– Он стал мне добрым другом и соратником. Мне будет очень его не хватать. Всем нам.
«Но больше всего мне, – подумала Елизавета. – Почему судьба бывает такой жестокой?»
– Оставь меня, Уильям.
Когда Бёрли, тяжело ступая, ушел, Елизавета отправилась в спальню, выгнала оттуда всех фрейлин и заперла дверь изнутри. О каком Божьем милосердии может идти речь, если Он так больно ударил ее в час ее величайшего триумфа? Елизавета кричала на Бога, упрекая Его в несправедливости. Потом ее гнев перекинулся на всех, кто годами поносил Роберта. Эти двуногие гадюки! С каким упорством они чернили и топтали его репутацию, обвиняли то в убийстве, то в отравлении Эми, называли выскочкой. И ведь все бездоказательно. Ему завидовали, всю жизнь завидовали. Видели только получаемые им почести и исходили злобой. Думая об этом, Елизавета плакала еще громче и безутешнее.
Она никого не желала видеть. Два дня пролежала она в постели, на мокрых от слез простынях. В дверь стучали все настойчивее, но Елизавета оставалась глуха к внешнему миру.
– Ваше величество, вас хотят видеть на Тайном совете.
– Ваше величество, ужин готов.
– Ваше величество, не надо ли чего-нибудь?
Когда ей надоедали эти вопросы, она кричала:
– Убирайтесь! Все убирайтесь!
На третий день постучался Уолсингем:
– Ваше величество, простите, что рискнул потревожить вас в такое время, но есть неотложное дело, требующее вашего внимания.
Молчание.
– Ваше величество!
– Я не в состоянии заниматься государственными делами, – простонала Елизавета. – Я никого не желаю видеть. Не мешайте мне оплакивать смерть моего лорда Лестера.
Прошел еще день. Елизавета чувствовала, что трясина страданий начинает ее засасывать. Все эти дни она ничего не ела. Во рту пересохло. В спальне было нечем дышать.
Бёрли опять постучался к ней:
– Ваше величество, считайте, что я говорю с вами как отец. Подумайте о себе. Вам нельзя закрываться от всего мира. Жизнь продолжается. Королевство и все ваши любящие подданные ждут вашей материнской заботы. Может, откроете дверь?
– Нет! – крикнула Елизавета. – Иди прочь, Уильям!
За дверью послышались приглушенные голоса.
– Ваше величество, – уже решительнее произнес Бёрли. – Если вы не откроете, нам придется сломать дверь, потому что мы тревожимся за ваше здоровье.
– Нет! – снова крикнула Елизавета, плача от собственного бессилия.
– Начинайте, – услышала она.
В дверь ударили, потом еще раз. Задвижка не выдержала напора двух плечистых слуг. Дверь распахнулась. В проеме стояли Бёрли и Уолсингем. Морщинистые лица обоих выражали искреннее сочувствие.
Елизавета встала на нетвердые ноги. Даже в тяжелейшие минуты жизни она помнила о необходимости сохранять достоинство королевы.
– Что ж, – хриплым, надтреснутым голосом произнесла она, – королева должна стойко и терпеливо переносить свое горе.
Сделав над собой неимоверное усилие, Елизавета вышла из спальни. Жизнь продолжалась. Без Роберта.
В завещании Роберт отписал ей прекрасный медальон, украшенный бриллиантами и изумрудами, а также нить из шестисот крупных жемчужин. Этот жемчуг Елизавета надела, позируя Джорджу Гоуэру для портрета на фоне Испанской армады. Изображение королевы там больше напоминало иконный лик, чем женщину из плоти и крови, и ей это нравилось.
Елизавета не поехала на похороны в Уорвик. Роберта похоронили в изумительной Бошанской часовне церкви Святой Марии, рядом с его малолетним сыном. Елизавета практически не вспоминала о его убитой горем вдове. Роберт оставил после себя долги на пятьдесят тысяч фунтов. Половину этой суммы он задолжал самой Елизавете. Через месяц после смерти Роберта королева вернула себе Кенилворт и приказала Летиции продать с аукциона все имущество покойного в других его домах. Елизавету не удивило, что обедневшая вдова снова вышла замуж, причем сделала это со скандальной быстротой.
Елизавету по-настоящему угнетало, что среди торжеств по случаю победы смерть Роберта прошла почти незамеченной. Никто из поэтов не написал хвалебных посмертных од. Траур, предписанный ею, придворные соблюдали крайне неохотно. Получалось, что единственным человеком, скорбевшим по Роберту, была она.
Воскресни он вдруг сейчас, он бы ее не узнал. Эта мысль часто мелькала у нее в голове. Смерть Роберта состарила королеву и окутала покровом меланхолии. Ею владели противоречивые чувства: экстатическая радость победы над испанцами и безутешное горе от невосполнимой утраты. Это подрывало силы. Улыбка стала не более чем маской, которую Елизавете приходилось надевать на публике.
В ноябре, когда горечь потери все еще была слишком острой, Елизавета отправилась на благодарственную службу в собор Святого Павла. Таких внушительных побед англичане не одерживали со времен битвы при Азенкуре. Королева поехала туда на колеснице под балдахином, запряженной двумя белыми лошадьми. Из трех тысяч платьев, имевшихся в гардеробе, она надела самое красивое – из белого атласа, расшитого золотом. Такой впечатляющей процессии Лондон не видел со дня ее коронации. (Неужели она уже целых тридцать лет у власти?) Люди толпились за синими матерчатыми ограждениями. Стоявшие сзади вытягивали шеи, чтобы увидеть неповторимое зрелище.
– Да хранит Господь ваше величество! – радостно выкрикивали ее подданные.
Елизавета поклонилась народу:
– Возможно, у вас будут правители, которые превзойдут меня своим величием. Но никогда ни один правитель не будет любить вас сильнее, чем я! – выкрикнула она в ответ звонким голосом.
Эта процессия позволила на время забыть о Роберте.
«Отец гордился бы мной», – думала Елизавета, проезжая по празднично украшенным улицам.
Поэты декламировали баллады и мадригалы, сочиненные в ее честь. Красочные живописные щиты повествовали о славных годах ее правления. Наверное, сейчас Анна Болейн радовалась за нее, глядя с небес. Ее дочь, оставленная почти на произвол судьбы, стала великой королевой!
Колесница подъехала к западному входу собора. Выйдя, королева опустилась на колени и поблагодарила Бога. Тысячи пар глаз были устремлены на нее. Раздались звуки гимна «Радостно воспоем», сочиненного Уильямом Бердом – музыкантом королевской часовни. Под эту торжественную музыку Елизавета вступила в громадный зал собора, увешанный трофейными испанскими знаменами. После проповеди она прочла молитву, составленную ею, после чего обратилась к прихожанам. Елизавета призвала их присоединиться к ней и вознести благодарность Господу за чудесное избавление Англии от врагов. Эти слова были встречены лавиной приветственных возгласов. Люди произносили здравицы в ее честь. Голоса, исполненные любви, желали ей долгих лет жизни и правления на радость подданным и на горе врагам. Елизавета едва сдерживала слезы, которые теперь всегда были слишком близко. Если бы Роберт хоть на мгновение мог оказаться рядом с ней и увидеть эти минуты триумфа…
Слава Елизаветы распространялась вдаль и вширь. Она была королевой-девственницей, Елизаветой-победительницей, священной королевой, земным воплощением богини. Ею восхищались правители, философы и поэты. К неподдельному удивлению Елизаветы, о ней с похвалой отзывались даже султан Оттоманской империи и сам папа римский! Подданные говорили, что никогда в мире не было такой мудрой правительницы, как королева Елизавета. Воистину сам Бог поставил ее править Англией и сделал заботливой матерью ее народа. Победа над испанцами была несомненным проявлением Божьей воли. Господь оберегал англичан и в тяжелый час «явил свою мышцу», отбив у врагов охоту вторгаться в Англию. Угрозы со стороны других стран прекратились. Англиканская церковь занимала прочную позицию. Английские католики прекратили плести заговоры. Те же, кому было невыносимо жить в протестантской стране, покидали Англию. Вне зависимости от веры англичане были счастливы и довольны своей судьбой. Брачная игра Елизаветы давно окончилась, и она ни за что бы не согласилась на повторение чего-либо подобного. Зато теперь могла целиком посвятить себя главному – заботам об Англии. Елизавета знала: когда-нибудь потомки нынешних англичан оглянутся назад и с гордостью назовут годы ее правления золотым веком.
Эпилог 1603
Наконец-то фрейлины уговорили ее лечь в постель. До этого она упрямо лежала на подушках, надеясь отогнать смерть. Ей было уже шестьдесят девять, и она знала: приближается время встречи с Создателем, которому придется давать отчет о прожитой жизни.
Высшего суда она не боялась. Она правила очень долго – целых сорок пять лет – и всегда старалась быть хорошей королевой. Судьба дала ей прекрасных советников, полководцев и мореплавателей. Но все они покинули этот мир раньше ее. Бёрли, Уолсингем, Хаттон, Дрейк… и, конечно же, Робин. Вот уже пятнадцать лет, как она не заглядывала в его прекрасные глаза. Пришло новое поколение. Везде тон задавали люди намного моложе ее. Она понимала: им надоело жить под властью дряхлеющей королевы, которая ненавидела перемены и новые порядки. Они ждали прихода на английский престол ее преемника. Она еще официально не назвала его имени, но все и так знали, что им станет шотландский король Яков. Если она о чем-то не говорила вслух, это не значит, что она этого не видела. Она знала: Роберт Сесил – ее главный советник, сменивший на этом посту своего отца, лорда Бёрли, годами готовил почву для спокойного, бескровного воцарения Якова на английском престоле. Наверняка в королевских конюшнях уже держат наготове оседланную лошадь. Вот-вот гонец прыгнет в седло и помчится в Эдинбург с вестью о ее кончине. Придворные снимут у нее с пальца коронационное кольцо, дабы предъявить Якову в качестве доказательства ее кончины.
Последние годы ее правления нельзя было назвать счастливыми. Скудные урожаи, новые угрозы со стороны короля Филиппа, который вскоре тоже отправился к праотцам. Но при жизни он предпринял еще две бесплодные попытки отправить испанский флот на завоевание Англии. Двор разделился на соперничающие фракции. И наконец, граф Эссекский. Она и сейчас не сожалела, что подписала ему смертный приговор. После всех милостей, полученных от нее, он смел ее оскорбить, затевал нескончаемые пререкания, испытывая на прочность ее терпение и королевское достоинство. Но Эссексу и этого показалось мало. Он выступил против нее или, выражаясь его словами, против тех, кто «скверно правил, прикрываясь ее именем». Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы видеть истинные его замыслы. Ей и сейчас было мерзостно вспоминать день, когда Эссекс самовольно вернулся из Ирландии и ворвался к ней в спальню, где она сидела в тонкой ночной сорочке. Она помнила, как он опешил, увидев ее седые волосы и морщинистое лицо. Великая загадка вечной молодости королевы оказалась… обманом. Когда Эссекса казнили, говорили, что вместе с ним закончилась эпоха простодушной английской гордости. Англия уже не будет прежней. И все равно она испытывала облегчение. Когда-то она признавалась себе, что видит в молодом Эссексе черты сына, которого у нее не было. Как же она тогда ошибалась! Этот человек был слишком неугомонен и опасен, чтобы оставлять его в живых.
Но ведь в последние годы ее правления было много и хорошего. В Лондоне и других городах возводились прекрасные здания. Некоторые из них даже имели вид буквы «Е» – начальной буквы ее имени, отражая дух эпохи ее правления. При ней необычайно расцвели поэзия и драма. Особое удовольствие доставляли Елизавете пьесы господ Марло и Шекспира. Две пьесы последнего – «Двенадцатая ночь» и «Король Генрих Четвертый» – недавно ставились при дворе. Даже сейчас она улыбалась, вспоминая хитроумного шута Фальстафа. Она лично попросила господина Шекспира написать новую пьесу, где Фальстаф влюблялся, и он порадовал свою королеву, создав «Виндзорских проказниц».
Была и особая радость, согревающая ее сердце. Наконец-то она смогла восстановить доброе имя своей матери. Лорд Хандсон, ее родственник, познакомил ее со своим подопечным Джорджем Уайеттом. Он был внуком Томаса Уайетта, который некогда втайне любил Анну Болейн. Молодой Уайетт имел в своем распоряжении богатую коллекцию воспоминаний об Анне. Их в течение многих лет писали те, кто ее знал. Через Хандсона Елизавета выразила пожелание: пусть Уайетт напишет мемуары о ее матери и тем самым поведает миру о невиновности Анны Болейн. Он охотно принялся за работу. Когда Хандсон умер, покровителем Джорджа Уайетта стал архиепископ Уитгифт, с которым она сдружилась в последние годы. Работа продолжалась. Елизавета не сомневалась: труд Уайетта увидит свет и мир наконец-то узнает правду об Анне Болейн.
Но это случится уже не при ее жизни. Она слишком долго отгоняла от себя смерть, однако теперь была готова оставить этот мир. Она не хотела жить и править дальше, чтобы не оказаться в тягость своему народу. Это было величайшей мерой ее любви к подданным, а любовь к ним она взращивала и оберегала с молодости. После ее смерти Англией будут править другие короли. Сильнее ее. Умнее ее. Но она не сомневалась: никто из них не будет любить народ больше, чем она.
Около ее постели появился Уитгифт. Он молился, а она то проваливалась в сон, то просыпалась. Были и другие. Они стояли на коленях. Она почувствовала, как архиепископ взял ее за руку. Ей стало спокойнее. Потом она почти незаметно повернула свою усталую голову к столику. Там, в шкатулке, лежало последнее письмо Роберта и драгоценности, полученные по его завещанию. Это все, что у нее осталось от любимого. Но скоро, скоро… Она верила, что Бог явит ей последнюю свою милость и не станет особо препятствовать ее уходу. И тогда они с Робертом воссоединятся на небесах, где, к счастью, не надо жениться и выходить замуж.
Она чувствовала, что уже начинает выскальзывать из этого мира. Монотонный голос Уитгифта звучал все тише. Она повернулась лицом к стене и отправилась туда, куда окружающим не добраться. Она думала о себе и Роберте. И снова они были молодыми. Снова жарко и крепко обнимались. Снова смеялись, играя в прятки в ее личном саду. Снова у них над головой свистел ветер, когда быстрые кони несли их по зеленым лугам Англии. Ее рыжие локоны развевались на ветру, а глаза сияли от радости.
Фрейлины склонились над ней – посмотреть, не спит ли она. Нет, она не спала. Вечность позвала ее к себе, и она ушла из этого мира: тихо, легко, словно яблоко, упавшее с ветки. И с ее уходом обеднела прекрасная Англия, которую она так любила.
Послесловие автора
Этот роман близок к подлинным историческим событиям, хотя я и допустила ряд вольностей. Некоторые диалоги, представленные в романе, велись в разных местах, а не в одном. События, имеющие второстепенное значение, иногда расходятся с фактами. Бывало, что слова, произнесенные одним персонажем, вкладывались в уста другого. Но в целом я не погрешила против духа той эпохи.
Когда пишешь исторический роман, бывает очень трудно воссоздать язык той или иной эпохи[5]. Здесь я широко пользовалась выражениями, записанными со слов Елизаветы I, а также тех, кто ее окружал. Местами я слегка осовременила некоторые слова, чтобы они были понятны читателям и не мешали восприятию романа.
Я также творчески использовала многие легенды, связанные со временем правления Елизаветы. Это бесшабашная смелость Дрейка, продолжавшего играть в шары, когда на горизонте показалась Испанская армада. Это галантность Рэли, накрывшего лужу своим плащом, чтобы Елизавета смогла пройти. Такой же легендой является поведение лорда Хансдона, приставившего кинжал к горлу доктора Буркота. Елизавета не танцевала вокруг вишни, росшей вблизи постоялого двора «Старая митра», хотя легенда утверждает обратное: танцевала, но не с Робертом Дадли, а с сэром Кристофером Хаттоном. Каким бы странным это ни казалось читателям, но Елизавета действительно посещала Тауэр, желая убедиться, все ли готово для казни герцога Норфолкского.
Почему же Елизавета так упорно не желала выходить замуж? Мнения историков на этот счет расходятся. Вероятно, причин было несколько. Судьба ее матери, казнь Екатерины Говард, а еще через семь лет – казнь Томаса Сеймура. На Елизавету вполне могли повлиять семейные раздоры и разводы родственников, страшный пример двух мачех, умерших в родах. Несомненное отрицательное воздействие оказал и губительный брак ее сводной сестры Марии с испанским королем Филиппом. В романе я старалась придерживаться психологической точки зрения, основанной на высказываниях самой Елизаветы о браке. Есть документальные свидетельства, что она ненавидела саму идею брака по причинам, которые она бы никогда не назвала даже родственной душе. Роберт Дадли вспоминал (и это тоже записано), что еще в восьмилетнем возрасте она сообщила ему о своем нежелании выходить замуж.
Я считаю, что отвращение Елизаветы к браку было вызвано тремя причинами. Во-первых, она наблюдала крушение нескольких браков своих родственников. Когда видишь, как рвутся брачные узы (добавьте к этому детский максимализм), уже не тянет мечтать о собственном замужестве. Во-вторых, она не желала делиться с мужем королевской властью. Недаром она заявляла Дадли – мужчине, которого, скорее всего, любила больше, чем кого-либо: «Я здесь единственная хозяйка, и хозяина мне не нужно!» И наконец, третья и самая важная причина. Во времена правления Тюдоров считалось, что правитель обладает всей полнотой власти над страной, а муж являлся таким же полновластным хозяином над своей женой. Самостоятельно правящая королева была для тогдашней Англии явлением весьма новым. Все началось с Марии. Выйдя за испанского короля Филиппа, она не пожелала отдавать ему власть над Англией, хотя для нее, воспитанной в католической традиции, главенствование мужа не вызывало возражений. Получается, королевскую власть Мария любила больше, чем мужа. Аналогичным образом и Елизавета, с таким трудом получившая трон, не хотела отдавать его кому-то из иноземных принцев, с которыми играла в брачную игру. Она любила повторять: «Я уже нахожусь замужем, и мой муж – английское королевство». Стоявшую перед ней дилемму Елизавета решила весьма смелым и революционным для ее времени образом: не выходить замуж и не рожать наследников. Тем не менее, будучи «лучшей невестой в своем приходе», она годами морочила голову принцам и королям, используя брачные переговоры в качестве политического оружия и средства достижения политических целей.
Как мы знаем, замуж Елизавета так и не вышла. Но была ли она королевой-девственницей в строгом смысле? Споры об этом велись, начиная с 60-х годов XVI века. Все время правления Елизавету сопровождали оскорбительные и непристойные слухи. Этому способствовало и ее поведение, которое в близком окружении королевы называли скандальным. Она разрешала Лестеру входить к ней в спальню и на глазах одевавших ее служанок подавать одежду. Ее видели стоящей голой перед окном спальни (один такой случай отражен документально). Уже достигнув пожилого возраста, Елизавета заставила французского посла стыдливо отводить глаза во время двухчасового разговора с ней. Разговор происходил в ее личных покоях. Вся одежда королевы состояла из халата, который распахнулся, показывая ее морщинистое тело от шеи и до пупа.