Позволю себе еще привести совершенно конкретные примеры. В соответствующий период ранней молодости у меня на физиономии нет-нет да и появлялась разная гадость. Нет, не золотушная сыпь, всего лишь прыщики, но ведь и они способны повергнуть юное существо в отчаяние. Кто-то подсказал в качестве лечения пить натощак отвар зверобоя и ромашки. Не исключено, что совет исходил от Люцины: ведь Люцина любила природу и очень много знала. Я готова была пить цикуту, поэтому решилась и на это зелье.
Стала я заваривать и пить травку, систематически, изо дня в день, натощак, рано утром. Это требовало большой самоотверженности, я имею в виду раннее утро, потому что жаворонком я никогда не была. Результат был ужасающий.
Через три недели физиономия моя выглядела немногим лучше, чем после черной оспы. На коже, видимо, проступили все мерзкие черты моего характера. Я боялась смотреть в зеркало, но лечение продолжала – наверное, с отчаяния, а может, в приступе мазохизма. Зато потом я была вознаграждена за свои муки.
Через три месяца все пропало, как рукой сняло. На всякий случай я продолжала пить травки, и кожа у меня стала просто сливочной. Пила я травы полгода, и этого хватило на всю жизнь. Обмен веществ травы регулируют безошибочно. Могу посоветовать это средство каждому, суть только в том, что травы надо пить натощак: ни чаю, ни кофе, ни завтрака, сразу после пробуждения – травку.
Моя предыдущая домработница Геня, которая любила посидеть со мной за чашечкой кофе и поболтать, рассказала мне свое самое страшное переживание детства.
Лет в десять-двенадцать она взобралась на дерево, не помню какое, ясно только, что высокое, и с того дерева рухнула. По дороге она еще зацепилась за сук и страшно разодрала себе ногу, кровь ручьем лилась из глубокой раны, но Геню испугало не это: она представила себе, как ее выпорют дома. Девочка сидела под деревом, боясь вернуться домой, кровь текла, и она, чтобы как-то остановить кровь, рвала растущие рядом листья и прикладывала их к ране. По чистой случайности это оказались листья лопуха. Так продолжалось несколько часов. К величайшему удивлению Гени, рана стала затягиваться прямо на глазах. Наутро она уже покрылась струпиком, потом без малейшего заражения крови зажила, не оставив следа.
Я пыталась лечить травами собственную мать в тот период, когда она потеряла аппетит и стала худеть. На основании шедевра «Траволечение» ксендза Климушко и собственного опыта я составила для нее убийственную смесь и велела пить. Месяца через два мать снова заявила, что потеряла аппетит. Я испугалась.
– Ты травы пьешь? – встревоженно спросила я.
– Нет, – смущенно призналась мамуся.
– Почему?!!
– Как только я начала их пить, у меня такой аппетит разыгрался, что я бы тут же растолстела. Ну я и перестала...
* * *
Исправления я решила вносить постепенно. Раз уж речь зашла об Алиции, то внесу и остальные поправки.
Так вот, прочитав третий том «Автобиографии», Алиция страшно рассердилась и набросилась на меня с когтями и зубами. Кстати, в скобках замечу, что зубы у нее собственные.
– Я все могу вынести, только не это! – решительно заявила она. – Убей не помню, чтобы я вырывала доски из забора, ну ладно, пусть это останется, ты столько небылиц сочиняешь, что одной больше – од ной меньше, какая разница. Но насчет негритянки ты обязана исправить! Это НЕ Я сказала, что она воняет, я ненавижу расизм! Для меня самая большая мерзость на свете – это расизм! Будь добра дать публичное опровержение!
Теперь меня Алиция уж точно убьет, но я все-таки напишу, что думаю. Может быть, замечание о том, что от негритянок дурно пахнет, высказал кто-то другой, насчет этого я возражать не стану. Сама я этого не выдумала, наверняка где-то услышала, но это совершеннейшая неправда. Я специально принюхивалась к ним в Дании, во Франции, на Кубе – ничего подобного, от некоторых наших земляков несет куда сильнее. Возможно, их запах просто отличается от нашего, но я что-то не заметила. Впрочем, дело не в этом.
Алиция – ярая антирасистка. Это факт. Антисемитизма она тоже не выносит. Мой антисемитизм она прощает, наверное, в ее глазах меня спасает тот факт, что я не отличаю евреев от остальных народов, причем антисемитизм у меня слегка ущербный, я об этом уже писала, обещая объяснить сей факт. Я так и сделаю, чуть позже. Но, во-первых, в те времена ее взгляды еще не были столь бескомпромиссными, категоричность в этих вопросах у нее появилась только после переезда в Данию. Мне кажется, что про негритянку она все-таки могла ляпнуть... Ну ладно, пусть я не права, и это сказала я сама. А во-вторых, пусть ее кто-нибудь спросит, вышла бы она замуж за пуэрториканца, например. Или за серба... или вовсе за араба...
Я очень хорошо знаю, что она на это ответит Что это, мол, вопрос не расизма, а личных пристрастий, за рыжего она тоже не вышла бы, потому что рыжие ей не по душе. Как бы там ни было, а на всякий случай этот том автобиографии я ей вообще не покажу...
Чтобы избежать недоразумений, сразу скажу, что Алицию я обожаю, что у меня болит за нее душа, как у заботливого хозяина за свою коровушку. Если бы меня свалила тяжкая болезнь, если бы надо мной нависли нужда, нищета, угроза голодной смерти – я хочу, чтобы рядом была Алиция. Если бы мне грозил эшафот, если бы во всем мире мне надо было выбрать единственного человека, заслуживающего доверия, – я бы выбрала Алицию. До конца своих дней не забуду, что именно она, а не кто другой, оказал мне самую важную в жизни услугу без малейшей в том корысти и с большими потерями для себя. Что, впрочем, не мешает нам самозабвенно ссориться и ругаться.
Я с умилением прощаю ей склероз, который еще почище моего. Надо же окончательно впасть в детство, чтобы забыть мои заслуги по уходу за ее садом. У нее начисто вылетело из памяти, что я подрезала ветки и деревца в ее живой изгороди со стороны улицы и сразу же жгла их, а память о тех потрясающих кострах жива во мне по разным причинам.
Как раз перед тем я купила себе знаменитый платиновый парик, который потом описала в романе «Что сказал покойник». Вместе со мной шлялся по саду Алиции некий Яцусь, которого я превратила потом в Мацуся в «Проклятом наследстве». Именно Яцусю принадлежал малинового цвета ночной горшок, который я везла в тот раз, когда берлинский поезд удрал с моими вещами, оставив меня на перроне. Именно у Яцуся были пятьдесят долларов одной банкнотой, каковую он именовал полудурком... Как раз возле того костра он и пошутил в свое удовольствие.
– Батюшки, ты волосы подпалила! – в какой-то момент с ужасом крикнул он.
Я так и помертвела, принимая во внимание цену парика. Превозмогая паралич в ногах, я кинулась к зеркалу, после чего оказалось, что он пошутил. Яцусь сатанински хохотал, клянусь, что Алиция при этом присутствовала! И теперь она утверждает, будто ничего не помнит и я никаких веток не жгла!
Алиция также утверждает, будто я вместо того, чтобы писать правду, просто творю новое художественное произведение, а стало быть, все это – плод моего воображения и фикция. Если даже и так, то в весьма мизерной степени, поскольку ее поправки не составляют и одной двадцатой части написанного мною. К счастью, я нашла собственные письма, которые посылала из Дании. Я не ставлю дат, но упоминание каких-то событий позволяет сделать привязку ко времени. Например, если я упоминаю, что через неделю Рождество, это ведь о чем-то говорит.
Она же утверждает, что я не могла слопать миндалину, потому что фрау фон Розен вообще по рассеянности не воткнула ее в крем, но я-то помню, что грызла!
Так вот, давно обещанные объяснения по поводу моего антисемитизма. Дело в том, что когда-то я купила себе Библию, полный текст, с колоссальным интересом ее прочитала и была потрясена. Из нее ясно следовало, что Моисей, прежде чем вывести евреев из Египта, посоветовал им накануне Исхода одолжить у египетских друзей и знакомых серебряные и золотые сосуды. Простодушные египтяне и одолжили им свою посуду, после чего иудеи вместе с серебром и золотом покинули страну. Ничего удивительного, что их подвергали столь яростным гонениям... Очень уж это некрасиво. Если бы они у врагов одолжили, это еще куда ни шло, но у друзей! Порядочные люди так не поступают.
А потом какое-то племя, которое им встретилось, попросило их рассказать про Иегову, потому что они тоже хотели бы поклоняться Иегове и быть под его защитой. Так иудеи им решительно отказали. Фигушки, заявили они. Иегова только наш!
Зато сами от племени чего-то там требовали. Тоже некрасиво. Надо иметь очень мерзкий характер, чтобы выкидывать такие фортели. Я нашла там еще пару-тройку подобных поступков, хотя достаточно и этих, чтобы докатиться до антисемитизма. Но, между нами говоря, это не имеет никакого практического значения.
* * *
Поскольку я и без того махнула рукой на последовательность дополнений, воткну сюда несколько очередных. Мелочь, а все-таки потом я годами занималась этим хобби, так что какая разница, куда я его всуну.
* * *
Поскольку я и без того махнула рукой на последовательность дополнений, воткну сюда несколько очередных. Мелочь, а все-таки потом я годами занималась этим хобби, так что какая разница, куда я его всуну.
Мой новый бзик родился в Згеше. Туда меня пригласили тоже на встречу с читателями, а вместе со мной поехала Тереса, которая как раз была в Польше и хотела посмотреть Згеш. Ради Бога, я ехала на машине и могла взять ее с собой.
Она остановила меня на перекрестке улиц перед входом в Дом культуры.
– Слушай, ты можешь мне сказать, что это та кое? – спросила она, указывая пальцем на скульптуру по диагонали от нас.
Я внимательно присмотрелась.
– Пролетариат, который борется с существующим строем, – ответила я, почти не задумываясь.
Тереса сфотографировала скульптуру, записала текст, после чего мы вошли внутрь.
В Доме культуры как раз устраивали выставку прикладного искусства. Она состояла в основном из тканных вручную ковриков, очень красивых. Делали их дети и молодежь. Изделия меня заинтересовали, я стала говорить на эту тему с читателями и после встречи, а потом взгляд мой упал на что-то очень красивое, разноцветное, яркое, в огромном пластиковом мешке на полке. Каждый день после очередной встречи с читателями я смотрела на эту красоту и наконец не выдержала, спросила, что это.
– А, это просто остатки, – махнула рукой руководительница кружка и подарила мне это великолепие – золотые, оранжевые и коричневые клубки шерсти.
Дома я нашла кусок ткани, не то мешковины, не то дерюжки – словом, редко тканной тряпки. Затем по руку подвернулся вязальный крючок, и это решило судьбу. Я сотворила пробный ковер, как потом оказалось, методом смирненского плетения, о чем я не имела ни малейшего понятия, только значительно позже узнав, что применяю такую изысканную технику. Я начала от середины, и у меня получилось странное, но весьма эффектное творение.
Моя невестка, Ивона, при виде шедевра заявила, что это самый красивый ковер, который она когда-либо в жизни видела, и едва не разревелась, так как злая свекровь даже не сделала попытки подарить ей ковер. Я слегка удивилась, ведь объясняла же ей, что это всего лишь проба, незавершенная работа, что я сделаю для нее гораздо лучший коврик. Не помогло. Она продолжала безудержно восхищаться именно этим ковром. Я подарила ей его и немедленно приступила к созданию следующего.
На самом деле моей целью было закрыть стену в собственной квартире. Полкомнаты, которая изначально составляла часть кухни, сперва было покрашено масляной краской, потом на эту краску наложили еще клеевую, после чего все красочные слои стали облезать. Я решила закрыть весь этот кошмар декоративной тряпкой, а посему стала заниматься рукоделием.
Для собственных нужд у меня остался только шестой ковер. Первый отобрала Ивона. Младшие дети, Роберт и его тогдашняя жена Анка, чуть ли не разобиделись: у ТЕХ, мол, есть, а у них нет, поэтому второй ковер я сделала им в подарок. Не помню, что случилось с третьим, но четвертый предназначался для Моники, поэтому поехал в Канаду. Пятый получил Марек, и это было единственное мое произведение, которое он пожелал иметь. Марек настолько не скрывал своего желания, что даже высказался насчет размера – хорошо бы, мол, поменьше. Вот и отлично, раз поменьше, то и делать быстрее. Шестой ковер я наконец-то сделала для себя, причем вопрос с маскировкой стены за это время сам собой решился: при очередном ремонте ее наконец-то отчистили и покрасили как следует. Но моих намерений это не изменило, я повесила ковер на заранее облюбованное место.
Первый ковер, подаренный Ивоне, теперь служит собаке. Каро считает его своей личной собственностью и укладывается на нем всякий раз, когда находится в квартире. По цвету они даже гармонируют, Каро и ковер. К тому же, он был соткан из остатков всякого барахла. Шерсть из Згеша очень быстро кончилась, поэтому мне пришлось искать дополнительный материал; я воспользовалась шерстью, хлопком, акрилом, вискозой, даже волокна стекловаты там торчат. К следующему ковру я уже отнеслась серьезнее, покупала шерсть где только можно было, в том числе и на базаре, и на сельскохозяйственной выставке при ипподроме в Служевце, непосредственно от гуралей, жителей польских Татр. Красила я все это собственноручно и до сих пор не понимаю, как удалось Гене смыть радугу красок с кухонного буфета. Два маленьких мотка, красиво расстриженных и предназначенных специально для этих целей, я получила в подарок от Алиции, у которой хватает ума никогда ничего не выбрасывать.
В последнюю очередь я сделала ковер для теперешнего дома моих здешних детей. Я не очень им довольна, получился он так себе, но, к счастью, висит так, что не очень бросается в глаза. Я собираюсь сделать им ковер покрасивее.
Как выглядела моя квартира во время этой работы – ни в сказке сказать, ни пером описать. Остатки шерсти разбросаны повсюду, клубки, мотки, расстриженные пасмы валялись просто так вперемешку и были рассованы по коробочкам, нитки цеплялись ко мне и всем приходящим, многочисленные обрывки попадались даже в еде, от пыли было не продохнуть. Больший беспорядок мне удавалось учинить только при помощи сухой травы.
Работа была настолько сложной, что заниматься ею приходилось лишь при дневном свете, которого зимой, например, явно не хватает. Искусственное освещение сразу можно послать не скажу куда, потому что оно меняет цвета. Весной и летом было лучше, дошло до того, что я вставала с рассветом и принималась за работу – так меня тянуло к этой деятельности, что аж в пальцах покалывало. Это называется: страсть!
Я же говорила! Жизнь без страстей ничего не стоит!
И вот, одержимая этой творческой страстью, я совершила чудовищный промах, последствия которого до сих пор меня преследуют. А именно: я привезла себе из Алжира шерсть, купив ее на тамошнем базаре. Ее спряли, не ссучивая, шерсть была замечательная, я не покрасила ее сразу, не зная точно, какой цвет хочу иметь, а потом вылезла на свет Божий страшная правда: в этой шерсти гнездилась моль!!!
То есть, я устроила в доме рассадник моли. Впервые в жизни, поскольку до тех пор эта напасть как-то обходила меня стороной. Я воевала с этой дрянью всеми способами, нафталином пахло даже на лестничной клетке, я всюду пихала наше отечественное мыло «Семь цветов», оно тоже воняло, а моль его нежно возлюбила; три зимних месяца два мешка с шерстью я держала на балконе, с тоской ожидая крепких морозов и с болью выбросив любимые старые тряпки. Это была война не на жизнь, а на смерть. Похоже, мне все-таки удалось одержать верх при помощи арабского же средства от тараканов, которое я привезла тоже из Алжира, дохло от него все, в том числе люди. Применив это средство, надо было помнить, куда не входить, чего не открывать, где не дышать. Однако моль в основном передохла, перегрызя до этого все, что попало на зуб.
Но со своим хобби я вовсе не покончила. У меня в планах еще несколько декоративных ковриков.
* * *
Теперь речь пойдет о всяких пустяках.
С большим сожалением вспоминаю, что в первом томе я забыла упомянуть об Анджейках. Известно, что я имею в виду: в канун святого Анджея, зимой, все ворожат, причем не ограничиваясь литьем воска, гаданий полным-полно самых разных.
У нас дома гадания организовывала всегда Люцина, которая вечно была генератором идей, особенно полезных в те времена, когда воска нельзя было достать ни за какие сокровища. Откуда-то в конце концов появился здоровенный кусок, который каждый год и использовали, оберегая, как бриллиант из короны. Кроме воска мы также пользовались скорлупками от грецкого ореха, которые пускали по воде со свечкой в середке, выставляли свои туфельки одну за другой. Обладательница туфельки, которая первой выходила за порог, должна была в наступающем году выйти замуж, что на мне и сбылось. Вытаскивали мы и билетики с предсказаниями. Можно было ни во что не верить, но в гадания на святого Анджея – обязательно.
В конце первого тома я обещала рассказать, как отомстила мне Янка за то, что я попусту съела первую весеннюю клубнику, так как из-за беременности клубника мне впрок не пошла и меня тошнило. Так вот, когда Янка ожидала своего сына Кшиштофа, мы с ней жили вместе на даче. У меня в то время уже был трехлетний Ежи, и я по долгу матери готовила ему каждый день манную кашку на молоке. Я уже не раз говорила о том, что от запаха кипяченого молока меня буквально выворачивает наизнанку. А тут Янка, которая всю жизнь обожала молочные каши и супы, стала меня просить, чтобы я каждое утро готовила кашку и для нее, так как сейчас ей это особенно полезно. Просто-напросто двойную порцию. И вот каждое утро, отвернувшись от плиты и зажав нос – поскольку двойная порция воняла вдвое сильнее, – я вытянутой рукой мешала в кастрюле проклятущую кашку. К счастью, свое прожорливое чадо мне кормить не приходилось: я выливала кашу в тарелку и звала его, а он с превеликим удовольствием лопал. Сварив кашу и посадив сына за стол, я будила Янку: