Пташка прервала рассказ и вытерла руки о передник, хотя никакой необходимости в этом не было. Она свела брови, глубоко вздохнула и опустила взгляд на пол. «И эта девушка тоже все еще очень скучает по ней», – подумала Рейчел.
– А теперь мне нужно заняться делом, миссис Уикс, – проговорила наконец Пташка.
– Может, нам стоит поговорить еще раз? – предложила Рейчел, ухватив девушку за руку, когда та проходила мимо нее, направляясь к двери.
– Посмотрим, – пробормотала Пташка, выдернула руку и быстрыми шагами удалилась в сторону лестницы.
Рейчел немного подождала, а потом вернулась на кухню, где повариха продолжала возиться со своей стряпней.
– Получили что хотели, мадам? – спросила та, по-прежнему явно недовольная присутствием постороннего человека.
– Думаю, получила. До известной степени… – Тут она почувствовала укол совести и замолчала. – Кажется, мой долг вам сказать… когда я вошла в комнату этой девушки, то совершенно ясно увидела, как та прячет что-то под кровать. Похоже, это была бутылка эля из вашей кладовой, – добавила она.
– Пташка? Уверена, вы ошиблись, мадам. Идите наверх. Я позову Фалмута…
– Нет, я не ошиблась. Она воровка, и я в этом уверена, – настаивала Рейчел.
Кухарка ответила ей спокойным внимательным взглядом.
– А я уверена, что вы ошиблись, мадам, – сказала она без всякого выражения.
Щеки Рейчел вспыхнули.
– Ну что ж, – пробормотала она растерянно.
Кухарка больше не сказала ни слова и только пристально на нее посмотрела, а потому Рейчел повернулась и пошла назад, к лестнице, словно испугавшись ее осуждения.
1807
Спасенный от кухонной пытки песик был маленьким терьером с жесткой шерстью и короткими лапками. Кончики обоих ушей у него отсутствовали, – скорее всего, они обгорели. Крошку назвали Флинт. У него клочьями выпадала шерсть, поэтому то здесь, то там на тельце образовались проплешины и виднелась розовая кожа. От песика шел сильный неприятный запах, он постоянно трясся, и его дыхание было затруднено. Когда Пташка потрогала его нос и при этом не погладила малыша, Элис бросила на нее укоризненный взгляд, который, казалось, мог прожечь насквозь.
– Стыдись, Пташка. Он не виноват, что его довели до такого состояния. Неужели в тебе нет ни капельки жалости? – сказала она, после чего Пташка погладила Флинта по голове, а тот в ответ лизнул ее в губы. – Вот видишь, – улыбнулась Элис. – Он тебя уже полюбил.
– От тебя самой воняло, как от хорька, когда мы взяли тебя в наш дом, – напомнила Бриджит.
Экономка обожала собак. Вместе с Элис они устроили для Флинта теплую лежанку, и тот провел на ней три недели, временами вздыхая с тяжелым присвистом. Он то и дело вставал, чтобы побродить по кухне и, задрав заднюю лапку, пометить мебель. Элис заботливо ухаживала за ним, но Флинт все равно умер; и когда это случилось, она рыдала, пока ей не стало совсем плохо, и ей пришлось подняться наверх, чтобы лечь в постель.
– Элис, наверное, очень полюбила Флинта, – шепнула Пташка на ухо Бриджит, когда они терли к обеду корни пастернака.
– Ей просто иногда нужен повод, – буркнула Бриджит, – чтобы выплеснуть наружу все, что накопилось внутри. Выпустить пар, чтобы снова обрести равновесие. В такие моменты лучше всего ее просто не трогать.
– Что ты имеешь в виду? И что у нее внутри? – осведомилась Пташка.
Бриджит предпочла пропустить ее вопрос мимо ушей и снова склонилась над теркой.
Немного позже Пташка отнесла Элис чашку чая и прилегла рядом на постель, чертя пальцем узоры на ладони Элис. Та всегда говорила, что ее это успокаивает. Пташка продолжала думать о том, что сказала Бриджит, она не совсем понимала ее слова.
– Флинт теперь на небесах, да, Элис? Животные попадают на небо? – спросила она осторожно.
– Нет, дорогая, – ответила Элис глухим, вялым голосом.
– А почему?
– Потому что так написано в Библии. Только у людей есть души, которые попадают в рай.
Какое-то время Пташка обдумывала сказанное.
– Это несправедливо, – заявила она наконец, и Элис снова залилась слезами.
– Конечно несправедливо. Тем более несправедливо, что он умер сейчас, когда его окружали внимание и забота. Как это ужасно! Ах, если бы я знала раньше, что у нас под боком творится эта мерзость. Ведь помочь ему было в моей власти…
Пташка отчаянно пыталась придумать способ сменить тему, чтобы отвлечь Элис от печальных мыслей, причиняющих такие страдания.
– Элис, после того как я сюда пришла, кто-нибудь пытался меня найти?
Этот вопрос, заданный просто из любопытства, заставил Элис опять расплакаться.
– Нет, дорогая, – проговорила она, вздрагивая от рыданий. – За тобой так и не пришли.
– Я рада, что это так, – поспешила заверить ее Пташка.
– Ты уверена?
– Нет, правда, мне все равно, кто были мои родители. Иногда я не прочь представить их себе, но… единственное, чего я хочу, это остаться здесь, с тобой, поэтому мне совсем незачем что-либо о них знать.
– Единственное, чего ты хочешь, это остаться здесь? Навсегда? – Элис повернула голову, чтобы лучше видеть лицо Пташки, и посмотрела на нее заплаканными глазами. – Единственное, что ты хочешь, это жить, ничего не зная о том, кто ты такая и кто твои родители? Ты хочешь зависеть от прихоти человека, который имеет власть предписывать, как тебе жить, хотя ты даже не знаешь, почему именно так?
– Ты имеешь в виду лорда Фокса? Он не предписывает, как мне жить… – проговорила Пташка и в недоумении замолчала. «Я живу, как он велит?» – подумала она. – Это ты говоришь мне, как жить, Элис. Ведь как-никак ты моя старшая сестра.
– Ты свободна ничуть не больше меня, Пташка, – всхлипнула Элис и пристально на нее посмотрела. – И ты, и я в точности такие же пленницы, как Флинт, запертый в колесе. Разве не видишь? – Пташка была в недоумении. Жизнь на ферме включала все, что, как она думала, было ей необходимо. Она даже не могла себе представить, каким образом та могла бы стать лучше. – Но я найду способ, как отсюда вырваться, – прошептала наконец Элис, и у нее в глазах вспыхнули искорки. – Я найду способ все изменить, и Джонатан мне поможет.
– А чем может помочь Джонатан?
– Он собирается на мне жениться, – прошептала Элис, закрыла глаза и, кажется, начала успокаиваться.
Пташка все еще оставалась в недоумении, пытаясь разобраться в смысле сказанного, когда поняла, что Элис заснула. Вглядываясь в ее лицо, бледное и прекрасное, Пташка вдруг ясно осознала, что есть еще много такого, о чем она не знает.
Приближалось лето, и Бриджит засобиралась в гости. В июне она ежегодно ездила в Оксфорд навестить племянницу, в подарок которой собирала кое-какую одежду и что-то из домашних заготовок.
– Ну, вы себя берегите, – сказала она перед отъездом. – В кладовой полно еды. Я оставила вам пирог с бараниной. Кстати, горох уже поспевает, не забывайте срывать созревшие стручки. А еще…
– Дорогая Бриджит, ты уезжаешь всего-навсего на неделю! Ничего, дом без тебя не обрушится. Мы и проголодаться-то не успеем, – прервала ее Элис. – А кроме того, ты уже четыре года учишь Пташку хозяйничать. Что ты за наставница, если в твое отсутствие она не сумеет справиться с несколькими простыми блюдами?
– Хм. – Бриджит на мгновение поджала губы, а затем кивнула. – Ну ладно… – сказала она, завязала под подбородком ленты соломенной шляпки и взяла в руку корзину. – Смотрите не балуйтесь. – С этими словами Бриджит вышла из дома.
Она разместилась рядом с их работником в небольшой тележке; тот должен был довезти ее до большака, где она рассчитывала сесть в дилижанс. Элис и Пташка стояли бок о бок и махали ей вслед, а когда тележка скрылась из виду, Элис с улыбкой повернулась к Пташке.
– Ну, – сказала она, – чем сегодня займемся? Уроки тебе делать не нужно. Во всяком случае, до возвращения Бриджит. Считай, наступили каникулы.
– А можно мы вечером поедим шоколада?
– Конечно. И станем делать это каждый вечер!
– Ура! – закричала Пташка и побежала, пугая кур, на освещенный солнцем двор.
В тот же день, но несколько позже, Элис отправилась на одну из своих одиноких прогулок – всего на полчаса или около того, пока Пташка ставила в духовку свиную грудинку и лущила горох, который должен был пойти на гарнир. Когда Элис вернулась, у нее был таинственный вид, но хитрая Пташка сразу догадалась, что именно она скрывает. От радости руки ее дрогнули, и просыпавшийся горох покатился по столу, а затем запрыгал по каменному полу.
– Что случилось, Элис? Неужели приедет мистер Аллейн? Вы с ним виделись?
– Нет, не виделись. Но… одна маленькая птичка шепнула, что завтра утром нам следует нарядиться и ждать у мельницы, на дальнем конце моста.
От волнения в ее глазах плясали искорки. За все то время, как умер бедняжка Флинт, у нее не было более счастливого лица. Пташка от восторга даже подпрыгнула на месте.
Она разместилась рядом с их работником в небольшой тележке; тот должен был довезти ее до большака, где она рассчитывала сесть в дилижанс. Элис и Пташка стояли бок о бок и махали ей вслед, а когда тележка скрылась из виду, Элис с улыбкой повернулась к Пташке.
– Ну, – сказала она, – чем сегодня займемся? Уроки тебе делать не нужно. Во всяком случае, до возвращения Бриджит. Считай, наступили каникулы.
– А можно мы вечером поедим шоколада?
– Конечно. И станем делать это каждый вечер!
– Ура! – закричала Пташка и побежала, пугая кур, на освещенный солнцем двор.
В тот же день, но несколько позже, Элис отправилась на одну из своих одиноких прогулок – всего на полчаса или около того, пока Пташка ставила в духовку свиную грудинку и лущила горох, который должен был пойти на гарнир. Когда Элис вернулась, у нее был таинственный вид, но хитрая Пташка сразу догадалась, что именно она скрывает. От радости руки ее дрогнули, и просыпавшийся горох покатился по столу, а затем запрыгал по каменному полу.
– Что случилось, Элис? Неужели приедет мистер Аллейн? Вы с ним виделись?
– Нет, не виделись. Но… одна маленькая птичка шепнула, что завтра утром нам следует нарядиться и ждать у мельницы, на дальнем конце моста.
От волнения в ее глазах плясали искорки. За все то время, как умер бедняжка Флинт, у нее не было более счастливого лица. Пташка от восторга даже подпрыгнула на месте.
– Кто тебе сказал? Какая маленькая птичка? Ты имеешь в виду Джонатана? И куда мы пойдем? – настойчиво выспрашивала Пташка.
– Не знаю, дорогая. Но надеюсь, будет весело.
– Как думаешь, мы поедем куда-нибудь подальше от Батгемптона?
Именно этого Пташке хотелось больше всего. Никаких воспоминаний о времени, когда она еще жила не у Элис и Бриджит, у нее не сохранилось, и внешний мир, о котором она только слышала и читала, казался ей огромным и захватывающим.
– Подождем и увидим, моя цыпочка, – сказала Элис.
В ту ночь Пташка долго не могла уснуть. Она думала о завтрашнем дне, ум ее бодрствовал, в голове мелькали обрывочные образы и мысли, не давая забыться. Проснулась она на рассвете и вышла из дома даже раньше соседа-скотника. Воздух был прохладен и свеж, как дождевая вода, и росинки висели на по-летнему высокой траве. Бледное, чистейшего голубого цвета небо было настолько высоким и далеким, что, если долго глядеть вверх, казалось, что в небо можно упасть. Ласточки и стрижи стремглав носились по нему туда и сюда, добавляя свой щебет в великолепный хор раннего утра. Пташка вдыхала запах цветущего гороха и лаванды на огороде, а также влажных каменных стен их дома, ощущала сладкий аромат луговых трав и знакомую бодрящую вонь, исходящую от помойки. Куры заквохтали, выражая недовольство, когда, придя в курятник, она принялась шарить под ними в поисках свежих яиц, но было еще так рано, что они ничего не успели снести. Пташка вылила оставшиеся с предыдущего дня кухонные помои в корыто, из которого ела свинья, и задержалась ненадолго, чтобы погладить поросят, кожа у которых была мягкой и розовой. Но и теперь ставни на окнах их с Элис спальни оставались по-прежнему закрытыми, а значит Элис еще спала. Пташка пошла на конюшню узнать, как там поживает лошадь. Девочке решительно не сиделось на месте.
После завтрака Пташка занервничала еще больше, когда Элис принялась мыть ей волосы, а потом вытирала их и расчесывала, заботливо укладывая непокорные рыжие кудри. Пташка надела свое лучшее белое хлопчатобумажное платье, поплевала на тряпку и протерла ею кожаные туфли, создав таким образом видимость их чистоты. И только потом, после долгого прихорашивания и завязывания ленточек, они наконец вышли из дома и направились к мосту. Заплатив положенную пошлину, они перешли через мост и очутились на дороге, идущей к Батистону, и стали ждать там в тени раскидистого ясеня, потому что поднимающееся солнце уже начало припекать. Когда до них донеслось цоканье подков, рука Элис стиснула плечо Пташки. Та, усмехаясь, посмотрела на подругу, в то время как из-за поворота дороги появился Джонатан Аллейн на маленькой двуколке, запряженной симпатичным пятнистым пони.
– Добрый день, мои дорогие кузины, – окликнул он их и широко улыбнулся. Его темные волосы были взъерошены ветром, а кожа слегка потемнела от загара.
– Приветствую и тебя, кузен, – многозначительно ответила Элис.
– Почему вы друг друга называете… – начала было Пташка, но не закончила, потому что Элис ткнула ее локтем под ребра. – Ой! Не надо… А куда мы поедем? – спросила Пташка, когда Джонатан протянул руку, чтобы помочь им по очереди залезть в двуколку.
– Мы собираемся поехать в такое место, где нас не знают и где все решат, что вы сестры, которые в выходной день отправились на прогулку со своим кузеном. И… мы едем на ярмарку, – объявил Джонатан.
Пташка ахнула и недоверчиво посмотрела на Элис широко раскрытыми глазами. Та сияла от радости. У них в Батгемптоне на майский праздник[56] тоже устраивали ярмарку, но она была не слишком многолюдной. Деревенские дети танцевали с лентами вокруг шеста[57], все пили чай, эль, устраивали забеги хорьков, и этого было достаточно, чтобы Пташка считала этот день большим торжеством. Джонатан прищелкнул языком, понукая пони, и двуколка тронулась с места.
– Так, значит, Бриджит уехала в гости, как и собиралась? – спросил он.
– Уехала и вернется только в следующий четверг. А где… лорд Фокс?
– Он и моя мать этот месяц проведут в Лондоне, а я чувствую себя вполне оправившимся от небольшой простуды, которая помешала мне их сопровождать.
Элис и Джонатан болтали и смеялись, пока пятнистый пони сначала шагом тащил двуколку вверх и вниз по холмам, а потом резво побежал по равнине к старинному ярмарочному городку Коршаму[58], лежащему в восьми милях к северо-востоку от Батгемптона. Пташка почти не обращала внимания на их разговор. Она была слишком увлечена видами живописных холмов, одетых в свежую зелень, ферм и хуторов, мимо которых они проезжали, а также Бокса, большой деревни, где было много каменных домиков и чудесных садов. Вскоре посреди ровного поля они увидели на солидном расстоянии от проходящей через Бокс дороги очень большой дом с мансардными окнами, остроконечными крышами и высокими дымовыми трубами, виднеющимися из-за растущих перед ним кипарисов.
– Посмотрите вон туда, – сказал Джонатан, указывая в его сторону. – Это и есть особняк моего деда, где я живу.
– Но мне его почти не видно… Нельзя ли к нему подъехать, хотя бы совсем ненадолго? – с нетерпением спросила Элис.
Джонатан покачал головой:
– Я не смею… Прости, Элис… то есть кузина. Слуги нас непременно заметят и удивятся. И нельзя поручиться, что в будущем они станут держать язык за зубами.
– Ох, – произнесла Элис, но ее разочарование длилось всего несколько мгновений. Потом она снова развеселилась и стала смеяться. А Пташка обернулась и пристально посмотрела на высокую крышу, и у нее появилось странное чувство, что дом тоже за ней наблюдает.
Коршам показался Пташке очень большим городом. Такого она еще никогда не видела. Там была старинная главная улица с каменными домами, вымощенная булыжником и большими каменными плитами. Флаги и цветочные гирлянды свисали с фасадов магазинов и с уличных фонарей. Ароматы еды присутствовали везде – пахло горячими пирожками, крыжовником, свежим шербетом и булочками с корицей. Едва Пташка ощутила все эти запахи, как у нее потекли слюнки и в животе выразительно заурчало. Джонатан рассмеялся:
– Проголодалась уже, моя маленькая кузина? Не бойся. У меня полный карман пенни, предназначенных именно для этих целей. Можешь съесть все, что захочешь.
– Все, что захочу? Правда? – ахнула Пташка.
– Не больше одного кулька шербета и одного кулька медовых сотов, а то у тебя разболится живот, – добавила Элис.
Главная улица и площадь перед церковью были заполнены торговыми рядами, вокруг которых толпился народ. На продажу было выставлено все, от перчаток до садовых инструментов и маленьких оберегов, сплетенных из соломы и колосков, от варенья до свиных ушей и пилюль, облегчающих боль в печени.
За церковной площадью шел длинный проезд, в конце которого стоял огромный особняк под названием Коршам-корт, замысловато украшенный и такой высокий, что Пташка разинула рот от удивления.
– Кто здесь живет? – спросила она.
– Некто по фамилии Метьюн, мы у него иногда обедаем, – сообщил Джонатан.
При этих словах Пташка и Элис повернулись в его сторону и уставились на него, не в силах поверить в сказанное. Им вдруг показалось почти неуместным находиться в его обществе.
– Вас приглашали обедать… в такой дом? – пробормотала Элис.
Она слегка побледнела, и на лице Джонатана отобразилось смущение.
– О, не пугайтесь, мисс Беквит… то есть кузина Элис, – сказал он и ободряюще улыбнулся. – Семьи Метьюн сейчас нет в Коршаме, и опасности, что меня узнают, тоже нет.