Рыцари медленно вставали с земли, лязгали поднимаемые забрала. Сэр Смит с руганью отплевывался, песок набился даже под шлем. Мемель торопливо расстегивал ремни, Эбергард вздохнул и велел всем вытряхнуть песок, но сделать это быстро. К счастью, то была не песчаная буря, а так, небольшое облачко. Правда, песок золотой, что хорошо, бывают бури из железных песчинок, а то и вовсе из таких крупинок, что царапаются сильнее алмазных. Те и доспехи иссекли бы начисто, а от коней остались бы одни скелеты.
Кони жалобно ржали, у многих до крови ободраны те места, которые не удалось укрыть одеялами и попонами. Эбергард и Мемель обошли всех. Мемель начал было договариваться насчет отдыха, но безжалостный Эбергард настоял, через полчаса мы уже выехали из леса.
На просторе над нами иногда пролетали птицы, я всякий раз хватался за лук и выпускал стрелы, чувствуя себя глупо, а то и преступно: человека убить – всегда есть за что, но когда невинная птаха, ни о каких колдунах не ведая, летит себе за червяками…
Граф Эбергард долго крепился, наконец сказал раздраженно:
– Ночи сейчас звездные, луна блестит, как начищенный таз брадобрея, так что лучше нам передвигаться ночами.
Сэр Смит воскликнул оскорбленно:
– Ночами? Как нечисть?
– Как вампиры, – уточнил граф Мемель любезно. – Это они боятся солнечного света, а нечисть разгуливает свободно. Вот, помню, у нас в Гельсингфорсе…
Граф Эбергард сказал жестко:
– Личные амбиции и счеты оставим на потом. Для нас главное – осуществить задуманное. Если красиво падем в бою сейчас, враг тут же сообщит, что здесь был лишь двойник его сиятельства! И, возможно, нашего господина, благородного сэра Легольса, успеют перехватить на границах герцогства. Так что мы не имеем права даже погибнуть тогда, когда изволим.
Сэр Смит с великой тоской посмотрел на закатное небо. Близкий отдых отменяется.
Закатное небо купается в крови, зловещий отблеск осветил землю. Страшно горят облака в багровом небе, луна уже взошла, однако с ужасом смотрит сквозь дым и кровь, бледная и молчаливая. На землю пал странный неземной свет, где лиловость перетекает в темную синеву, а лунный свет становится все заметнее.
Сплошная стена деревьев, освещенная с этой стороны так, что начинает казаться, будто все стволы состоят из половинок, а там дальше море извечной тьмы, проплывает всего в двух-трех шагах высеребренная лунным светом дорога, вьется по опушке, готовая в случае опасности метнуться под защиту растопыренных ветвей. Но сейчас, в ночи, Эбергард прав, лучше ехать в призрачной степи. Так светлее, и вроде бы здешние колдуны предпочитают использовать для шпионажа дневных птиц, у них глаз зорче и видят дальше, в то время как совы и летают низко, и видят только чуть ли не под их крючковатым носом.
Послышался деликатный кашель, так стараются привлечь к себе внимание, я очнулся от дум, рядом едет сэр Смит, лицо напряженное, даже усы слегка обвисли.
– Монсеньор, – сказал он негромко, – а не по заклятому ли месту едем?
Я дико огляделся. Степь выглядит недоброй, навстречу дует холодный злой ветер, в небе колючие звезды, луна смотрит с середины небесного купола. Ощущение бесконечности пространства нахлынуло с такой силой, что я зябко передернул плечами.
– А чем заклятому? – спросил я тревожно.
– Ночь не кончается, – ответил он со вздохом. – Как-то странно… Едем-едем, а как будто застыли на месте. Вон луна даже не сдвинулась!.. Говорят, бывают такие места, откуда не выбраться.
– А как про них узнали? – спросил я. – Кто-то ж должен выбраться и рассказать?
Тут же понял, что вовсе не обязательно, однако отважный рыцарь сразу приободрился, сказал: «А я как-то и не подумал», и уже бодрее помчался к голове отряда. Я начал посматривать на небо с подозрением, вдруг да в самом деле дурит. Насчет звезд мне что угодно можно показать, я не моряк Колумба, а вот луна в самом деле должна двигаться. Не помню, с какой стороны и в какую, но точно помню, что должна вставать из-за одного края земли и заходить за противоположный. Правда, иногда вечерами видел ее еще при солнечном свете почему-то уже высоко в небе…
В ближайших кустах затрещало, что-то ухнуло, словно вскрикнул филин размером с копну сена. Деревья тревожно зашумели, по верхушкам прошелестел ночной ветер. Рыцари ухватились за мечи и копья, граф Эбергард вскрикнул предостерегающе, и весь отряд сдвинулся на обочину, стараясь держаться подальше от темной стены деревьев.
– Думаю, – сказал я сэру Смиту, – это с непривычки. Первая ночь, когда не спим, а двигаемся, как проклятые Господом.
– Хорошо бы, – ответил он со вздохом. – Эх, как все было просто в Каталауне!
Рассвета так и не дождались, остановились на отдых и короткий сон, а когда раскрыли глаза, солнце уже карабкалось к зениту. Все чувствовали себя несколько виноватыми, набросились на стражей, почему не разбудили, наскоро позавтракали и снова в седла.
Вскоре далеко на дороге показалось медленно ползущее навстречу пятнышко, разрослось до группы всадников. Следом тянутся повозки и подводы, донесся надсадный скрип колес. Граф Эбергард рявкнул и коротко взмахнул дланью. Передовая пятерка рыцарей пришпорила коней, за ними заклубилось облако удушливой желтой пыли.
Мы двигались прежним аллюром, а когда сблизились, остановили коней: на пустынной дороге немыслимо пройти мимо, что привычно в перенаселенном городе. Поприветствовали друг друга. Мы – высокомерно, нас приветствовали кротко и смиренно, хоть и с достоинством, не очень-то видным заносчивым рыцарским взглядам.
На подводах, как я заметил, груды церковной утвари, монахи на телегах и в повозках, пятеро на шустрых мулах, а на конях ребята не церковного склада: быстрые, с плутоватыми рожами, веселые, сразу засыпавшие нас кучей вопросов.
Граф Эбергард тут же выдвинулся вперед, принимая разговор на себя, граф Мемель тоже встал рядом, однако двое монахов, заприметив черный плащ со вздыбленным золотым конем, ловко обошли их и низко поклонились мне.
– Печальная весть достигла нашего монастыря, – сказал один с непритворной скорбью. – Наш отец, доблестный Велизариус, преставился и сейчас держит ответ перед нашим Господом…
Кадфаэль спросил с почтительным любопытством:
– А вы из какой обители?
Монах поклонился, произнес с достоинством:
– Мы свидетели Иеговы.
– А что, – спросил я, – Иегова уже женился?
Второй, высокий и костлявый, с худым жестким лицом, бросил на меня желчный взгляд, спросил резким, как отточенный нож, голосом:
– А вы, благородный сэр, как я понял, едете в герцогство, дабы занять освободившийся престол?
Граф Эбергард развернулся, лицо вытянулось, в глазах заблистали молнии. Он сделал знак за спинами монахов, что, дескать, закрой рот и не пытайся отвечать, мы с графом Мемелем ответим за тебя, дурак. Граф Мемель уже начал объезжать монахов сбоку, кашлянул, стараясь привлечь их внимание.
Я ответил с достоинством:
– Это мой долг, как наследника, братья во Христе.
Худой монах сказал требовательно:
– Но мы, как слышали, хоть это и не приятно вашему слуху, что вы проводили время в непотребных гулянках, пирах да охоте на бедного зверя?
Я выслушал, ответил кротко, не обращая внимания на отчаянно подающего знаки графа Эбергарда:
– Вы ведь тоже в семинарии… не скажу, что буяните, но, скажем мягко, у вас несколько другой образ жизни… Признайтесь, ребята, когда нет обязанностей, а только занудная учеба, у вас откуда-то и винцо, и девки, и уйма свободного времени, чтобы погорланить песни?.. Не всегда.. э-э… церковные?
Они переглянулись, что-то промелькнуло в суровых лицах, как если бы внезапный порыв ветра смахнул толстый слой серого пепла, и сверкнули последние искры, старший ответил сурово:
– В семинарии проводим время только в учебе, постах и молитвах!
– Я тоже, – ответил я кротко. – В учебе, постах и молитвах. Если отвечать с той же откровенностью, как отвечаете вы. Но в любом случае, вы, приняв сан, возложили на себя всю тяжесть мирских грехов и вот теперь горбитесь под их грузом. Вы стали другими людьми, даже если кто не хотел. Те беспечные ребята, какими были вы в семинарии, это совсем другие люди, верно?
Граф Эбергард бледнел, дергался, порывался вмешаться в разговор, но дорогу ему загородил сэр Смит, а в графа Мемеля вцепился брат Кадфаэль и что-то быстро-быстро говорил, часто и бурно жестикулируя. Монахи снова переглянулись, второй что-то шепнул каланче, тот кивнул с явным одобрением. Старший из монахов внимательно всматривался в мое лицо, черные глаза поблескивают в тени капюшона, как спелые ягоды смородины.
– И вы, ваша светлость, готовы принять на свои плечи тяжесть герцогской короны?
– Вас тоже не спрашивали, – отпарировал я, – готовы или не готовы. Закончили семинарию, вам сунули сан в зубы и отправили пахать и пахать… быстро зарастающее сорняком поле человеческих душ! Кончилась беспечная учеба, верно? Готов я или не готов, но приму корону и вместе с нею – заботы о справедливом устройстве, о поддержании мира и благополучия… а для этого придется забыть о собственных пирах и развлечениях, ибо жизнь школяра и взрослого человека отличается весьма и весьма! Но это я уже повторяюсь, а вы, люди умные и грамотные, на лету все хватаете, как моя собака кусок мяса, верно?
Монахи посовещались, старший поклонился, но взгляд оставался таким же испытующим:
– Ваша светлость, если вы покажете себя справедливым и достойным монархом, церковь поддержит все ваши начинания в справедливом обустройстве герцогства.
Я отмерил ему такой же точно по учтивости поклон:
– Все мы равны перед Богом, несмотря на различия перед людьми. Но эти различия не столь велики, как кажутся. Или как мы стараемся это показать. Потому я с великой благодарностью принимаю вашу поддержку… и обещаю вести дела герцогства так, чтобы всякий достойный человек хотел жить в нем, а недостойный – был понуждаем жить достойно.
Они тоже поклонились, всадники подали знак трогаться, телеги заскрипели плохо смазанными осями, весь караван потащился дальше, а мы двинулись своей дорогой. Трое рыцарей снова помчались вперед, я некоторое время говорил о пустяках с сэром Смитом, затем он решил проверить дела в арьергарде, а со мной поравнялся граф Эбергард. Некоторое время ехал рядом, глядя вперед, суровый и прямой, будто вырезанный из доски. Лицо не просто неподвижное, а застывшее в маске холодного высокомерия крупного государственного деятеля, у которого нет времени на мелкие житейские дела.
Я тоже помалкивал, подумаешь, я тоже могу еще и не такое, у меня лицевые мускулы еще те, могу изобразить такое, что ни один клоун не сумеет, но сейчас вот изображаю на лице мудрую отрешенность Меттерлинка. Или Меттерниха, кто их там разберет.
– Сэр Ричард, – проговорил он деревянным голосом, так говорил бы безукоризненный манекен, – вы подвергли всех нас большому риску.
– Да ну? – ответил я.
– Да, сэр Ричард. Неоправданно было пускаться с монахами в такие глубокие… Достаточно было милостиво улыбаться и кивать. В нужных местах мы ответили бы за вас.
Я пожал плечами.
– Ну так кто вам мешал? А я приучен отвечать, если обращаются прямо ко мне. Вежливый я, можете себе такое представить? Хоть это и не совсем по-рыцарски… в вашем понимании, конечно.
Он ехал некоторое время рядом, на его бесстрастном лице я прочел, однако, что вот такую глупость, как моя вежливость, он представить ну никак не может, потом проронил так же сухо:
– Впрочем, вы их приятно удивили.
Конь под ним дернулся, в лихом галопе пошел вперед, унося графа к передовой тройке. Там они поговорили с графом Мемелем, я подумал вяло, что и вас, братцы графья, я удивил тоже, только не признаетесь, что мне вообще-то до лампочки, которую здесь уже позабыли и которую когда-то изобретут заново. Как говорил присутствовавший при том печальный Экклезиаст насчет ветров, что дуют и дуют, а потом возвращаются на круги своя и снова дуют без всякого толку.
Глава 4
За деревьями блеснула красным крыша, я насторожился: черепичная, откуда в такой глуши, да и домик слишком ухоженный, таких не бывает в лесу. Здесь либо охотничьи избушки, либо хитро запрятанные жилища колдунов, мимо них проедешь рядом и не заметишь, а эта как будто зазывает…
Я вскинул руку, останавливая отряд. Двое из рыцарей вроде бы сунулись мимо, игнорируя предупреждение, но сэр Смит засопел грозно, вытащил меч и встал у них на пути. Граф Эбергард сердито крикнул сзади, рыцари посверкали глазами на Смита, дескать, хоть ты и победитель турнира, но и мы чего-то стоим, и если бы не приказ нашего лорда…
Нет никакого хозяйства, отметил я, ни коровы, ни коз, ни даже свиней. Правда, в лесу с живностью пришлось бы непросто, но нет и огорода, грядок… Вообще нет вокруг дома утоптанной земли, как бывает всегда в обжитом месте! Более того, нет ни единой тропки, что вела бы к ручью или роднику. Не дождевой же водой живет хозяин?
Я обернулся, велел коротко:
– Пойду один. Если надо, позову. Сэр Смит, остаетесь за старшего. Если кто-то сунется в нарушение моего приказа, рубите без колебаний. Даже если это будут графы Эбергард и Мемель.
Сэр Смит вытащил меч, зловеще оскалился и пообещал с нажимом:
– С превеликим удовольствием, монсеньор!
Я подошел к дому, держа руку на рукояти меча. От стен пахнет свежим деревом, будто дом только что собрали, окна раскрыты, но с той стороны задернуты занавесками. Простыми, с незатейливым рисунком, изображены не то петушки, не то гуси, я не орнитолог, вижу только, что птицы.
– Есть кто-нибудь? – спросил я громко.
Изнутри как будто донесся шорох. Я начал обходить домик, дверь с небольшим крылечком обнаружилась с другой стороны. Смутная тревога заставила встопорщиться волосы на руках и загривке: крылечко упирается последней ступенькой в ствол молоденькой березки. Не ахти какое препятствие, но никто не поставит избу вот так нелепо.
Я поднялся сбоку по ступенькам, постучал в дверь, ответа не дождался, толкнул. Отворилась с тем характерным скрипом, который оставляют нарочито, чтобы предупреждал хозяина о вторжении.
Вся внутренность избушки состоит из одной комнаты, где узкая кровать, большой стол, заваленный книгами, два кресла и еще шкафы, заполненные старинными книгами. На кровати лежит прикрытый одеялом очень худой человек. Я не сразу его вычленил взглядом из общей картины, настолько он сух, недвижим, а седая борода сливается по цвету с белоснежностью толстого одеяла.
Я подошел ближе, набрякшие веки с трудом приподнялись. Человек стар, безумно стар, это видно сразу, хотя обычно старики где-то лет в семьдесят как бы останавливаются и остаются такими и в восемьдесят, и в девяносто, и в сто. Но этот, видно, что старше намного, очень намного. Вроде бы тот же старческий вид, что у семидесятилетнего, но что-то есть еще…
– Могу чем-то помочь? – спросил я.
Он некоторое время смотрел немигающим взором.
– Да, – ответил шелестящим голосом. – Послушай, а потом решишь…
– Минутку, – сказал я. Подошел к окну, отодвинул занавеску и крикнул громко: – Я пока разговариваю с хозяином! Если не появлюсь через час, жгите избу и уходите.
Когда я вернулся, на безжизненных губах старца проступила улыбка.
– Предусмотрительно. Садитесь, юный рыцарь… хотя вы не совсем рыцарь.
Я придвинул кресло, поинтересовался:
– Это из-за лука?
Он чуть качнул головой.
– Нет, просто я чувствую, вы не из этого мира.
Меня бросило в жар, я спросил торопливо:
– Вы это знаете? Вы знаете о моем мире? Вы сможете помочь…
Я осекся, этот человек не может помочь даже себе. Он понял по моему лицу, что мне стало стыдно и горько, сказал успокаивающе:
– Я не знаю, я чувствую. Что за мир, из которого вы прибыли… не могу представить. Просто… я чувствую весь наш мир, вижу его связи… а вас в этой картине нет. Те ваши спутники есть, а вас нет. Я могу назвать их имена, рассказать про них все… мне открыто то, что они со стыдом скрывают даже от себя, но вас… вас нет.
Я поинтересовался на всякий случай:
– Вы знаете только то, что существует сейчас?
– Хороший вопрос, – похвалил старик. – Осторожный, в то же время сразу быка за рога. Нет, я знаю и то, что случится. Не знаю только про себя, но это удел всех колдунов, магов, чародеев и даже волшебников. Правда, теперь вот не знаю и про тебя, что очень странно… Ладно-ладно, скажу сразу: вы сумеете добраться до графства Пуатье, где вы поедете в одну сторону, а графья с рыцарями – в другую. Если, конечно, не наделаете глупостей…
Я сказал осторожно:
– Это понятно, что если вести себя мудро, то можно добиться всего. Но что в этом случае мудрость?
– Страх перед глупостью, – произнес старик внятно, – есть начало мудрости. Там, где для глупца – тупик, для мудреца – лабиринт. Помни это… и уцелеешь… А вот теперь тебе придется отплатить мне услугой за услугу…
Я насторожился.
– Какой?
– Я умираю, – ответил старик с гордостью. – Но я, покидая тело человека, хочу остаться на этой земле… и продолжать…
Он закашлялся, я оглянулся в беспомощности, в таких случаях надо давать вроде бы валидол или капать валокордин, но старик кое-как умолк, только тело еще вздрагивало, я сказал еще осторожнее:
– Но чем могу я…
– Я все подготовил, – прервал он. – Надо было раньше, но я страшился… потому что шанс один из десяти… Но сейчас уже все равно, мне остались минуты… Возьми вон те чаши… и вон тот кувшин… а теперь эту большую чашу… нужно слить все воедино… но сперва из оранжевой, затем из черной…
Я торопливо смешивал, жидкость в чаше стала зловеще красной, в глубине заблистали крошечные молнии. Когда проходил мимо окна, крикнул, что все в порядке, пусть подождут, но в дом пока не заходят. Старик уже дышал хрипло, часто, на губах показалась розовая пена.
– Что теперь? – спросил я торопливо.
– Давай…
Он сделал движение, словно хотел взять чашу в руки, но лишь слабо шевельнул пальцами. Я поднес к его губам, он сделал глоток, поперхнулся, но огромным усилием заставил себя пить, пить и пить, пока не выпил, к моему изумлению, почти все содержимое чаши.
Я ждал, что будет дальше, старик перевел дыхание и сказал неожиданно: