— Ты так говоришь, как будто точно знаешь. Неужели в Сети бывал? Хотя… Ты пусть и неправильный, но командир. Наверное, у тебя тоже допуск есть?
— Есть, конечно. Я могу бывать в Сети. Только пока не хочу, — Метель отвёл глаза.
— Странный ты, — сказал Бард, задумчиво рассматривая его. — Командир, а ничего не умеешь. Но как-то же ты им стал? И лорд Дали имеет к тебе особое отношение. Почему?
Метель искоса глянул на него:
— А ты со мной общаешься только из-за особого расположения со стороны начальства?
— Чудак ты, честное слово! — хмыкнул Бард. — Я тебя заметил, когда ещё ни о каком «расположении» и речи не было. Чем-то ты мне показался. Или, нет, не так! Э… даже не знаю, как… Странное дело — я не могу определить свои чувства по отношению к тебе.
Взгляд его стал растерянным, а Метель тихо вздохнул и негромко сказал:
— Чувства… Какие тут могут быть чувства? — снова вздохнул и продолжил: — И тебе я хочу сказать, Бард — ты тоже странный. Стихи пишешь, песни поёшь, о чувствах рассуждаешь. Странный ты… солдат. Ах, какое необычное задание…
— Какое задание? — удивлённо спросил Бард.
— Да… так. К делу не относится, — уклончиво ответил Метель, — былые проблемы. Замнём для ясности.
— А вот у меня нет былых проблем… — виновато сказал Бард. — Но, если для ясности так необходимо, ладно, замнём пока твои. Курсант Метель, ты отдохнул? Продолжим занятия? Тебе надо научиться правильно предъявлять своё имя и знаки различия, — от этого может зависеть твоя жизнь в бою.
Курсант Метель вздохнул, в который уже раз, и поднялся с ледяного пола в одном из залов штаба полка, расположенного на километровой глубине далёкого Южного материка, иначе именуемого Ктидой».
* Похоже, погода установилась и дальше разгуливаться не собирается. Ветер чуть приутих, но мгла от носимой ветрами снежно-ледяной пыли не рассеивается. Горизонт чист, неприятельского присутствия не наблюдается, свои солдаты укрыты на местах и готовы ко всяким неожиданностям. Всё славно и спокойно.
Интересно, что уют в доме в непогоду чувствуется особенно остро. Бард с любовью оглядел наблюдательный пункт изнутри. Да — чистенько и уютненько. Это всё Метель. У него просто маниакальная привычка наводить везде порядок. И стёклышко в стене его работа. Барду оно совершенно без надобности, ему стены видеть совсем не мешают. Но Метель решил, что с окошком «красивее и культурнее», и теперь во всех домиках, НП, и даже огневых точках, где им приходится коротать время, Бард устраивает ледяной иллюминатор. Потому, что прислушивается к словам друга и ценит его мнение. Потому, что друг открыл его глаза на очень многие вещи в этом мире. Например, на то, откуда у пингвинов появляется яйцо и как там заводится птенец.
Окружающий нас мир очень часто оказывается не таким, каким мы его представляем в своём воображении. Потому что наше сознание строит картину мира на основе совокупности имеющихся в его распоряжении истин и фактов, накопленных по ходу жизни практическим или эмпирическим путём. Если короче, то наш мир таков, каковы наши знания о его устройстве. До появления Метели мир Барда был прост и примитивен — белое и чёрное и никаких тебе серых полутонов. Точно также незнакомая ледяная пустошь, на которую взглянул мельком, кажется простой и незамысловатой по устройству. Но стоит только присмотреться внимательно, вдуматься в её пейзаж, в неприметные выпуклости и рытвинки, и откроются невидимые ранее и не достижимые доселе горизонты пространства.
Так и в его жизни вдруг обнаружились новые неведомые горизонты, страны, события, мысли. И всё это благодаря его другу Метели.
И это точно.
# «Друг Метель во всём любит порядок — и в вещах, и в делах, и в мыслях. Совсем недавно он сказал Барду:
— Слушай Бард, а почему у тебя такой бард-ак в голове?
— Какой «бард-ак»? — недоумённо уставился на него Бард.
— Ну, как какой? С одной стороны у тебя — колдуны, маги, драконы, волки. А с другой — ракеты, пушки, Интернет… Не находишь это странным?
— А… Понял! Ничего тут странного нет. Вот смотри, возьмём, например, псов… или нет, давай сразу солдат. Ты когда-нибудь с кем-нибудь из них на отвлечённые темы разговаривал? Не связанные с боевой работой? Нет? Всё правильно — и не поговоришь. Почему? Потому, что у них сознание на уровне пингвина. Ну, или чуть выше. Так вот, я ещё совсем недавно был обычным солдатом.
— Ну, и?
— Ну, не пингвинь! Я ещё недоразвитый. Что ты смеёшься? Это действительно так! Я развиваюсь, и мой разум развивается вместе со мной. И моя оценка окружающего мира постоянно меняется. Но постепенно! Драконы, маги и тэдэ — таким мне представлялось окружающее пространство совсем недавно. Буквально несколько месяцев назад. А сейчас я вижу мир уже по-другому. Но это ещё не всё. Я не уверен, что и ныне отражаемый в моём сознании образ действительности является окончательным. Через какое-то время всё может поменяться. Может, и ты для меня будешь казаться не тем, кем кажешься сейчас.
— Интересно, и кем я кажусь тебе сейчас? — спросил Метель с повышенным интересом.
— Ну, прежде всего, только познакомившись с тобой, я понял, что такое дружба, — уверенно ответил Бард.
— Спасибо, — с чувством сказал Метель.
— За что? — удивился Бард.
— За тёплые слова.
— За тёплые? — переспросил Бард. — Хм, хорошо сказал, надо запомнить. Но, видишь ли, Метель, у меня постоянно присутствует ощущение, что я всё-таки не до конца понимаю, что значит — «дружба».
Метель улыбнулся:
— Я тоже не до конца понимаю, что такое дружба. И, по-моему, никто не понимает этого до конца.
— Вот как? — Бард слегка опешил. — Неожиданное, странное заявление. А почему такое возможно?
— Я думаю, потому, — посерьёзнел Метель, — что под словом «дружба» каждый понимает свой уровень ответственности и самоотдачи. Для кого-то «дружба» ограничивается просто поверхностным знакомством, типа поболтать и посплетничать. А для кого-то выше этого понятия нет ничего, и ради друга они готовы на всё. Даже на смерть.
Бард слушал внимательно, слегка кивая головой и неотрывно глядя на Метель.
— Здорово! Никогда так не думал. Теперь я смотрю на дружбу совершенно по-другому. Вот, например — я раньше, считал, что раз мы все солдаты Света, то нас уже связывает крепкая боевая дружба. Автоматически. Но сейчас, я понимаю, что эта наша связь совсем не крепкая, потому что мы не идём на смерть друг за друга. Потому что главным для нас является выполнение приказа, а не личные отношения. Конечно, жалко погибающего товарища, но отдать свою жизнь за то, чтобы жил он… Нет, на такое никто из нас не пойдёт. Значит, дружбы у нас нет. Есть просто служба. И это грустно.
— Но, ты же сам говорил, что у солдат низкий уровень сознания. А настоящая дружба требует сильных чувств и умственных усилий. И потом, это довольно редкое явление — отдавать жизнь за другого.
— Да, да, я понимаю, — торопливо сказал Бард, — только настоящая дружба способна на самопожертвование. И это прекрасно! Но как мне быть? Я не знаю, настоящая у нас с тобой дружба или обычная. Я очень боюсь потерять жизнь, хотя и не знаю почему. Но и потерять тебя я тоже очень боюсь! И не могу никак решить — чего же я боюсь больше. Но самое противное, это то, что я совсем не уверен, смогу ли отдать жизнь за тебя. Прости меня, Метель, наверное, я не умею дружить по-настоящему.
— Ах, ты глупенький! — Метель легонько погладил его по голове, покрытой коротким густым белым мехом. — Никто не знает, на что он способен ради друга! Недаром говорится: «Друг познаётся в беде». То есть, только пройдя через какие-то невзгоды, мы сможем оценить настоящие мы друзья или нет. Но лучше, конечно, чтобы не было никакой беды.
— А наша дружба от этого не будет ненастоящей? — с тревогой спросил Бард.
Метель с прищуром склонил голову набок.
— А сам ты, как думаешь?
— Я не знаю… — Бард немного помолчал. — Понимаешь, недавно мне представилось, что ты внезапно погиб… Ну, не по-настоящему, а только представилось, виртуально. Ведь идёт война, и всякое на ней может произойти. Так вот, даже от представления такого ненастоящего события я сильно расстроился и… И потом написал стихи о тебе. Если хочешь, я прочту.
Метель опустил голову и, глядя в ледяной пол, негромко сказал:
— Прочти. Ещё никто не писал обо мне стихи.
— Тогда слушай, только не смейся…
Бард весь извёлся, пока Метель, опустив глаза в лёд, долго молчал. Наконец тот, вздохнул и тихо сказал:
Бард весь извёлся, пока Метель, опустив глаза в лёд, долго молчал. Наконец тот, вздохнул и тихо сказал:
— Уверен ли ты, что эти стихи посвящены мне?
— А как же! — удивился Бард. — Конечно! Я же их для тебя написал! И у меня только один друг — ты.
— Я их не заслуживаю, — почти прошептал Метель.
— Да что ты! — ещё больше удивился Бард. — Конечно, заслуживаешь! Да ты сам не знаешь, какой ты хороший! Вот ещё немного подучишься метко стрелять из пушки и станешь совсем…
— Спасибо тебе, Бард, — тряхнув головой и как-то странно шмыгнув носом, сказал Метель. — Можно мы не будем сейчас тренироваться в стрельбе из пушки, а я просто пойду, поброжу по ледяным залам? В одиночку.
— Да, да. Конечно, можно. Только наружу не выходи без меня, мало ли что. И не забывай предъявлять встречным свои знаки отличия. Вдруг, какой-нибудь новенький появится, который тебя не знает.
— Не волнуйся, Бард, никуда не выйду и всё предъявлю как надо…»
# «Через час с небольшим, Бард сидел в оружейке и рассеянно набивал снарядами боксы для автоматических пушек. И всё пытался понять, почему Метель так странно отреагировал на его стихи. «Может он обиделся на мои неумеренные фантазии? Может, не стоило так подробно описывать его мифическую геройскую «гибель»? Вдруг Метель решит, что он мне надоел, и я таким способом пытаюсь от него отделаться? Или же ему не понравился вымысел, что он «ходил в атаки», тогда, как он ни разу ещё не был в настоящем бою?» Так душевно страдая, продолжал он снаряжать обоймы для встроенных пушек, когда из чёрной дыры дальнего тоннеля показался Метель. Как ни в чём, ни бывало, он подошёл и, молча, стал помогать в заправке вооружения.
Бард долго и терпеливо ждал. Но, наконец, не выдержал и воскликнул:
— Ну, прости меня, Метель! Ну, глупость я написал, сплошное враньё! Прости, прости, больше я никогда не буду так писать!
— Мне не в чем прощать тебя, мой дорогой друг Бард! Я уже сказал и повторю ещё раз — спасибо за хорошие стихи! А чтобы твой художественный вымысел не показался кому-то «враньём» сегодня же идём наверх «любоваться закатами» и считать звёзды «в небесной дали». Ты понял меня, мой лучший друг Бард?
— Понял, — радостно расплылся в улыбке Бард и ощутил в глубине своей души неведомое ранее животворное тепло».
* Странно всё это. Странно и непонятно.
# «Интереснее всего нести службу в дозоре, когда пурга начинает ослабевать. Атмосфера постепенно успокаивается, давление растёт, и в просветах рваных, быстро несущихся туч появляются первые призрачные блики бледного, зависшего у самого горизонта Солнца. Ветер стихает, но всё ещё громко и нудно поёт на разные голоса — озорно свистит на острых кромках хаотично нагромождённых торосов, гулко гудит в глубоких разломах и трещинах на, ползущих в океан, ледяных массивах, и упоительно завывает вокруг выходов на поверхность ледяного панциря коренных скальных пород. Пурга успокаивается, а ты сидишь себе в уютно устроенной норке на вершине господствующей высоты «1221» и сквозь наполовину засыпанное позёмкой смотровое оконце всё глядишь и глядишь на постепенно очищающуюся от крутящейся снежной мути бескрайнюю белую пустыню среди бескрайних белых просторов родной Ктиды.
Стелющиеся по плотно утрамбованной и слегка волнистой поверхности снежные вихревые змеи, шипя и извиваясь, уносятся к далёкому океану, и ты слегка завидуешь им — куда они летят, что нового и интересного откроется им в той невидимой и недоступной дали? Может просто — долетят они до высокой кромки края могучих шельфовых ледников и сорвутся в бушующее внизу у подножия море, утонут и растворятся в его тяжёлых свинцовых волнах, грузно качающих оторванные от материка огромные льдины. А, может, и нет. Подхватит их вдруг стремительный восходящий поток, зашвырнёт в заоблачную высь и вместе со стратосферными течениями донесёт до северных каменных материков. Ярко сияющее там Солнце растопит их, и выпадут они пресным прохладным дождём на сухую и горячую землю далеко-далеко отсюда, и прорастёт на влажных от этого дождя камнях настоящая зелёная трава…
Бард ещё ни разу не видел зелёной травы в живую. Впрочем, и не зелёной тоже. Он вообще никакой травы не видел наяву. Только во сне да на виртуальных картинках. Мхи и лишайники видеть доводилось, а вот с травой никак не получалось. Ни разу ещё не выпадало ему выполнять боевую задачу тогда и там, где она растёт — в летние месяцы у скалистых берегов северных побережий и на далёких прибрежных островах. Вот не выпадало, и всё. А так хотелось увидеть настоящую, зелёную травку. Потрогать её осторожными пальцами, почувствовать живой её запах, посмотреть на зелёное Солнце, просвечивающее сквозь плоские в тонких прожилках стебельки и всей душой ощутить нежность хрупкой живой материи…
На дальнем, дальнем Севере, за морями и океанами, на просторах каменных, не ведающих льда материков, этой травы, сколько хочешь — там её даже едят различные травоядные животные, как дикие, так и домашние. А те, которые не травоядные, конечно же, не едят, но зато запросто так расхаживают по роскошно-пышному покрову своими дерзкими лапами, и даже валяются на нём всем своим животным телом, выгибая спины, потягиваясь, топорща когти и скаля хитрые довольные пасти. Он сам это видел в перехваченных видеоклипах из Планетарной Сети. И ему самому очень хотелось так же поваляться на бесподобном упругом зелёном живом ковре и испытать неведомые доселе ощущения…
Конечно, он понимал, что подобные мечты вряд ли осуществимы в ближайшей перспективе, но что он мог с собой поделать? Как он ни старался, но запретить себе мечтать об этом был не в состоянии. Впрочем, если быть честным с самим собой до конца, не очень-то он и старался. То есть, даже не старался нисколько. Он совсем не хотел себе этого запрещать. Ведь если он перестанет мечтать, то чем тогда он будет отличаться от тысяч своих, ни о чём не мечтающих соратников-бойцов? И главное, мечтать — это так здорово! Силой своей мысли ты сам творишь прекрасную, невозможную в суровой действительности ледяного материка реальность. Словно у тебя вырастают незримые крылья, и ты можешь беспрепятственно уноситься в своём воображении из этого холодного, пустынного, ледяного мира в далёкий мир буйной зелени и вольготно валяющихся на пышной траве диких зверей. И ни один враг не способен злобным своим оружием сбить тебя и прервать твой незримый полёт в неведомые сияющие дали воображения. Ни один даже самый злобный враг не способен прервать высокий полёт твоей фантазии и стремительный бег твоих безудержных мыслей…
И потом, как можно без мечты и фантазии сложить песню?
Когда пурга затихает совсем, начинается самое интересное. Дозорные в это время утраивают своё внимание. Сосредоточившись на пассивном наблюдении, чтобы не демаскировать себя, старательно просматривают отведённые сектора ответственности во всех диапазонах своего зрения, дабы не пропустить неприятельские разведгруппы или передовые отряды. Здесь нужна максимальная собранность и максимальное внимание, ибо от этого зависит не только твоя жизнь, но и жизнь твоих товарищей, а иногда и судьба всего святого дела освобождения Ктиды.
Враги хитры и коварны, и при этом совершенно безжалостны. Точно известно, что они не щадят пленных — уничтожают их безо всякого колебания. Даже неживые уже тела уничтожают, словно боятся, что к ним проникнет какая-нибудь заразная болезнь. Да что пленных? Они и своих-то бойцов не берегут — кидают их на бойню бессмысленную и бесполезную тысячами, и нисколько не переживают о потерях. И раненых своих не очень торопятся забирать с поля боя. С одной стороны это хорошо, так как нам больше трофеев достаётся, а с другой сразу видно, как эти варвары к нашему брату-бойцу относятся. По-скотски они относятся, как к вещи бездушной».
* Бард прекратил писать, встрепенулся и оценил время. Что-то задерживается Метель. На минуту уже дольше контрольного времени. Это не есть хорошо — скоро пурга совсем стихнет, и каждый квадратный сантиметр ледника будет просматриваться как на ладони, никакая маскировка не спасёт. Эх, надо было пораньше ему за боеприпасами идти, хотя бы на эту самую минутку и пораньше. Да только кто же знал? Предвидеть точно, какое количество времени займёт поход на базу снабжения в сложных погодных условиях, и сколько продлятся эти самые сложные условия даже самому Основному не по силам. Чего уж тут говорить об обычном рядовом огнемётчике? Ну, пусть не совсем обычном, и совсем не рядовом…
На связь выйти никак нельзя — нарушишь радиомолчание — обоим смерть. Он осторожно высунулся из ячейки наблюдения, чтобы хоть чуть-чуть лучше видеть, и быстро осмотрелся вокруг. Нет, всё тихо пока. В смысле, пурга метёт, как мела, и ветер воет, как выл, хоть и не так сильно уже, а вот друга не видно и не слышно. Что плохо. Правда и врагов в пределах чувств не наблюдается. Что хорошо. Как в старых сказках из Всемирной Сети — и видом не видывать, и слыхом не слыхивать. Вот так бы и дальше — не видеть их и не слышать. То есть, чтобы их, проклятых, совсем не было на этом свете.