Он был полностью поглощен этой процедурой, лишь изредка прерывая ее довольным хрипловатым урчанием. Наевшись до отвала, он спустился к реке, напился, а потом поднялся на скалистый утес в той стороне долины, которую они с матерью раньше видели из своей пещеры. Там, в дрожащем над раскаленными скалами полуденном мареве, среди крохотных белых цветочков с запахом жасмина он и уснул.
Ближе к вечеру его разбудил звон металла и грохот камней; почти мгновенно зрачки-щелочки отметили какое-то движение среди скал примерно в полукилометре от утеса.
Клиф Тернер понимал, что так называемая охотничья группа не имеет ни малейшей надежды хотя бы мельком увидеть черного леопарда, однако выйти в лес было в данном случае просто необходимо, ибо человека убил, разумеется, тот самый леопард и кровавый след был отчетливо виден там, где он волок свою жертву по земле. Отчетливо были видны и отпечатки лап зверя, по ним они легко отыскали то место, где лежал обезображенный труп. Это событие потрясло местных жителей и весьма неприятно переменило их размеренную жизнь.
Оно коснулось и тех семерых, что стояли в солнечный полдень на скалистой гряде именно там, где Тернер и Эвери впервые повстречались с черным леопардом. Единственным человеком в группе, не скрывавшим своего энтузиазма, был раскрасневшийся от возбуждения репортер местной газеты. Двое полицейских, поскрипывая портупеей и потея на жаре, имели безнадежно-покорный вид людей, которых насильно заставляют заниматься всякой ерундой вроде спасения кошек, забравшихся слишком высоко на дерево и боящихся слезть, или сбором любителей пляжных пирушек, уснувших прямо на мокрой гальке. Согласно их представлениям, они должны были защищать человеческие жизни и предотвращать преступления, а не исполнять обязанности сиделок, гробовщиков или даже, как вот теперь, охотников на леопардов. Однако полицейские стоически, без жалоб обследовали тело погибшего и отправились с «охотничьей группой» дальше, понимая, что до некоторой степени репутация всей полиции в целом может оказаться подмоченной, если они откажутся. У обоих в кобурах было табельное оружие, а что касается прочих вооруженных охотников, то Тернер, ежели что, наибольшие надежды возлагал на девятимиллиметровый «вальтер» Боты. Бота был необычайным силачом с рублеными чертами лица. Тернер хорошо знал и любил его. Некогда черные волосы Боты были сильно пересыпаны сединой, однако кустистые брови ничуть не поседели, словно подчеркивая неиссякаемое жизнелюбие своего хозяина, издавна не дававшее покоя местным, не слишком изощренным в своем ремесле преступникам: мелким воришкам, торговцам даггой, «королевам» притонов, незаконно торговавшим спиртным, любителям поножовщины, которую устраивали обычно в пятницу вечерком, после трудовой недели, пьянчугам, избивавшим жен, и наглым хулиганам. Все они хорошо знали Боту, уважали его и боялись. Вне службы это был печальный, мягкий человек, большой любитель орхидей. Кроме того, он великолепно стрелял и с «вальтером» в руках был совершенно беспощаден. Цветные с фермы Кампмюллера особенно обрадовались появлению сержанта Боты, тем более что все они были столь же неповинны в случившемся, как и их тощие куры, копавшиеся в пыли среди выброшенных остовов старых мотоциклов. В кои-то веки цветным казалось, что сержант Бота на их стороне, и когда «охотники» двинулись в лес, следом за ними устремилось по крайней мере десятка два мальчишек и девчонок всех возрастов и еще какой-то пьяный в стельку старик. Все они радостно галдели, однако хватило одного-единственного жеста Боты, чтобы «сопровождающие лица» кинулись назад, пронзительно вопя от восторга и страха.
Кампмюллер был вооружен винтовкой «магнум» 0,375 калибра; на голове у него красовалась охотничья шапочка, украшенная полоской из шкуры леопарда, что весьма раздражало Тернера; он находил этот наряд наглым и агрессивным и уже успел почувствовать холодок на спине, когда шляпа Кампмюллера мелькнула перед ним в листве. Сам Кампмюллер уже пережил первоначальный бурный восторг оттого, что его мрачные предсказания все-таки оправдались, и теперь притих, сознавая, что ему-то в этой истории придется поволноваться больше других: он как раз собирался убирать урожай картофеля, посаженного на десяти гектарах, и для этого ему нужны были все его работники, включая женщин и детей, так что было бы весьма некстати, если бы цветные решили сейчас покинуть его ферму. К тому же он был очень огорчен гибелью Чарлза Уитбуи — отличного тракториста, давно жившего на ферме.
Джон Эвери тоже был в охотничьей шляпе, с дорогим английским ружьем Саймона Мэнниона на плече; он раскраснелся на жаре и явно играл роль беспечно-смелого и опытного охотника. Последним шел Хендрик Уитбуи, брат покойного. Через десять минут после того, как леопард со своей добычей исчез в ночи, Хендрик уже утешал свою истерично рыдавшую невестку; она вышла тогда из дому, окликнула мужа и обнаружила мертвую собаку и лужу крови на земле.
С шумом собрались проснувшиеся соседи, увидели страшные следы преступления, и над толпой тут же повисло облако извечного, основанного на суевериях ужаса перед тем, кто вышел из тьмы, разорвал на клочки собаку и похитил человека, оставив лишь кровавую полосу на серой, пыльной земле. Светя вокруг керосиновыми лампами и электрическими фонариками, они боялись отходить далеко и так ничего и не нашли, так что Хендрику Уитбуи в конце концов пришлось сбегать по темной лесной тропе к дому Кампмюллера и разбудить его. Машина Кампмюллера своими яркими фарами сразу разогнала тьму над местом трагического события, и все увидели отпечатки лап леопарда.
Было воскресенье. Тернер, успевший рассмотреть следы зверя и отметивший круглый отпечаток культи, возможно лишенной даже пальцев, теперь окончательно убедился, что черному леопарду тогда почти целиком отстрелило лапу.
За день их группа, во-первых, выяснила, что основное логово пустует уже довольно давно, а во-вторых, выполнила весьма неприятную задачу — привезла в деревню труп погибшего и передала его горюющим родственникам и друзьям.
Даже Бота был потрясен, увидев полуобглоданное тело.
Тернер, подняв голову и глядя на верхушки деревьев, сказал ему:
— Знаешь, можно только одним способом добраться до него. Нужно провести ночь прямо здесь, на дереве, и дождаться его прихода. Я уверен, сегодня он придет снова.
Бота поскреб в затылке, попыхтел трубкой и наконец изрек:
— Ох, Клиф, не нравится мне твоя затея!
Особенно неприятно ему было то, что Тернер хотел использовать в качестве приманки человеческое тело. Разве можно разрешить такое? А какую шумиху поднимут газеты! Да и кто, в конце концов, согласится просидеть целую ночь на дереве над останками погибшего, поджидая леопарда-людоеда, который бродит где-то поблизости?
— Не беспокойся, Мартин, — сказал Тернер, словно в ответ на его мысли, — я принесу сюда убитую им собаку. Если он вернется, собака на некоторое время его отвлечет. А еще я попрошу Пола Стандера посидеть со мной за компанию. Это ведь все-таки его участок.
Джин Мэннион послали за Полом Стандером, местным егерем, и ей удалось успешно решить эту трудную задачу после многочисленных звонков по телефону, когда она отловила Пола у приятеля, с которым он проводил воскресный вечер, и привезла в деревню. Все уже были в сборе, и вытоптанная площадка у деревенских ворот напоминала автомобильную стоянку, где в беспорядке были разбросаны машины любых размеров и образцов. Там же стоял и белый фургон «скорой помощи» с красным крестом, и только когда медики в сопровождении полицейского микроавтобуса увезли труп, толпа начала расходиться. Тернер испытал огромное облегчение, когда подъехала Джин и с ней одетый в егерскую форму Стандер. То, что он тогда пообещал сержанту Боте, имело целью всего лишь успокоить полицейского. Бота — хороший полицейский и хороший друг, однако леопард-людоед был явно не по его части; и тем не менее он бы ни за что не оставил Тернера в одиночку охотиться на страшного зверя.
Теперь же, когда объявился Стандер, ситуация вновь оказалась под контролем, и Бота вздохнул с облегчением, хотя и по иной причине, чем Тернер. Джон Эвери давно уже требовал, чтобы и его включили в труппу ночного наблюдения; того же требовал и Кампмюллер, но Тернер проявил удивительное упрямство, заявив, что на дереве едва хватит места для двоих, а о четверых и говорить нечего. И он и Стандер отлично понимали, что четыре человека — это просто смешно: слишком много шума и слишком мало толку, и все-таки с благодарностью отнеслись к предложению Эвери и Кампмюллера. Мужчины вместе в поте лица трудились над устройством некоего подобия помоста на ветвях дерева; Джин дважды ездила — один раз к себе домой и один раз в дом Кампмюллера — за фонариками, за белой тесьмой, за синтетической лентой, за новыми батарейками, за термосом с кофе, за бутербродами, за плоской фляжкой с бренди.
— Будь осторожен, Клиф, — сказала она на прощанье, — и приходи утром завтракать.
Наконец они остались вдвоем среди длинных лесных теней, отбрасываемых закатным солнцем, слушая вечернюю песенку ткачика, нежную и рассыпавшуюся в зарослях тихим смехом.
По уговору оба работали молча, объясняясь знаками. Тернер прикрепил полоску белой тесьмы к прицельной планке своего дробовика, а под ружьем — маленький электрический фонарик. Стандер повесил второй фонарик на ветку у себя над головой и, несколько раз перевесив его, наконец остался доволен: теперь луч света должен был падать примерно в центр того участка, где лежала мертвая собака. Через некоторое время все было сделано, оставалось только вертеться на жестких досках с криво вбитыми в спешке гвоздями, надеясь все-таки отыскать такое положение, в котором можно было бы сносно скоротать ночь. Вечерние сумерки сомкнулись вокруг них, точно дымное облако, задолго до того, как солнце окончательно село. Наступило такое безветрие, что на деревьях не шевелился ни один листок. Винтовка 0,308 калибра, принадлежавшая Стандеру, была заряжена; дробовик Тернера тоже; предохранители спущены, ибо даже самый слабый металлический щелчок мог оказаться чересчур громким. Тернер вдруг принялся дышать широко открытым ртом — ему казалось, что так удастся заглушить бешено бьющееся сердце и лучше слышать; потом он высунул язык и скорчил рожу Стандеру, желая пояснить, что его идиотический вид отнюдь не случаен. Тот буквально скис от смеха и какое-то время беззвучно корчился, так что на глазах у него выступили слезы. Боясь упустить успех своего клоунского представления, Клиф хотел уже снова скорчить Полу рожу, но тут неподалеку от них коротко взревел бушбок.
После этого секунд на десять воцарилась полная тишина, а потом обычные ночные шумы и шорохи возникли снова, точно напоминая, как много вокруг иных живых существ, занятых своими делами. Оба дышали тяжело, хотя Стандер — значительно тише. Тернер чувствовал, как дрожит от напряжения его палец на спусковом крючке. Медленно, куда медленнее, чем все остальное в их прежней жизни, текли минуты, отмечаемые светящимися стрелками наручных часов. Такое нервное напряжение нельзя было выдержать более четверти часа, тем более что они замерли, застыли как статуи на своем помосте. У обоих это был первый подобный случай, и им все еще не верилось, что они имеют дело с кем-то более опасным, чем обычный расхулиганившийся хищник, который непременно упадет мертвым на землю вслед за вспышкой огня и грохотом выстрела, стоит ему коснуться приманки. Когда натянутые до предела нервы немного успокоились, Тернер в который уж раз принялся мысленно сортировать известные ему события на вполне реальные, возможные и непременно связанные с последствиями. Этот леопард-калека был достаточно голоден, чтобы схватить собаку чуть ли не посреди деревни; к тому же собака сидела на цепи рядом с домом.
Возможно, человека он убил просто случайно, от страха, оказавшись во власти инстинкта, а потом, обнаружив это, уволок свою жертву прочь и сожрал. Очень и очень похоже, что в итоге это окажется всего лишь единичным случаем людоедства, хотя чисто формально этого зверя теперь следовало действительно считать людоедом. С другой стороны, была вероятность, что леопард, обнаружив другой, относительно легкий объект охоты, непременно нападет снова при первой же возможности, а пока будет придерживаться обычной диеты. Тернер понимал, что это может привести к весьма сложной ситуации — как в плане выслеживания опасного зверя, так и в плане кровавой мести со стороны людей всем леопардам вообще, обитающим в данном регионе. Возможно также, что черный леопард болен бешенством, хотя Тернер хорошо знал: зверь, обнаруживающий явные признаки водобоязни, непременно умирает в течение недели, а со времени первого нападения на лесников прошло уже больше полутора месяцев.
В быстро сгущавшейся тьме лицо Пола Стандера было едва различимо и казалось бледным, расплывшимся пятном в завесе густой листвы, разделявшей их. С поляны, где лежала мертвая собака, не доносилось ни звука, а значит, леопард еще не приступил к трапезе, ибо те звуки нельзя было бы спутать ни с чем. Тернер почувствовал, как по спине пробежал холодок страха; душа застыла от суеверного ужаса, когда он подумал, как гибкий черный зверь, прижав к змеиной голове уши, крадется безмолвно в ночи — зрачки глаз предельно расширены, когти спрятаны в подушечки огромных лап, ступающих чуть косолапо и удивительно мягко, совершенно неслышно. Будучи зоологом, Тернер понимал, что черный леопард ни в чем не отличается от прочих представителей своего семейства, за исключением случайно проявившегося гена меланизма, и тем не менее даже он не мог полностью освободиться от ощущения, что черный цвет всегда связан с особой опасностью, со способностью вести себя иначе, чем другие, со сверхъестественной храбростью и силой, с колдовством, со Злом. Однако не только от этого пробегали у него по спине мурашки: мысль о реально существующем леопарде-людоеде, о хищнике, который любой другой добыче предпочитает людей и для того тщательно изучает их повадки, отлично понимая, сколь беззащитен перед ним человек и какой страшной может стать людская месть, не давала ему покоя. Он, так или иначе, остался всего лишь обычным хищником, однако изменившим своей привычке питаться четвероногой дичью, предпочитая дичь более крупную и двуногую, и теперь представлявшим собой смертельную опасность для людей, способным поселить в душе любого из них атавистический ужас. Занимаясь леопардами, Тернер прочитал практически всю доступную ему литературу, посвященную им. Не таким ли был леопард-людоед из Северной Индии, убивший четыреста человек? А в Африке, значительно ближе к его родному дому, хотя и на две с лишним тысячи километров севернее, на реке Замбези, леопард за один лишь год убил тридцать семь человек. Но здесь-то, на самом юге, этого просто не могло быть, уверял он себя. И снова спрашивал: а почему, собственно, нет?
Оба мужчины, словно соревнуясь друг с другом в неподвижности и молчании, оборачивались друг к другу только для того, чтобы кивнуть или показать взглядом, что слышат каждый шорох внизу на поляне, слева от их дерева. Впрочем, это могли быть, например, генетты, привлеченные запахом приманки, или мангусты. А ведь ночь еще только началась! Тернер вздохнул: придется все же переменить положение — его мочевой пузырь вот-вот лопнет. Вдруг Стандер каким-то странно задушенным голосом вскрикнул и стал резко заваливаться назад, потом схватился за ветку, дерево и настил сильно встряхнуло, оглушительно выстрелило заряженное ружье, и Тернер, чуть не слетев со своего помоста, уставился прямо в глаза черному леопарду. Он успел увидеть перед собой лишь сверкающие глаза, белые клыки и почувствовать смрадное дыхание зверя, когда понял, что леопард взобрался на дерево и уже вцепился одной лапой в спину Стандера, а другую занес для удара. Тернер изо всех сил ударил хищника прикладом.
Приклад скользнул по треугольной голове, послышался треск, Стандер качнулся вперед, и леопард с глухим стуком спрыгнул вниз и исчез во тьме. Снова воцарилась тишина. Стандер воскликнул: «Господи, помилуй!» — и оба тут же вскочили на настил и встали, держась за центральную ветку. Тернер посветил фонариком вниз, одновременно целясь из ружья; луч фонарика высвечивал проходы в зелени подлеска, отдельные ветки с пятнистой листвой и стволы деревьев, которые, казалось, готовы были прыгнуть на людей — так напоминали в темноте зверя с пестрой, покрытой коричневыми и белыми пятнышками шкурой. Клиф поставил ружье на предохранитель и направил свет Стандеру в лицо, встревоженно его осматривая.
— Пол, с тобой все в порядке? А ну-ка повернись, дай посмотреть.
— Господи, это ведь тот самый чертов леопард, Клиф! И он охотился именно на нас! — Голос Стандера звучал как-то странно.
— Повернись-ка, Пол, дай я посмотрю, — повторил Тернер, и Стандер, ощупывая спину левой рукой, медленно повернулся.
Толстый вязаный свитер, который он повязал вокруг пояса, оказался разодранным в клочья, как и рубаха на спине; его кожаный ремень был точно аккуратно разрезан надвое, концы его болтались по бокам. Однако на самом Стандере не было ни царапины, хотя он был уверен, что зверь все-таки задел его своими когтями, и успокоился, только когда Тернер с помощью второго фонарика еще раз тщательно осмотрел его спину.
— Нет, ничего, Пол, ни единой отметины, я уверен. Он вцепился в твой ремень — это тебя и спасло, но берегись, парень, он может еще вернуться. — И Тернер снова осветил фонариком подлесок и долго осматривал поляну. Вдруг он воскликнул: — Господи, да ведь этот гад собаку стащил!
Они долго молча вглядывались в то место, где лежала приманка, однако собака действительно исчезла.