В детстве своем человечество боязливо и благоговейно поклоняется тем предметам и явлениям природы, которые более других поражают его физические чувства, и потому естественно, что небесные явления, как солнце и звезды, гром и молния, становятся первейшими предметами суеверного обожания. Но когда, с оседлой жизнию, человек знакомится с хлебопашеством и разведением плодов, чувство личной пользы заставляет его обратить свое внимание на землю и плодотворную силу растительной природы, тогда и в религии его боги неба постепенно уступают свое первенство представителям земли. Вот почему у западных славян, заживших раньше нашего оседлой жизнию, яснее формулировалось поклонение земной природе в обоготворении богинь Живы и Моры, разделивших между собою весь годовой цикл земной произрастительности.
На долю Живы досталось полугодие плодотворной летней жизни природы, на долю же Моры — время бесплодного ее зимнего отдыха. С представлением Живы слилось понятие всего юного, светлого, мощного, теплого и плодотворного; с представлением же Моры — всего мрачного, холодного, хилого и бесплодного.
Если у нас на Руси не сохранилась память о двух богинях, разделяющих между собою годовую жизнь земной природы, как у западных славян, то причину тому следует искать в преобладании религии мужской творческой силы небес над обоготворением пассивного женского элемента земли. Солнце, в благотворном и зловредном отношении своем к земной природе, точно так же разделяется на два лица зимнего и летнего солнца, светлого бога ярых плодотворящих лучей (Белбога) и бога не греющего бесплодного периода мрака и холода (Чернобога). У поморских славян истуканы всех солнечных божеств представлялись с двумя или четырьмя лицами или головами, указывающими на две главные половины, лето и зиму, или на все четыре времени года. Массуди в своих путешествиях по славянским землям видел где-то у моря истукана, которого члены были сделаны из драгоценных камней четырех родов: зеленого хризолита, красного рубина, желтого карнеола и белого кристалла; голова же его была из чистого золота. Эти цвета ясно намекают на зеленую весну, красное лето, желтеющую осень и снежную зиму; золотая же голова — это самое небесное светило. Имена поморских богов солнца все оканчиваются общим прозвищем Вита, подобно как разноцветные члены истукана оканчиваются одной общей золотой головою; и не без некоторой вероятности можно допустить, что первая половина этих имен хранила в себе именно частный смысл — весеннего, летнего или зимнего, когда слово Вит означало общее понятие бога или лица. Так, например, Gerowit — Ierowit невольно наталкивает нас на слово яр, сохранившее доныне значение весеннего: яровой хлеб, яры (весенние промоины), русское божество Ярыло и проч., когда, напротив, Коревит или Хоревит напоминает русского Хорса (Корша) и Карачуна.
Из киевских кумиров, упоминаемых нашими летописями, относятся к богам солнца имена Дажбога и Хорса, которые, как заметил профессор Бодянский, почти во всех текстах стоят неразлучно друг подле друга, как синонимы одного и того же понятия; и оба они, по словопроизводству своему, один от даг — день (немецкий Tag), другой от сур или коршид — солнце, по смыслу своему тождественны.
Из этих двух главных олицетворений солнца, грозное значение его как зимнего Сатурна, Ситиврата или Крта (Крчуна) славяно-германских поверий средней Европы принадлежит у нас на Руси, по-видимому, Хорсу. Это грозное значение зимнего солнца неразрывно связано в мире сказок и суеверий с понятиями смерти, мрака, холода и бессилия; те же понятия соединяются и с представлением божества разрушительной бури, метели и холодного западного ветра вообще как антитезис теплого ветра летнего полугодия. Вот почему божества зимнего и летнего солнца легко могли слиться в одно представление с соответствующими им божествами ветра или, по крайней мере, обменяться с ними именами и значениями. Так, в «Алексеевском церковно-славянском словаре» слово хор объясняется западным ветром, и в «Sacra Moraviae historia» Средовского Chrwors (наш Хорс, или Корша) толкуется Тифоном.
Вообще преобладание у нас божеств неба и воздушной стихии над божествами земного плодородия указывает на древнейший период кочующего быта, когда скотоводство доставляло единственное богатство человеку, еще не знакомому с хлебопашеством. Вот почему все боги-покровители скота в первоначальном своем значении божества солнца. Эпизоотия доныне выражается у нас словом поветрие, прямо указывающим древнейшее воззрение человека на воздушную стихию как на причину всякой болезни. Таким образом, Стрибог (значение которого как бога ветра, по «Слову о полку Игореве», нам несомненно) переходит у Средовского в Trzibek — бога поветрия; у карпатских словаков подобное же значение придается Карачуну.[133] Наш Сатурн — Хорс является в значении западного ветра — хор, когда сербская Хора — супруга бога ветров Посвиста, которого Средовский, в свою очередь, называет Nehoda и переводит словом Intemperiae. Таким образом, боги не только холодного зимнего ветра, но и зимнего солнца являются и богами смертоносного поветрия относительно животного царства. Замечательно в этом отношении чешское прозвище Крта (Сатурна) Костомладом,[134] т. е. молотильщиком костей, которому отчасти соответствует наш русский Кощей бессмертный, носящий постоянно в сказках космогоническое значение зловредного начала зимнего солнца. Точно так же, с другой стороны, скотий бог Волос (Велес, Власий), как и Егорий Храбрый наших песен, не что иное, как олицетворение того же солнца, но в благотворном значении тепла и лета.
Таким образом, под влиянием этого дуализма и всякое явление природы представляется человеку с двух различных сторон его благотворного и зловредного влияния. Если же в вечно возобновляющейся борьбе добра и зла окончательная победа остается всегда доброму началу, то это потому только, что человек, изучая законы природы, убеждается ими, что нет абсолютного зла и что всякое, по-видимому вредное, явление носит в себе зародыш новых благ. Падающий плод своим гниением освобождает к жизни хранимое в нем зерно, а сон и отдых своею безжизненностию возобновляют силы как человека, так и природы.
С подобным убеждением взирал русский человек и на собственную свою смерть не как на окончательное уничтожение, но видел в ней, напротив, продолжение той же земной жизни, только под другой, простому глазу незримой, формой.
Нигде в наших языческих преданиях мы не находим и малейшего намека на представление особенных небесных или подземных жилищ мертвецов.[135] В могиле же продолжают они жить жизнию земною, покровительствовать своим живым потомкам, и непосредственно разделять с ними все радости и заботы земного их существования. Вот почему и духи-покровители семьи и дома: Род, Чур (Щур) и Дедушка Домовой — связаны родственными узами с их живущими потомками и настоящими хозяевами избы. Хозяин нередко употребляется в смысле Домового, так что действительный хозяин является земным представителем покойного его прародителя — Деда, или Щура, — пращура.
Постоянным жилищем мертвецов почитается могила, отчего и выражения: идти домой в смысле умереть, домовище, домовина — гроб, иногда и кладбище; так что самое прозвище Домового скорее носит в себе значение загробного, чем покровителя дома, тем более что в сельском простонародном быту это последнее слово, в смысле жилья, неупотребительно, заменяясь выражениями: хата, изба, дым, гнездо или двор: «Уж ты солнце, солнце ясное! ты взойди, взойди с полуночи, ты освети светом радостным все могилушки; чтобы нашим покойничкам не во тьме сидеть, не с бедой горевать, не с тоской вековать. Уж ты месяц, месяц ясный! ты взойди, взойди с вечера, ты освети светом радостным все могилушки, чтобы нашим покойничкам не крушить во тьме своего сердца ретивого, не скорбеть во тьме по свету белому, не проливать во тьме горючих слез».
В степных селениях кладут первый блин на слуховое окно, причем приговаривают: «Честные наши родители! вот для вашей душки». В Белоруссии на могиле, политой медом и водкою, накрывают кушанье и приветствуют покойных: «Святые родзицели! ходзице к нам хлеба и соли кушать». На Пасху ходят христосоваться с покойными родителями на их могиле, причем в ямку зарывают тут же красные яйца; невесты-сироты ходят на родительские могилы испрашивать благословения покойников на брак.[136]
Наконец, у нас на Руси множество особых дней и недель, посвященных народным обычаям на посещение могил, таковы: большая и малая родительские, Радуница, Красная горка, Навий день; таково было и древнейшее значение Масленицы. В такие дни нередко целое семейство, собравшись у родной могилы, совершает на ней свою трапезу в суеверном убеждении, что и мертвец разделяет ее и присутствует невидимым образом между ними. В именины домового (28 января) ставится для него на ночь на стол каша и всякое угощение с мыслию, что он, когда все в доме заснут, непременно придет к родственникам справлять свои именины.
Наконец, у нас на Руси множество особых дней и недель, посвященных народным обычаям на посещение могил, таковы: большая и малая родительские, Радуница, Красная горка, Навий день; таково было и древнейшее значение Масленицы. В такие дни нередко целое семейство, собравшись у родной могилы, совершает на ней свою трапезу в суеверном убеждении, что и мертвец разделяет ее и присутствует невидимым образом между ними. В именины домового (28 января) ставится для него на ночь на стол каша и всякое угощение с мыслию, что он, когда все в доме заснут, непременно придет к родственникам справлять свои именины.
В тесной связи с подобным воззрением на загробную жизнь и народные поверия об оборотнях и привидениях, упырях (вампирах), высасывающих кровь по ночам, чужих (лихих) домовых, разыгрывающих свои злые шутки над спящими домочадцами, волкодлаках, рыщущих по ночам лютым зверем, и скачущих навиях, распространяющих моровую язву одним своим появлением. Самое слово навии (навий день, идти до навы) носит в себе понятие смерти и загробного привидения, также и домовой, как заметили выше, синоним загробного; точно так же и род употребляется иногда в областных наречиях в смысле духа, образа, привидения; наконец, древнее имя богини смерти Моры или Морены сохранило почти подобное же значение в малороссийском Мара (призрак) и в поверьях о кикиморах. Еще живет у нас поверие, что злые колдуны по смерти своей восстают по ночам из могил, чтобы сосать кровь у сонных людей, почему, в предупреждение такой беды, покойника, подозреваемого в чародействе, выкапывают из могилы, бьют кольями и сожигают, или, в других местностях, вбивают ему кол в сердце и снова закапывают в могилу. Существуют и многие рассказы про утопленников и утопленниц и про детей, умерших без крещения, которые все, по смерти своей, продолжают свое земное существование в виде водяных мужей или русалок —
поют последние, бегая всю ночь по полям и рощам. Есть, наконец, и рассказ про русалку (утопленницу), которая, навещая своих живых родителей, сообщала им разные подробности про свою подводную жизнь.[137]
Г. Соловьев[138] справедливо почитает русалок за мертвецов и этим их значением объясняет и прозвание их в одной песне земляночками, т. е. подземными обитательницами могил. Это прозвище, по-видимому, отождествляет русалок с берегинями, о которых святой Григорий упоминает вместе с упырями: «А переже клали требу упирем и берегиням». В этом сближении Упыря с Родом и Берегини с Рожаницей как Род, так и Упырь — мертвецы. Почему и весьма вероятно допустить, что и берегини, как горные, земные духи, носили отчасти то же значение. В древности над могилами сыпали курганы и в особенности выбирали для сего места прибрежные, около больших рек; самое слово брег — берег имеет иногда смысл горы (сравни немецкое Berg), а в областных выражениях слово гора, наоборот, означает берег реки или даже сухопутие (не водою).
Вообще встречается в славянском язычестве множество фантастических существ, которые, при человеческих своих обязанностях, одаряются суеверным преданием какой-то высшей сверхъестественной (божественной) силой. Их нельзя назвать божествами, и, между тем, они не простые смертные.
В тех народностях, где еще во времена баснословные успели выдаться из толпы исторические личности мудрецов или царей-завоевателей, их имена возводятся нередко народною памятью в область мифических божеств; у нас же при отсутствии всякой личности случилось, по-видимому, то же с некоторыми чисто человеческими должностями и обязанностями, которые, украшенные народною фантазиею сверхъестественным божественным даром, произвели особенную демонологическую сферу духов-посредников между человеком и божеством. При вышеизложенном воззрении на смерть и жизнь загробную, подобные сверхъестественные посредники могли легко представляться воображению мертвецами, имеющими чисто человеческое происхождение. Таким образом, соответствует обязанностям домохозяина и главы семейства баснословная личность Рода или Дедушки Домового; подобно тому, и должности богослужебного жреца соответствует понятие Ведуна — Кудесника. И как под именем Рода и Дедушки человек воображает себе действительную личность давно покойного своего прадеда, точно так же мог он предположить и о ведунах, что и они умершие жрецы и старцы, прославившиеся еще при жизни своей вещей мудростию. Знахарство есть простое человеческое ремесло, ведущее, вероятно, свое начало от языческого жречества; ведовство же есть уже знахарство, перешедшее через смерть в область фантастической сверхъестественности.
Влияние христианства в первые века его появления на Руси не уничтожило языческие суеверия в народе, но лишило их только своих благих свойств, соединив все эти поверья в общее представление наваждения нечистой, дьявольской силы. Но если снять с этих мифических личностей придаваемый им христианством колорит, то ясно увидим как по названиям, так и по приписываемым им действиям, что Ведуны не что иное, как жрецы древнего богослужения, возведенные в область баснословной демонологии.
Как знахарь происходит от знать, точно так же ведовство и ведун имеют свое начало в ведать, откуда и другие производные, как вещий, вещун, вещать, предвещание, вече (суд народный) и ведьма как женская форма ведуна.
Чародейство есть обвитие, обведение чарами, т. е. сверхъестественными узами или чертами. Очертание круга на земле принимает магическую силу цепей и уз, точно так же как очарование есть связание человека невидимыми узами (как, например, взорами красавицы). В первобытном значении своем чары не что иное, как нисхождение божественной помощи на человека посредством заговорных молитв и жертвоприношений.
Колдовство и колдун имеют свое начало в корне колд, клуд, означающие очищение, возрождение (посредством огня) и жертвоприношение; по-чешски клудити — очищать, по-сербски кудипи — заговаривать. Сюда же относится по корню своему и наше судить — суд, тоже очищение в его нравственном значении. Имя Волхва производят филологи от санскритского вал — светить, блистать, точно так же как жрец происходит от жреть, гореть; жертва съедается огнем, отчего и наше жрать, и жертвенник в этом отношении является жерлом (горлом) съедающего огня.[139] Когда исчезла вера в языческие обряды, народный юмор придал жреческим жертвоприношениям пошлое теперешнее значение глагола жрать; той же судьбе подвергся и глагол врать, т. е. заговаривать болезнь божественной молитвой, откуда и слова врач, врачевание, точно так же как из чудесников, проводников божественных чудес, образовались понятия кудесника и кудес, в значении злого колдовства, а еще чаще простых фокусов и кривляний.
Во времена язычества религия обнимала собою все способности и дарования человеческого ума, все таинственные познания его наблюдательного изучения природы, все занятия и заботы его ежедневной жизни. В область религии входила мудрость и красноречие, поэтическое вдохновение, песнопение, вещая сила чародейства и познания будущности; ею осенялась справедливость суда, врачевание болезни и счастие домашнего крова, и все это воплощалось в одно общее представление вещей мудрости Волхва — Чародея. Но как Чародей только посредник между человеком и высшим божеством, то и чудеса, производимые ведунами и ведьмами, не прямо от них исходят, но насылаются человеку через их посредничество от высших божеств, помощию заговоров, жертвоприношений и обычных обрядов.
Единственное сверхъестественное качество, которое относится прямо к характеристике самих ведунов и ведьм, это способности полета по воздуху и оборотня; но и здесь есть поверье, что у ведьм хранится чудесная вода, вскипяченная вместе с пеплом от Купального костра, и что для того, чтобы лететь по воздуху, они должны опрыскать себя этой водой, причем, вероятно, предполагался какой-нибудь заговор. Для оборотня также требовалось знание известных заговоров и таинственных обрядов:
Собственному божеству не нужны были гадания для узнания будущности, как и не нужно бы ему учиться премудрости для оборотня. И действительно, сербские вилы и хорутанские рояницы предсказывают будущность без всякого гаданья, что и указывает на непосредственность их божественности. Домовым, русалкам и ведунам не творят мольбы и не приносят искупительних жертв; а если им и подносятся иногда подарки и приношения, как развешение по деревьям пряжи для русалок, оставление ужина для домового, или кроют сыры, хлебы и мед в честь Рода, то все эти обычаи носят чистый характер угощений или поминок покойников, а не жертвы.