. В следующий миг появилась Эвлалия.
— Что такое? Что происходит, мадемуазель? — спросила кормилица. — Ну и вид у вас!
— У меня украли ослицу. Я всюду искала ее: и на соседних улицах, и на площади.
— Что такое? Что происходит, мадемуазель? — спросила кормилица. — Ну и вид у вас!
— У меня украли ослицу. Я всюду искала ее: и на соседних улицах, и на площади.
— Входите, что стоять под снегом, — предложила сжалившаяся над Анжелиной Эвлалия. — А чего тут удивляться, если появился бродячий цыган! Я полагаю, что ваше животное уже трусит по высокогорной тропинке в сторону Испании. Граница-то совсем рядом.
Анжелина вновь увидела сына, плакавшего от голода. Берта Фабр качала его, держа на руках, но малыш не успокаивался.
— Дайте мне его, свекровушка, — сказала кормилица. — Бедная мадемуазель Лубе лишилась своей ослицы. Теперь придется ждать дилижанса. Он отправляется в четыре часа. Кучер меняет лошадей на станции Лакур, а затем, миновав мост Сен-Лизье, едет в Гажан. Возможно, вы на мели…
— Что значит «на мели»? — удивилась Анжелина. — Вы говорите о деньгах? Я смогу заплатить за проезд, хотя это и неразумно. Я приехала на ослице, чтобы не тратить лишних денег.
На пороге низкой двери появился Проспер Фабр с бутылкой вина в руке.
— Я все слышал. У вас украли животное? — воскликнул он. — Едва я увидел скрипача, то сразу предупредил Эвлалию. Он всех очаровывает своей дьявольской музыкой. А тем временем его сообщник грабит честной народ. Мадемуазель, надо ехать к жандармам. Их казарма находится в Лирба.
Внезапно все трое перестали испытывать к Анжелине неприязнь, больше не сердились на нее. Она стала жертвой, и они хотели ей помочь.
— Вы можете заночевать у меня, — предложила Берта.
— Или в Бьере, у моей матери, — поддакнула кормилица.
Анжелина покачала головой. Она стояла на пороге, капюшон, усыпанный снегом, скрывал волосы, и было видно только ее тонкое лицо редкой красоты. Фиолетовые глаза, полные едва сдерживаемых слез, сверкали. Она неотрывно смотрела на малыша, который сосал грудь.
— Да вы посмотрите, кто едет верхом на лошади! — закричал вдруг Проспер Фабр. — Жандармы! Сейчас я все улажу, мадемуазель.
Просперу хотелось проявить себя. Два часа назад, на площади, он был холоден с незнакомкой, на которую пожаловалась жена. Но сейчас он вдруг нашел, что Анжелина весьма хорошенькая. Переговорив с жандармами, мужчина вернулся в дом.
— Обещаю, они найдут вашу ослицу, — заявил он. — Выпейте стаканчик вина, это вам поможет. Вы ведь продрогли.
— Нет, спасибо, — прошептала Анжелина.
— Может, кофе? — предложила Берта.
— С удовольствием.
Анжелина села на скамью рядом с Эвлалией. Она слушала, как чмокал Анри, энергично сосущий грудь, и горько сожалела, что не может кормить сына сама.
— Уж он-то насытится вволю! — воскликнула кормилица. — Я ем за двоих, но этот малыш будит меня даже ночью, причем раза три. Он настоящий обжора! Э! Ешь, пока рот свеж!
— Я могу это подтвердить! — с гордостью сказал ее муж. — Этот карапуз часто спит между нами.
Его слова привели молодую женщину в отчаяние, но она сумела любезно улыбнуться. Ей было больно представить своего сына, прижавшегося к пышному телу кормилицы или к Просперу, от которого исходил крепкий запах хлева. Пока Эвлалия кормила, Анжелина не произнесла ни слова. Берта Фабр вязала, приговаривая:
— Как только в городе появляются цыгане, честных людей начинают грабить. Проспер, ты помнишь, что случилось в прошлом году? Мсье Гален, нотариус, решил, что потерял часы на ярмарке. Подумать только! Он слишком поздно вспомнил, что ему встретилась смуглая черноволосая девица. Она хотела погадать ему по руке. Он отделался от нее, но часы исчезли, как и ваша ослица, мадемуазель Лубе. Я была еще совсем молодой, и мы вместе с сестрой привезли на пасхальную ярмарку ягнят. Когда мы приехали, ягнят было семеро, а к вечеру их осталось трое, хотя мы продали всего лишь двух. И в тот раз цыгане бродили вдоль кладбища. Они такие хитрые, такие пронырливые…
— Они воруют кур, воруют детей… Да, так говорят! — добавил Проспер, посмотрев на Анжелину. — Слушайте, какой-то шум на улице…
Действительно, все услышали цокот копыт. Вскоре раздались голоса. Эвлалия, которая боялась что-либо пропустить, отдала ребенка свекрови и быстро застегнула кофту. Проспер уже тащил Анжелину к двери.
— Мина! — воскликнула та, увидев, что один из жандармов держит ее ослицу под уздцы.
— А, что я вам говорил! — победным тоном заявил Проспер. — За ними дело не станет!
Тут молодая женщина заметила скрипача, которого другой жандарм крепко держал за воротник куртки. Руки цыгана были связаны, а на губах играла вызывающая и вместе с тем ироничная улыбка.
— Этот тип вел ваше животное по дороге к Саррайе, мадемуазель, — заявил бригадир в кожаном кивере. — Конечно, он утверждает, что разыскивал владельца ослицы. Но мсье Фабр сказал нам, что вы нашли веревку перерезанной, так что факт кражи не вызывает сомнений.
Звонким голосом с легким акцентом узник возразил:
— Не слушайте их, мадемуазель, — сказал он, пристально глядя на Анжелину своими черными глазами. — Я разрезал веревку, потому что ослица запуталась в ней и начала брыкаться. Она могла сломать себе хребет. Мне пришлось действовать быстро, чтобы освободить ее. Я ходил по площади и спрашивал, кому принадлежит эта ослица. Я музыкант, а не вор!
Эвлалия и Проспер рассмеялись. Берта, прижавшись лицом к стеклу, старалась не упустить ни одной детали.
— Вы можете забрать вашу ослицу, мадемуазель, — сказал бригадир. — А этого негодяя мы отведем в тюрьму.
Анжелина понимала, что должна поблагодарить жандармов за то, что они так быстро нашли Мину, но не могла оторвать взгляда от цыгана. Она убеждала себя, что он сказал правду. Этот человек притягивал Анжелину к себе, вопреки ее желанию. Она думала о его бродячей жизни и инстинктивно чувствовала, как он жаждет свободы.
— Но у вас нет доказательств его вины, — выговорила наконец Анжелина. — Мина — так зовут мою ослицу — поранилась, запутавшись в веревке: я завязала прочный узел. Думаю, нельзя бросать в тюрьму невиновного, который просто хотел оказать услугу. Сегодня утром я слышала, как он играл на скрипке. Прошу вас, мсье бригадир, я буду горько сожалеть, если по моей вине этот музыкант окажется за решеткой.
Слова Анжелины вызвали всеобщее недоумение.
— Но это наверняка дело рук цыгана! — проворчал бригадир. — К тому же Проспер Фабр подтвердил, что животное украл цыган.
— Я допустила оплошность, привязав ослицу к решетке и оставив ее одну на столь продолжительное время, — стояла на своем Анжелина. — Я обезумела, увидев перерезанную веревку. Нужно было просто подумать, расспросить зевак. Прошу вас, освободите этого человека. Ведь скоро Рождество!
Эвлалия вздохнула, подняв глаза к небу, и вернулась в дом. Проспер последовал за женой, приговаривая, что Анжелина сошла с ума. Молодая женщина сама не знала, почему с таким пылом защищала молодого скрипача. Бригадир пожал плечами и отдал приказ. Один из его подчиненных освободил цыгана, а затем вернул ему скрипку.
— Тебе повезло, нечестивое отродье! Давай беги, и чтобы я больше не видел тебя в Масса! — прорычал военный[23].
— Благодарю! — с облегчением воскликнул молодой мужчина. — Но, как и утверждала эта прелестная барышня, я невиновен. Надев рясу, монахом не станешь. А черные волосы не сделают тебя цыганом.
С этими словами, сказанными насмешливым тоном, скрипач быстро пошел прочь. Анжелина поблагодарила бригадира и стала прощаться. Тот с изумлением смотрел на молодую женщину. Никогда прежде он не видел таких глаз — настоящих драгоценных камней нежно-фиолетового цвета.
— Мне пора, — сказала Анжелина, радуясь, что все так хорошо закончилось.
— Куда вы направляетесь? — спросил жандарм.
— В Сен-Лизье, мсье, — призналась Анжелина. — Я припозднилась, но, если ночь застанет меня в Касте-д’Алю, я переночую в таверне.
Она улыбнулась бригадиру и вошла в дом, чтобы попрощаться с кормилицей. Прощание было недолгим. Эвлалия и Проспер с негодованием смотрели на Анжелину. Они чувствовали себя преданными из-за ее экстравагантной выходки.
— Этот человек, вне всякого сомнения, говорил правду, — извиняющимся тоном сказала Анжелина. — Мне очень жаль, что я причинила вам столько хлопот. Я приеду в середине января.
Молодая женщина в последний раз взглянула на спящего сына и быстро вышла. Она взобралась на ослицу и пустила ее рысцой. По-прежнему шел снег.
— Спаситель, вернись! — молила молодая женщина, покидая город.
Перед ней простиралась долина, покрытая пушистым белым одеялом. На фоне мрачных серых туч вырисовывался темный силуэт скалы Кер. Взволнованная этим суровым ледяным пейзажем, Анжелина дала себе слово, что впредь будет приезжать сюда в дилижансе.
Когда она уже выезжала из Бьера, преодолев три километра в хорошем темпе, дорогу ей преградил цыган. Он стоял, подбоченившись, и широко улыбался.