Из журналистики же принес Погодин и умение писать свои персонажи разным языком. Он рассказывал: «Когда я делал газетный очерк, я строго следил, чтобы на нем лежал отпечаток, звучал язык той местности, о которой пишешь. Это научило меня многому…» Вс. Мейерхольд, выступая в 1930 году на дискуссии «Творческая методология Театра им. Мейерхольда» и отмечая в своем выступлении языковую бедность многих пьес, сказал: «…пойдите в наши театры — все действующие лица говорят одним языком, за исключением Погодина, который пытается в «Темпе» заставить действующих лиц говорить таким языком, который присущ каждому из них. Это у него очень хорошо сделано».
Уже в пьесе «Темп» стали очевидными те черты таланта Погодина, о которых позже с предельной точностью скажет его первый режиссер и учитель А. Попов: «Погодин умел смотреть в жизнь и видеть в ней новое. Он заставлял актеров и режиссеров смотреть и видеть новое».
Становление нового в пьесах Погодина происходит в борьбе со старым. И в результате столкновения с новой жизнью, с ленинскими идеями его герои на глазах у зрителя «выпрямляются». В «Темпе» подобное «выпрямление» произошло у сезонника Ермолая Лаптева, который, почувствовав себя хозяином строительства, ответственным за его судьбу, первым ставит свою «заковыку» — подпись под соцдоговором.
В спектакле Театра имени Евг. Вахтангова роль Ермолая Лаптева играл Б. Щукин, и драматург очень этим гордился. Знаменитый Щукин, создавший к тому времени такие великолепные образы, как Павел Суслов в «Виринее» Л. Сейфуллиной и товарищ Антон в «Барсуках» Л. Леонова, вдруг взялся за эпизодическую роль в его пьесе!
Объясняется это тем, что замечательный актер за несовершенством роли сумел почувствовать любовное отношение автора к своему герою и наполнил образ Лаптева такой поэзией, что тот сделался одним из интереснейших в спектакле.
Б. Щукин увидел в Ермолае Лаптеве нового человека, рожденного эпохой социалистического строительства, и с подлинным артистизмом показал в нем такие глубины прекрасного, что восхищенный драматург только и мог сказать: «Я лучше знал своих героев, чем сумел написать их, но откуда он знает их, этот Щукин?» Щукинское раскрытие образа Ермолая Лаптева помогло драматургу позже в «Человеке с ружьем» показать «выпрямление» Ивана Шадрина, когда тот, после беседы с Лениным, поняв свою ответственность за судьбу России, принимает решение: «Воевать надо сегодня. Сейчас!»
Подобное же «выпрямление» происходит в «Темпе» и с инженером Данилой Даниловичем. Осознав созидательные перспективы, открытые Советской властью для людей его профессии, перспективы для индустриального «скачка» родины, он переходит на сторону народа. Этим же путем в «Кремлевских курантах» придет к Советской власти, к Ленину инженер Забелин.
Много лет спустя, прослеживая свой творческий путь, сам драматург дал такую оценку «Темпу»: «Как в детстве каждого человека формируется его сознание, так и в начале писательского пути первая пьеса как бы определила весь мой тридцатилетний путь».
В этой первой пьесе, пусть пока еще в «конспективной» форме, были заложены очень многие ситуации и образы, которые драматург разрабатывал всю свою жизнь, до «Цветов живых» включительно.
В статье «Для меня самое важное» (1960) Н. Погодин писал: «Последняя моя работа — пьеса «Цветы живые». В ней как бы объединились две мои любимые темы — Ленин и современность».
Эти две главные для него темы: творческий труд и становление в труде личности нашего современника — рабочего, инженера, колхозника, ученого — и историко-революционную драматург разрабатывал все тридцать лет. Обе эти темы были связаны с В. И. Лениным, с его идеями и мечтами. Поэтому можно сказать, что в «Темп» вошло все предыдущее творчество Погодина-журналиста, и из «Темпа» же вышло все последующее творчество Погодина-драматурга…
В связи с уходом А. Попова в Театр Революции спектакль «Темп» ставила режиссерская коллегия, но дружба между Н. Погодиным и А. Поповым не прекратилась. Однажды Погодин рассказал ему о своем новом замысле — написать пьесу на основе очерка «Поэма стальная». Режиссер, который в своем творчестве тяготел к современности, горячо поддержал его идею, и вот задолго до премьеры «Темпа», летом 1930 года, Погодин снова вернулся на Златоустовский завод, но уже драматургом. Он приехал вместе с режиссером А. Поповым и художником И. Шлепяновым, чтобы показать через театр «эту великолепную быль», названную теперь «Поэма о топоре». В этой пьесе полностью сохранился дух статьи, воспевавшей героику нашей повседневности.
«Поэма о топоре» (1930) явилась как бы продолжением «Темпа». Здесь решалась та же тема ударничества, но звучание личной заинтересованности рабочих, осознавших себя хозяевами своего завода, усиливалось. Драматург показывает, как рабочие добровольно отдают заводу половину месячной зарплаты на покупку необходимых деталей, а домохозяйки приходят на завод помогать мужьям. Так благодаря новому отношению к своему заводу и труду на благо родины в душах рабочих рождается самый чудесный в мире сплав — благородный сплав советского патриотизма.
Если в «Темпе» драматург стремился к показу всего «железного потока» строителей социализма, то в «Поэме о топоре» он уже создает более обобщенные, укрупненные образы — Степан, Евдоким, Анка. Теперь Погодин категорически отмежевывается от утверждения критики, а также от своего собственного, что его пьесы, написанные на основе газетных очерков, являются сценическими очерками. «Поэма о топоре», — пишет он в статье «Стальные, немигающие…», — несмотря на все авторские ссылки на документальность, в целом отходит от сценического очерка…». Он начинает отчетливо понимать, что «дело искусства раскрывать факты диалектически, а не констатировать машинально».
На основе сопоставления и осмысления многих фактов Погодин поднялся в своих первых пьесах до обобщения, до создания типических образов и открыл новое направление в драматургии, повернувшее советский театр к темам труда, к людям труда, строившим невиданное в истории человечества общество.
Спектакль «Поэма о топоре» в постановке А. Попова стал этапным в развитии советского театра, и у Н. Погодина после его ошеломляющего успеха явилась мысль написать новую пьесу о командирах пятилетки. Ведь в «Темпе» и «Поэме о топоре» он писал о ее рядовых. Когда он начал работать над пьесой «Мой друг», которая первоначально называлась «Командиры пятилетки», перед ним встала проблема масштабности характера. Он понимал, что грандиозные задачи, поставленные партией, под силу решать только недюжинному человеку с большими страстями. И в своих статьях этого периода он начинает говорить о необходимости учебы у Шекспира, умевшего создавать яркие, полнокровные характеры. Он призывает драматургов к творческой учебе и борется против эпигонства. Уже тогда он видел, что показ нашей действительности, раскрытие рожденного этой действительностью советского человека не укладывается в рамки старой драматургии, и находит в сюжетостроении новую, погодинскую форму, которая всегда адекватна содержанию. Погодин уже тогда понимал всю важность своей работы. В статье «Сто двадцать тракторов и Шекспир» (1932) он писал: «Я работаю на будущих драматургов».
В «Моем друге» (1932) Погодин решает проблему положительного героя-современника. Пьеса появилась в результате его знакомства с жизнью большого коллектива строителей горьковского автомобильного завода и его директора А. Дыбеца. В течение многих дней Погодин неотлучно находился при нем, вникал во все его дела и заботы, радовался и печалился вместе с ним, и они стали друзьями. Поэтому пьеса и получила название «Мой друг».
«Но мой герой отнюдь не фотокопия своего прообраза», — предупреждал драматург, ибо в этот образ он вложил все лучшее, что было в характерах всех его положительных героев.
В противовес бытовавшему в это время в советской драматургии штампу «стального, немигающего социального героя» Н. Погодин пишет своего Григория Гая живым, из плоти и крови. Гай — борец и романтик, строитель и мечтатель. Он ошибается и страдает, борется и побеждает.
Это чрезвычайно сложная, бесконечно талантливая натура, полная больших страстей и смелости. Создавая этот вдохновенный образ, драматург сам горел вдохновением, он любил своего героя и любовался им, он гордился своим другом, и это восхищение художника передавалось зрительному залу, придавая спектаклю романтический пафос.
Позднее ту же восторженную любовь к своему герою и авторское восхищение им, но уже возведенное в степень, драматург положит в основу изображения образа Ленина.
В «Моем друге» Гай раскрывается не только сам по себе, а всеми действующими лицами. Н. Погодин говорил: «Григорий Гай в спектакле подобен солирующему инструменту в симфоническом концерте… Пьеса построена как концерт для какого-то инструмента с оркестром… Все участники играют для главного исполнителя, а главный исполнитель играет для всего ансамбля».
Позднее этот прием драматург целиком применит в своей пьесе «Человек с ружьем» для раскрытия образа Ленина.
Как в своих очерках, так и в первых пьесах Н. Погодин в поисках положительного героя того времени обращался к образам коммунистов-руководителей, лучших людей современности, целиком устремленных в будущее, в коммунизм. Это были директора фабрик и заводов, начальники крупных строительств и передовые рабочие, то есть люди, выполнявшие самые ответственные задания партии по строительству социализма, наделенные большевистскими характерами, ленинскими чертами. Так через последовательный показ положительных героев (Бахметьев, Болдырев, Гай, Руководящее лицо) драматург шел к своему идеальному герою — В. И. Ленину. Впоследствии в своих «Автобиографических заметках» Н. Погодин очень обоснованно разделил свой творческий путь на три периода. «С «Моим другом», — писал драматург, — закончился короткий и буйный период, который можно сравнить с порой всякой счастливой молодости… Когда прошли первые вдохновения, то для настоящего мастерства не оказалось серьезного багажа знаний».
Как умный человек, Погодин понимал, что своим успехом в драматургии он в первую очередь обязан тому, что, как он говорил, «пел я новые мотивы как для театра, так и для зрителя». Понимал он также и то, что нельзя заниматься самоперепевом, ибо новое вчера становится обыденным сегодня и банальным завтра. Чтобы оставаться на уровне новых требований времени, он начинает усиленно учиться мастерству.
Искусству изображать жизнь он в первую очередь учится на горьковской драматургии, которую называл школой для драматических писателей.
В 1933 году Погодин принимает активное участие в дискуссии о советской драматургии, защищая от нападок не свои первые пьесы, а свои сложившиеся еще в журналистике эстетические убеждения, на основе которых эти пьесы были написаны.
В 1934 году, на Первом съезде писателей СССР Н. Погодин делает содоклад по драматургии. Он утверждает, что генеральной линией развития нашей драматургии должны быть современность и ее герой, выражающий ведущие тенденции своего времени, а также глубокая диалектическая взаимосвязь между формой драмы и ее жизненным наполнением…
Еще в 1933 году Н. Погодин начал работать над новой пьесой, которую думал передать А. Попову для Театра Революции. В ходе работы драматург несколько раз менял название пьесы: «Одиночество», «Степи», «Кометы» и, наконец, «После бала». Эта пьеса, законченная в 1934 году, и явилась первой пьесой второго периода. В ней Погодин уже ставит перед собой новую задачу — писать «только о людях с их страстями», а не о производственном процессе, но писать об этом в своем старом смешанном жанре, ибо он убежден, что «действительность… не укладывается в «ящички по номерам»…». В этом смысле в пьесе «После бала» стиль погодинского письма проявился особенно ярко.
Отражая жизнь, драматург обнаруживал, что в ней не бывает какого-то отдельного «жанра» в чистом виде, а все время идет чередование, смешение «жанров». Это он и перенес в свои пьесы, создавая широкую стереоскопическую панораму жизни.
Идея пьесы «После бала» возникла у Погодина случайно. Для драматурга это был период растерянности, вызванный тем, что старые темы у него уже иссякли, а для создания новых произведений не хватало мастерства. Однажды, читая газетную статью, в которой рассказывалось о молодой девушке-колхознице, разоблачившей врагов новой жизни, драматург увлекся острой конфликтностью материала и решил на его основе написать пьесу.
«В этой пьесе, — вспоминал Н. Погодин, — я ушел от моих друзей, строивших заводы… и отправился в деревню… нет, лучше сказать в колхоз. Почему? Сейчас там великолепные материалы для драматургии. В деревне окрепли, сформировались, определились невиданные люди как результат невиданного строя».
Он поехал в Коломну и там много ездил по колхозам. В одном из них познакомился с молодой девушкой-колхозницей, которая вела колхоз, не будучи его председателем. Общение с этой девушкой и помогло драматургу в создании живого образа нашей современницы. Впервые в своем творчестве роль Маши Погодин писал, исходя из актерских данных конкретного исполнителя — М. Бабановой.
В пьесе «После бала» уже многие образы были укрупнены и индивидуализированы. Это умение пригодилось Погодину при написании следующей пьесы, «Аристократы» (1934).
С группой писателей Погодин побывал на строительстве Беломорского канала и был глубоко взволнован увиденным. Новый материал захватил его, пробудив в нем огромную жажду творчества. «Что ни история, что ни биография — то тема и сюжет», — писал он. Здесь, на Беломорканале, небольшая группа чекистов и тысячи заключенных встретились как враги. И если у чекистов было одно устремление — перевоспитать этих людей, сделать их полезными для общества, то личные устремления у их «воспитанников» были слишком разными. Поэтому необычность погодинского стиля в данной пьесе объясняется необычностью драматургического материала, для которого он в каждом отдельном случае искал соответствующую именно этому содержанию форму. Своей пьесой Погодин прославил гуманизм партии и нашего общественного строя, способного «перековать», возродить к жизни и творческому труду деклассированных людей — людей, чуждых, а порою даже враждебных новому строю.
Когда в сентябре 1935 года на Третий театральный фестиваль съехались в Москву театральные деятели многих стран мира, то наибольший интерес у них вызвали «Аристократы» Н. Погодина в постановке Н. Охлопкова. Профессор Дан (США) сказал об этом спектакле: «Это самая свежая, поражающая постановка из всего показанного на фестивале. Такой спектакль нельзя увидеть нигде, кроме Москвы… «Аристократы» — это спектакль особый — поражающей новизны».
Так Погодин в своем творчестве шел от триумфа к триумфу. Репертуар театров первой половины 30-х годов был заполнен его пьесами, но драматург не собирался почивать на лаврах.
4 и 10 апреля 1935 года А. Горький дважды встречался с деятелями литературы и искусства. Непосредственным поводом для этих встреч явился вопрос о создании произведений, посвященных XX годовщине Великого Октября. Горький призывал писателей создать к юбилею такие произведения, в которых при обязательной глубине и масштабности ярко воплотилась бы тема партии и отразились революционные события 1917 года.
Присутствовавший на обеих встречах Н. Погодин загорается горьковской идеей. Драматург отказывается от всех своих замыслов, бросает все начатое и работает только над юбилейной пьесой. По словам самого Погодина, он «прочел горы материалов», ведь впервые ему пришлось писать пьесу не на основе личных наблюдений, не по умозрительным схемам, как, например, «Снег» (1932), а по историческим материалам.
Прошел почти год, а он еще даже не выбрал темы для пьесы. 11 марта 1936 года он пишет об этом жене: «…не знаю, на что решиться… На носу XX годовщина. К этой дате написать надо нечто очень сильное…»
Вскоре была найдена идея пьесы. Драматург рассказывал: «Когда подготовительная работа была проделана, я постарался представить себе, как в художественных образах воплотить основную идею пьесы — союз рабочих и крестьян. После долгих раздумий родился образ Ивана Шадрина». Это был первый шаг драматурга на пути к созданию пьесы «Человек с ружьем».
Н. Погодин, как правило, никогда не писал по заданной схеме. Он говорил: «Я не имею холодных схем, математически расставленных, и не люблю этим заниматься». В своем творчестве он почти всегда шел от идеи к образу, от образа к действию и от действия к сюжету.
Так, из идеи пьесы — «союз рабочих и крестьян» у него первоначально возник образ крестьянина Ивана Шадрина. Этот образ в погодинской драматургии не нов. Его предшественником (прототипом) был Ермолай Лаптев из «Темпа». Рассказывая о преемственности образов в своей драматургии, сам Н. Погодин подчеркивал, что Ермолай Лаптев из «Темпа» «через 8 лет… станет Шадриным».
В своей работе драматург всегда исходил из существа найденного образа, перевоплощался в него и жил его жизнью. Потому-то он и мог с полным основанием позже сказать: «Шадрина я, что называется, носил в груди моей. Могу его представить в любой ситуации. Он для меня неисчерпаем, как неисчерпаема жизнь».
По своему замыслу другого героя произведения, рабочего-большевика Чибисова, драматург должен был столкнуть в революционном Питере с крестьянином-солдатом Шадриным и показать, как крепнет союз этих двух людей, основанный на общности классовых интересов.
Рабочий Чибисов на практике преподает крестьянину Шадрину ленинскую революционную тактику и приводит его в штаб революции — Смольный, где декрет о земле окончательно роднит Шадрина с Советской властью.
Таков был первоначальный план пьесы, а позднее сценария «Ноябрь».