Он отворил решетку, сова растопырила крылья и спланировала на подоконник. Пока она щурилась от яркой свечи, Тетон быстро извлек из кожаного кармашка на лапе тоненький листок бумаги.
Я следил, как он разбирает мелкий текст, по спине сперва побежал предостерегающий холодок, затем пронзило леденящим холодом. Тетон обернулся, темные глаза вспыхнули багровым огнем. Я спросил первым:
– Послание касается нас?
– Да, – ответил он свистящим шепотом, что был похож на шум песчаного урагана. – Вы поссорились с очень могучими людьми!
– Я могу объяснить, – сказал я торопливо, – дело в том, что…
Он прервал яростно:
– Дело в том, что эти могущественные люди – мои хозяева!
Я успел увидеть, как он схватил зеркало и повернул в мою сторону.
Жуткое чувство падения пронзило с головы до пят. Мне почудилось, что сердце остановилось, ему для нормальной работы тоже нужна гравитация. Такое чувство посещало только в страшных снах детства, когда падал в бездонные пропасти и все не мог проснуться, а все мое существо замирало в черном ужасе.
Желудок подскочил в горлу и пытался протиснуться выше, но ледяной страх сковал с такой ужасающей мощью, что я что-то кричал, пытался извернуться в падении, однако со страшной обреченностью ощутил, что у меня нет тела вовсе, через жуткую черноту падает и падает мой дух, мое «я». Чернота, что чернее любой черноты, уничтожив мое тело, быстро разъедает и меня самого, я уже чувствую, как под натиском этого ужаса скукоживается моя суть, сворачивается в тугой кокон мое «я», измельчается, страшась соприкосновения с давящим ужасом, и потому отступает, отступает, измельчается, вот уже остается одна искорка, мне уже ничего не нужно, только бы все это кончилось, пусть даже небытием, даже лучше всего – небытием….
Холод все сильнее пронизывал мое тело, наконец челюсти запрыгали, я стиснул их покрепче, но дрожь начала пробегать по телу. Наконец я сообразил, что холод ни при чем, мой седалищный нерв чувствует присутствие другого исполинского седалищного нерва, что вовсе и не нерв. Никаких нервов не было и не могло быть в ту жуткую эпоху, что открывается передо мной медленно и торжественно, как занавес космической сцены. И душа моя вздрогнула и завопила от смертного ужаса.
Да пошло оно все, мелькнула упрямая мысль, но оформить в образ не смог, ведь кора головного мозга – тонкая пленка на кипящем молоке темных рефлексов, инстинктов. На самом деле это они нами руководят и правят. Я сам ношу в себе тьму, а сейчас вот на меня смотрит и велит покориться большая тьма…
– Не-е-е-ет… – прохрипел я. – Не-е-ет…
Да, ответила мне моя тьма. Ты ведь не рыцарь, перестань прикидываться. Ты тот, кому все по фигу, кто не знает ни дружбы, ни привязанности, а о верности и преданности вообще говорить смешно. Ты же сам высмеиваешь все благородные поступки, называя их дуростью.
А вот хрен, жалко пискнул задавленный голосок, похожий на комариный. Я этот… как его, паладин. Который без страха… и упрека.
Без страха, произнес неслышный голос, и я съежился от нахлынувшего ужаса. Такого древнего, косматого и всеобъятного, что душа затрепетала, как пламя свечи на ветру, и умерла. Без упрека, произнесла тьма, и перед моим мысленным взором пронеслось множество картинок, при взгляде на каждую я умирал от стыда, корчился и сгорал на незримом огне. Ты такой же, как и все мы, так что не стыдись, встань и приди…
Я распрямился, чувствуя позволение, рука автоматически коснулась рукояти меча. В кончики пальцев больно кольнуло, ток пробежал по телу. Я стиснул рукоять меча так, что пальцы придется отгибать только клещами, вперил взгляд во тьму.
Я – человек, сказало во мне нечто крохотное, и я сообразил, что душа все еще не умерла. А человек – это не то, что он есть, а то, к чему стремится, кем хочет стать. Так что пошла ты… к дедушке Фрейду и его амебам.
Я выныривал из черной боли медленно, мучительно медленно. Однако едва начинал брезжить свет, как темная волна накрывала с головой, я хрипел, задыхаясь, беспомощно шарил руками, но тьма уносила меня вниз с такой стремительностью, что все внутренности расперло и проталкивало, раздвигая ребра и разрывая глотку, наверх.
И в этой тьме едва слышно начал звучать голос. Я не разбирал слов, лишь столетия спустя сообразил по чеканности строф, что эта божественная латынь, тот самый язык, чьими носителями был распят тот, кого сейчас цитирует…
– Кадфаэль, – прошептал я.
В черноте забрезжила светлая точка, быстро разрослась в светлый круг, как будто смотрю со дня колодца. Я устремился вверх, как вырвавшийся со дна болота пузырек газа, взлетел в яркий мир, больно хлестнувший по глазам.
Во все стороны раскинулся серый тоскливый мир, покрытый не то пеплом, не то пылью. Огромное багровое солнце, что не слепит, а остывает, как слиток железа, выхваченный из горна. И весь мир выглядит остывающим, умирающим. Я ощутил всеми чувствами, что через два-три миллиарда лет такой станет Земля, содрогнулся.
Когда переступил с ноги на ногу, облачко пыли лениво поднялось и повисло в воздухе, словно в невесомости. Я ощутил далекий запах не то остывающей лавы, не то укрывшегося за горизонтом вулкана, но отмахнулся от нелепой мысли: и лава из разломов, и вулканы – неизбежные спутники молодой планеты, а в старости все затихает, успокаивается, замирает и… умирает.
– Вперед, – произнес я дрогнувшим голосом. – Куда-то же забросил этот гад…
Далеко впереди показался небольшой смерч, он двигался наискось в мою сторону, шатаясь на тонком подламывающемся кончике, хромая и припадая на гибкое колено, а потом, обессилев, рассыпался горстью всего лишь серой измельченной пыли. Еще пара смерчей, уже крупных, похожих на исполинские колонны черного дыма, что поднимаются над горящими нефтехранилищами, поднялись у самого горизонта, буравя вершинами низкое фиолетовое небо, исчезли.
Некоторое время я ступал осторожно, прислушивался к глухому стуку подошв, но почва держит, никакой предательской зыбучести.
Из пространства, всего в полусотне шагов, начала выступать, напугав меня до полуобморока, гигантская стена. Казалось, прямо из воздуха появляется гигантская кладка, словно передо мной исполинское зеркало, за которым прячется крепость или вражеское войско, а я вижу лишь отраженную голую степь.
Я приник к земле, хотя спрятаться здесь ну никак, стена выглядит странно: с кавернами и наплывами, словно чудовищный жар оплавил каменную поверхность, где-то выжег, где-то камень тек и застывал, как гриб на дереве.
Тихо, ни звука. Я осторожно выдвигался, пока не рассмотрел крепость целиком, и сердце мое, отяжелев, опустилось в пятки. Эту громаду строили не люди. Вроде бы начинаю понимать, что вот те каменные столбы вроде бы частокол, а навес повыше – аналог помоста для расхаживающих стражников, но и там бугры, провалы, впадины. Какое расхаживать – нужно прыгать, как гигантские блохи… Но будут ли блохи, даже разумные, строить именно крепость?
Я с пугающей ясностью ощутил, что это и есть логово демонов. Демон, вспомнил рассказы мага Рихтера, только с виду похож на зверя или человека. Но звери не убивают, когда голодны. Даже самый лютый волк, задрав овцу, несет ее в логово волчатам, где пируют, а потом отсыпаются, играют. Демон же не успокоится, пока не убьет всех овец, каких узрит в стаде. Он будет стараться убивать все живое, а если не встретит человека или некрупного зверя, будет топтать муравейники, убивать мышей и землероек.
Другая ветвь эволюции, даже не другая, это иная форма жизни. Как будто и не белковая вовсе… А если и белковая, но с левосторонними молекулами или еще какой хренью, что делает абсолютно чуждой привычную мне жизнь.
Они стремятся стереть с лица земли наш мир, заменить своим, а я, как существо этого мира, инстинктивно должен стараться стереть с его лица их. Без всяких рассуждений о гуманности или занесении в Красную книгу. Стереть всех, до единого. Хотя, конечно, на самом деле такое не под силу ни мне, ни целой армии, но это не мешает жаждать все это уничтожить, стереть, растоптать, пустить в распыл.
Но кто же тогда эти твари в людской личине, как Тетон, что отыскали проход в закапсулированные пространства демонов и, возможно, выпускают их в наш мир по одному, по два для каких-то своих целей?
Что-то мелькнуло в одной каверне, я не успел всмотреться, как уже из другой, гораздо ниже, выпрыгнул темный зверь, на миг припал к земле, а когда распрямился, я охнул и отступил. Несмотря на холод внутри, на лбу защекотало, поползли щекочущие капли, вообще пот выступил по всему телу.
Демон вперил в меня огненные глаза. Сердце колотится, как у загнанного коня, пот заливает глаза, а тварь поднялась, раздуваясь, как исполинская кобра.
Душа вострепетала, а пальцы похолодели.
– Да пошел ты…
Молот вырвался из моей ладони, словно испуганный голубь. Тварь перевела взгляд на нечто летящее в ее сторону, даже не потрудившись отодвинуться. Молот ударил со всей мощью, ударил так, как бил в башню замка Волка. Тварь вздрогнула с головы до ног, я не поверил глазам: не разлетелась вдрызг, не переломилась, даже не упала, а вздрогнула как будто от неожиданности.
Рукоять хлестко шлепнула по ладони, я швырнул со всей злостью и отчаянием:
– Убей эту тварь!
На этот раз тварь как будто пыталась сдвинуться в сторону, но молот успел ударить в то место, где у человека дыхало, блеснул рукоятью и вновь оказался в моей ладони. Я швырнул тут же, не надо дать твари опомниться, даже сделал два шага вперед и, перехватив молот, швырнул поспешно снова.
Звук удара, как будто молот с большой силой впечатался в толщу сырой глины. Перехватив за рукоять, сделал еще шаг и швырнул почти в упор. Тварь дрогнула и… попятилась. Возликовав, я ловил и бросал молот, чувствуя, как страшные удары, способные переламывать столетние дубы и разбивать башни, все больше сотрясают и, возможно, калечат тварь.
За спиной твари возникла тень, начала разрастаться, я подступил еще и с огромной силой вогнал голову молота на этот раз в голову. Сухой стук. Молот отлетел пристыженно, однако тварь отступила еще на шаг. Я швырнул еще и, поймав, хотел остановиться, не приближаться к крепости демонов, как вдруг там заколебалось и все исчезло, а мы с демоном оказались на бесконечной безжизненной равнине, красноватой и усыпанной округлыми камнями, так похожими на человеческие черепа.
Я застыл на миг, раскрыв рот, в тот же миг страшный удар опрокинул меня на спину. Не выпуская молота, я ощутил, как меня со скрежетом протащило по земле. Рот заполнился кровью, в голове грохот, но затуманенным взором ухватил, что тварь осталась на месте, над нею, оказывается, жуткое небо с тремя слабыми звездами, словно бы на окраине Галактики. Тварь раскачивается, пытается удержаться на ногах, а вместе со мной унесло и все камни, словно их выбило гигантской битой.
Магический удар, мелькнула паническая мысль. А если бы я не потрепал гадину ударами молота, она бы сумела сфокусировать удар на мне одном, и тогда бы…
Из позиции лежа молот ударил слабо, но я поднялся на колени, перехватил и бросил снова, а когда молот вернулся, я уже стоял на своих двоих. Тварь раскачивалась сильнее, то ли пыталась уклониться от летящего молота, то ли так готовила мощный удар, что оставит от меня мокрое место. Я торопливо хватал из воздуха молот и швырял безостановочно, не дать твари опомниться и сфокусировать магический удар, пусть удары молота сотрясают, ломают заклятие или что там у нее, я буду бросать молот, пока не отломится рука…
Тварь захрипела, из жуткой пасти раздался хриплый рык:
– Ты… не сможешь…
– Смогу, – ответил я так же хрипло. – Я уже смог! Мадам, у вас давно закончился срок годности.
Тварь вздрогнула, выпрямилась, молот ударил с ужасающей силой. Я впервые услышал хруст, словно сквозь толщу глины все же добрался до спинного хребта и перебил. Тварь застыла, я отступил, опасаясь, что рухнет вперед и придавит, однако тварь осталась стоять неподвижно, вокруг нее засверкали искорки, сплелись в некую сеть, а затем так же быстро погасли.
Передо мной стоял каменный столб, я опустил занемевшую руку. Не отрывая взгляда от окаменевшей твари, я боковым зрением улавливал бесконечность этого мира, горизонт уходит в туманную даль. В сердце смертельная тоска, что я буду делать без друзей в этом мире, где живут эти твари, я хочу вернуться, я жажду вернуться…
Страстное желание вернуться ударило в мозг с такой ослепляющей силой, что я закричал:
– Я хочу вернуться!.. Во имя Господа!..
Блеснул яркий свет, в лицо пахнуло знакомыми запахами. Над головой темный свод, боковым зрением я уловил ряды книг в шкафу, мигом сообразил, где я, повернулся и цапнул молот.
Тетон закричал в страхе, метнулся в сторону, что-то сдвинулось в комнате, колдун исчез. Я задержал молот в последний миг, даже пальцы затрещали от усилий, осмотрелся, вытащил другой рукой меч, а молот повесил на пояс.
Глава 3
В комнате полная тишина, даже в тиглях не потрескивают красные угли, а дымки остановились в плотном воздухе, словно замороженные.
Поводя обнаженным мечом, я прошелся по комнате. Иногда кончиком касался стен и стеллажей, где подозревал потайные дверцы, и уже когда разуверился было, заметил в простенке между шкафами вкрапленный в стену серый невзрачный камень. Я приложил к нему ладонь, ничего не случилось, надавил сильнее, еще сильнее… послышался слабый щелчок.
Секция шкафа отодвинулась, открылся узкий проход. Вдали с потолка льется слабый свет, шагов через двадцать еще один.
– Была не была, – прошептал я.
Выставив перед собой меч, чтобы при нужде мгновенно ткнуть в посмевшего встать на пути, я медленно-медленно двинулся вперед. Под ногами огромные плиты, сам коридор неширок, три человека пройдут в ряд, но четвертого размажут по стене. Плиты, как мне показалось, укреплены не слишком уж надежно, одна качнулась, я поспешно переступил дальше.
Так я медленно двигался по тайному проходу, как вдруг сзади послышался негромкий, но властный голос:
– Замри!.. Иначе ты мертвец.
Я застыл, очень медленно повернул голову. В полумраке блестят обитые железом дуги арбалетов, на острых наконечниках коротких стальных стрел мерцают лунные искорки. Арбалеты в руках темных фигур, но не монахи, от этих пахнет пивом и луком, на головах простые рокантоны, из одежды – кафтаны и полукафтаны, арбалетчикам вообще не требуются доспехи.
– Бросай меч, – произнес тот же голос.
Так же медленно я повернул голову еще чуть. Этот без арбалета, зато с оголенным мечом в руке, среднего роста. В легких латах, что скорее признак старшинства, арбалетчики в соприкосновение с противником не входят, шлем конический с длинной кольчужной сеткой, укрывающей спину, глаза холодные, злые.
– Зачем? – спросил я тупо.
Он повысил голос:
– А у тебя есть выбор, дурак?
Я пожал плечами, очень медленно, даже совсем медленно, то ли, мол, мышцы совсем уж сковал панический ужас, то ли боюсь дать им шанс испугаться и выстрелить, поднял руки и принялся расстегивать пряжку на перевязи меча. Там заело, я очень усердно возился, пыхтел, вроде бы невзначай сделал короткий шажок в сторону арбалетчиков, вот уже совсем почти расстегнул, в голове бьются мысли: насколько твердо дан приказ взять меня живым, а он явно дан, иначе бы уже истыкали меня стрелами, но если я брошусь вот сейчас…
Под ступнями внезапно блеснула узкая полоска света. Я наконец расстегнул перевязь и, взяв ножны с ремнем в руку, начал наклоняться, чтобы медленно, очень медленно положить на пол. На меня смотрели уже спокойнее, я перенес ногу еще на полступни вперед, топнул, под ногами затрещало. Я ощутил себя в невесомости, сверху пронесся злобный свист, ножны дернулись, едва не вырвавшись из ладони, руку ожгло острой болью.
Я упал на твердый пол, покрытый пучками прелой соломы. Руку саднит зверски, но кое-как откатился в темноту, и тут же в светлый прямоугольник с визгом ударили две стрелы. Я торопливо набросил перевязь и затянул пряжку, поспешно извлек меч. Наверху орали и ругались, наконец в светлом прямоугольнике лаза показались обутые в добротные сапоги ноги.
Я пожалел, что со мной нет лука, но когда арбалетчик разжал руки, лезвие моего меча встретило его в полете. Я поморщился от хряска костей, но арбалет перехватить не успел, сверху свистнула стрела и, ударившись о камень, рикошетом саданула по больной руке. Я наскоро затянул рану, начал отступать, подземелье вырублено грубо, очень низкое, потолок бьет по затылку, а то и вовсе заставляет сгибаться в три погибели.
Поколебавшись, я побежал по длинному ходу, в красноватом свете выглядит странно нереальным, выступы расплываются, словно из тумана, но пару раз приложился так, что шипел от боли и поминал криворуких строителей так, что переворачивались в гробах или подпрыгивали в котлах с кипящей смолой.
Ход закончился тупиком, я в панике пошарил по стенам, затем один участок как будто сам по себе изменил цвет в сторону багровости, чуть-чуть, но я сразу вспомнил, что так вижу более нагретые участки, бросился на стену и толкал, пихал, упирал ногами, уже собирался взяться за молот, как вдруг заметил в стене, испещренной прожилками, несовпадение рисунка. Кто-то взял камешек из другого места и зачем-то врезал его сюда…
Я приложил ладонь, одновременно услышал голоса. Рука метнулась к рукояти меча, чуть позже сообразил, что голоса идут с той стороны каменной стены.
Поискал судорожно, в одном месте смел паутину, открыв крохотную дырочку, не шире карандашного грифеля. В ярко освещенной, словно сцена, и в прекрасно обставленной комнате спиной ко мне сидит на широкой софе женщина в зеленом платье. Первое, что бросилось в глаза, ее ниспадающие на плечи, но не ниже, пышные волосы снежно-белого цвета. В этом плотно облегающем зеленом одеянии напомнила мне молодую веселую ящерицу в разгаре лета, когда не надо искать еду, она уже везде, когда на боках есть небольшие милые валики свеженького жирка, совсем немного, но так и тянет за них ухватиться.
Она как будто ощутила мой взгляд, повернулась, сильно изогнувшись в поясе, весело засмеялась, показывая мелкие острые зубки ящерицы. Сидя так, изогнувшись в мою сторону, перекрутилась, милые складочки проступили четко и маняще, у меня сами собой задергались и сомкнулись пальцы. Волосы, несмотря на такой снежно-белый цвет, выглядят молодыми и здоровыми, блестят здоровьем, пышные настолько, что я заподозрил даже парик, но такие красотки в париках не нуждаются…