Я позвонила родителям и сказала маме, что мы задерживаемся, а она ответила, как обычно: «Когда бы ты ни приехала, это будет кстати».
Выглянув в окно, выходящее на Одиннадцатую улицу, я принялась наблюдать за молодой семьей, которая, собираясь на уикенд, нагружала свой огромный джип. Внезапно мною овладел страх: как сильно, возможно, болен отец и как мало времени я смогу с ним провести! Я подумала: когда бы мы туда ни приехали, это может оказаться поздно.
Я решила сделать Генри внушение, но он приехал не один — с ним была девушка по имени Ребекка.
Сначала мы не разговаривали. У него в машине был включен приемник, настроенный на волну службы дорожного движения, и Генри говорил в унисон с диктором: «Слушайте наше радио! Вы уделяете нам двадцать две минуты, мы открываем вам целый мир…»
Когда мы проехали Голландский туннель, Ребекка обернулась, чтобы поговорить со мной, и я увидела, что она прехорошенькая, хотя, вероятно, не придавала этому значения: высокая смуглянка с большими черными глазами и крохотным золотым пятнышком на носу.
Ребекка сказала, что она художница-пейзажистка и продает водоочистители, чтобы оплачивать аренду мастерской. Когда она заявила: «Вы тоже должны купить один», я подумала, что она поймала меня на золотое пятнышко. А потом она пояснила, что из-за хлора, свинца и ила вода в Нью-Йорке еще хуже, чем в Бостоне.
7
Через несколько часов мы оказались на Лонг-Бич-Айленд и проехали мимо мотеля «Океанский пейзаж», бара «На побережье», бухты «Песчаная гряда». Какой полет фантазии! А дальше — киоски с мороженым, украшенные яркими желтыми и розовыми вывесками. Потом пошли простые дома и длинный неосвещенный участок трассы, и наконец мы въехали в сосняк, скрывавший наш дом от дороги.
Отец сменил старые, практически не дававшие света фонари на прожектора, и дорога была буквально залита огнями. На секунду я забыла о болезни отца и просто обрадовалась, что оказалась дома; вступая в яркий свет прожекторов, я, как обычно, пошутила: «Ат-ти-ка! Ат-ти-ка!»
Войдя на кухню, мы слегка пошатывались от головокружения после долгой дороги. Генри открыл холодильник.
Отец вышел к нам в пижаме и халате из индийской льняной полосатой ткани. Он поцеловал Генри и меня и сказал Ребекке, что рад с ней познакомиться. Он выглядел несколько бледным, и я вспомнила, что он перестал играть в теннис с тех пор, как заболел опоясывающим лишаем.
Мама появилась в купальном халате, ее волосы были с одного бока приглажены, с другого взбиты в замысловатый пучок. Сонным голосом она спросила, не желаем ли мы холодного цыпленка. Она всегда нам его предлагала.
Мы с Генри откупорили пиво, а Ребекка сказала, что уже успела попить воды, и это естественным образом привело нас к теме водоочистителей. Несмотря на то что шел уже второй час ночи, она прикрепила один прибор к нашему крану, чтобы продемонстрировать, как замечательно он работает.
Отец кашлял, и я боялась, что он подхватил бронхиальную инфекцию. Беспокоило меня и то, что он видел, как я переживаю. Я дала ему стакан воды, а потом налила себе.
Ребекка наблюдала, как мы пьем.
— Она ведь стала вкуснее, правда? — последовал ее вопрос.
Отец, казалось, размышлял.
— Она прошла тройную фильтрацию, — сказала Ребекка.
Я призналась, что не успела ее распробовать.
Ребекка предположила, что я, вероятно, вряд ли почувствую разницу, потому что курево притупило мои вкусовые рецепторы.
— По-моему, суть воды в том, что ее вообще не пробуют, — отозвалась я.
Генри взглянул на меня.
— Суть воды?
Я взяла свежие полотенца для Ребекки и провела ее в свою комнату. Мы уже давным-давно разобрали комплекс из нескольких коек, но комната все равно была маленькой, а теперь, когда мне предстояло разделить ее с Ребеккой, казалась еще меньше.
Я вышла, чтобы принести из машины сигареты. Я не курила в доме уже несколько лет, с тех пор как отец бросил курить; отчасти понимала, что мне не следует курить, отчасти делала вид, что вообще не курю.
В домах напротив лагуны не было света. Теперь, когда Лавледис был застроен, он походил скорее на пригород, чем на прибрежный поселок. Никаких болотистых участков, кустарников. Тут и там массивные строения и выложенные булыжником дворы.
Вернувшись в дом, Генри включил телевизор, и гостиную заполнил фильм, который демонстрировали по семнадцатому каналу.
Я спросила:
— Генри, неужели сейчас тебе надо это смотреть?
— Да, — ответил он, играя на воображаемой гитаре. — Особенно сейчас.
В течение минуты я была поглощена экранным зрелищем: сексуальные девицы носились на мотоциклах по Мейн-стрит.
— Послушай, — сказала я, — мне надо с тобой поговорить.
Он снова принялся изображать гитариста и одарил меня глуповатой улыбкой.
— По-моему, тебе не следовало бы так сильно опаздывать, — промолвила я. — Тебе просто перестанут доверять.
— На улицах пробки, — буркнул он и снова уткнулся в телевизор.
Я понимала, что моя речь лишена той силы воздействия, какой обладал Арчи, но тем не менее продолжала:
— Мы должны вести себя так, чтобы папа знал, что он может на нас положиться.
Генри повернулся и поглядел на меня, и мне показалось, что он обдумывал сказанное мною.
— Почему ты именно сейчас решила сказать, что тебя раздражает мое опоздание?
Тут вошла Ребекка.
— Что показывают? — поинтересовалась она.
— Цыпочек на мотоциклах, — ответил Генри. — Или мотоциклы на цыпочках.
— Какая пошлость, — сказала она, присев рядом с ним.
* * *Когда я проснулась, постель Ребекки уже была убрана. Войдя на кухню, я увидела Генри, встряхивавшего коробку с апельсиновым соком.
— Где Ребекка? — спросила я.
Она сказала, что сбежала на дикую природу, чтобы писать картину.
— Она просто использует тебя, чтобы ездить на натуру, — подумала я вслух, а потом спросила, словно мне было еще двенадцать лет: — Это твоя новая подружка?
Генри пожал плечами.
Но я не унималась.
— Зачем ты привез ее сюда, если это не так?
— Она забавная, — ответил он. — И я подумал, что лучше, если здесь будет больше народу.
— Для кого лучше?
— Для всех.
— Ты не должен с ней спать, — сказала я.
— Та-ак, — протянул он. — Ты уже грубишь.
— Ты ей говорил что-нибудь о папе? — спросила я.
Он ответил:
— Конечно нет.
* * *Генри и мама отправились поплавать под парусом, а я осталась на веранде с отцом. Он читал книгу о том, как была создана атомная бомба. Я редактировала Путтермана.
Спустя некоторое время я сказала:
— У меня к тебе вопрос.
Он кивнул.
— Почему ты никогда не говорил, что ты болен?
— Из эгоизма. Я не хотел думать об этом больше, чем необходимо.
— Я вовсе не выпытываю, чего именно ты пытался избежать. Мне хотелось бы знать причину, по которой ты не говорил это людям.
Он улыбнулся:
— Хорошо сказано.
Он снял очки и стал их протирать. Так он делал всякий раз, когда приводил в порядок свои мысли. Потом сказал, что главной причиной было его нежелание, чтобы люди обращались с ним как с больным, каковым — по его мнению — он не являлся.
И тут я решилась рассказать ему об Арчи.
Отец, казалось, не был расстроен. Он сказал, что рад, что у меня кто-то есть, на кого можно опереться, а это главное.
После чего он вернулся к атомной бомбе, а я — к Путтерману.
* * *Мы обедали на веранде. На столе были вареный омар и мидии, кукуруза в початках, помидоры и свежий хлеб.
Ребекка к тому времени вернулась и умывалась перед обедом.
Генри сидел рядом со мной. Он кивнул в сторону блюда с мидиями и сказал: «Морские влагалища». Я посмотрела на них и поняла, что он имел в виду.
Мама обслуживала нас за столом.
— Тут все местное, кроме омара, — сказала она.
— Неужели и мидии местные? — спросила Ребекка. — Неужели такая чистая вода?
— Вода у нас замечательная, — весело отозвалась мама.
Она подала мне блюдо с маленькими «влагалищами». Я сказала:
— Спасибо, не надо.
— Джейн! — нахмурилась мама. — Эти мидии превосходны.
Несколько минут за столом царило молчание и слышался лишь хруст раковин, а потом отец начал покашливать, и я подумала, что, вероятно, поэтому мама в таком напряжении.
— Отличная кукуруза! — сказала я ей.
Отец спросил Ребекку, как продвигается ее работа над картиной, и она ответила: «Замечательно».
— Мне бы хотелось взглянуть, — сказала мама.
— Покажу, когда закончу, — отозвалась Ребекка.
После обеда отец сказал, что он устал. Мама последовала за ним в спальню, и я услышала ее слова: «Марти, милый, не нужно ли тебе чего-нибудь?»
8
Я проснулась рано и обнаружила, что мама плачет на кухне. Она всегда была ужасной плаксой. В карманах всех ее кофточек и халатов можно было найти скомканные носовые платки. Раньше я, как и все остальные, даже дразнила ее из-за этого. Я крепко обняла ее.
Мама сказала, что у отца высокая температура и его кашель усилился; сейчас он говорит по телефону с доктором Вишняком.
Одеваясь, я услышала его голос в соседней комнате и обратила внимание не на слова, а на тон, которым они произносились. Отец говорил так, словно консультировался с другим врачом о состоянии их общего пациента.
Когда мама сообщила, что доктор Вишняк уговаривал их вернуться в Филадельфию, чтобы сделать рентгеновский снимок, я промолвила:
— Пойду будить Генри.
Она промолчала.
А я добавила:
— Наверное, я тоже понадоблюсь папе.
— О'кей, — ответила мама, хотя видно было, что ей этого не хотелось.
Мы завтракали на веранде. Генри развлекал нас рассказами о своем боссе Альдо, великом архитекторе из Италии. Целыми днями Альдо разыгрывал в офисе оперные сцены, из-за чего все вокруг казалось более значительным и драматичным.
Для наглядности Генри сымпровизировал оперу на тему вызова механика.
— Трансмиссия! — пропел он баритоном. — Нет, нет, нет! Такого у нас не бывает…
Отец настаивал, чтобы я осталась здесь и наслаждалась уикендом до конца.
— Я еду с вами, — заявила я. — Вы же не сможете вести машину.
— Мамочка отвезет меня, — сказал он.
— Когда она возила тебя в последний раз? — поинтересовалась я.
И напомнила ему, что она управляет машиной, как велосипедом. На спусках она выключала двигатель и снова включала его только тогда, когда машина останавливалась.
— Хватит тебе! — буркнула мама. Она показывала Генри, что лежит в холодильнике, когда в гостиную вошла Ребекка.
— Доктор Розеналь плохо себя чувствует, — сообщила ей мама. — Мы отвезем его в город.
— Он съел много мидий? — спросила Ребекка.
— Это не из-за мидий, — ответила мама.
Мне было жаль, что Ребекка, оказавшись в нашем доме, не знает, что здесь происходит.
В дверях отец пожал Ребекке руку и промолвил:
— Надеюсь, мы еще встретимся.
На секунду я подумала, что он имел в виду «если я буду жив», но тут же отбросила эту мысль.
— Я тоже надеюсь, — сказала я ей. — Спасибо за отличную воду. Генри сказал:
— Позвони мне.
* * *Рентген не выявил никакой патологии, однако Эли — доктор Вишняк — привез к нам в дом баллон с кислородом, умещающийся в обычном портфеле. Баллон был размером с младенца и стоял возле кровати.
Отец, казалось, был рад, что оказался дома. Родители жили там уже много лет, и у них было все необходимое. Как только отец улегся в постель под свежую простыню и синее хлопчатое одеяло, ему, по всей видимости, стало лучше.
Я сказала об этом маме.
— Я так рада, что покрасила комнаты, — сказала она. — Теперь чувствуется разница.
— Да, — согласилась я, хотя и затруднилась бы сказать, с чем именно я соглашаюсь.
* * *К обеду у отца понизилась температура, и он начал шутить. Глотнув воды, он сказал:
— Луиза, эта вода явно не прошла тройную фильтрацию.
Я взяла напрокат видеокассету с приключенческим фильмом, который ему нравился. Когда мы его смотрели, раздался телефонный звонок. Звонил Генри. Отец дал мне знак выключить видеомагнитофон, что я и сделала со словами: «Заткнись, ослиная задница!»
Отец фыркнул. Генри спросил:
— Отец в самом деле в порядке?
— В самом деле, — ответила я.
9
Прежде чем лечь, я позвонила Арчи, но он не подошел к телефону. На секунду я с беспокойством подумала, что он пьет. Но было четвертое июля, и я вспомнила: он собирался в этот день к Микки, чтобы с крыши его дома наблюдать фейерверк. Возможно, он задремал. Или вышел погулять… Но тут я спохватилась: Арчи не ходил на прогулки.
* * *В поезде на Нью-Йорк я пыталась вспомнить, как он говорил: «В последнее время я принимаю антабус». И осознала, что фактически никогда не видела, как он принимает эти таблетки.
Вместо того чтобы ехать к нему, я отправилась на квартиру тети. Меня встретили духота и спертый воздух. Я открыла все окна. Затем пошла в тетин кабинет и позвонила ему.
Я пыталась обнаружить в его голосе признаки опьянения, но не уловила ничего подобного. Я передала ему слова отца, выразившего удовлетворение по поводу того, что у меня теперь есть опора в лице Арчи, а он ответил:
— Ты мне это уже говорила.
Я не поднимала вопроса о пьянстве с тех пор, как он заверил меня, что завязал. И мне трудно было затрагивать эту тему, что, казалось, подтверждало правдивость его слов.
— Ты ведь не пил, пока я была в отъезде, — подумала я вслух.
— Хоть тебя и подмывает спросить об этом, — отозвался он, — но лучше не надо. — И добавил: — Кажется, я не давал тебе повода для таких подозрений.
— Верно, — согласилась я.
— Вот и хорошо. Приходи.
И я пришла.
10
Наконец я закончила с Путтерманом и еще раз все перечитала, считая это экзаменом для себя. После я поняла, что меня больше волновала реакция Арчи, чем Мими, и это показалось мне неправильным. Я решила отдать рукопись ей, не показывая Арчи.
Она прочитала рукопись за один вечер и вызвала меня на следующий день к себе в кабинет. Она взяла свои духи, и я протянула ей руки.
— Филигранная работа, Джейн, — сказала она.
— Спасибо, — кивнула я.
— А где письмо? — спросила она.
— Письмо?
Она медленно произнесла:
— Письмо Путтерману.
Я подумала: «Ты хочешь даже, чтобы я написала письмо, которое пойдет за твоей подписью?»
Она принялась объяснять, что письмо автору должно содержать объяснение тех правок, которые мы внесли в текст романа. А также наше мнение касательно перспектив его издания.
— Хорошо, — сказала я и взяла рукопись.
* * *— Филигранная работа, — сказала я себе по пути к Арчи. — Поистине тонкая работа.
После обеда я отдала ему рукопись, и он сразу же понес ее в свой кабинет. А спустившись через некоторое время вниз, сказал:
— Читается хорошо, милая.
— Мне нужно знать, считаешь ли ты, что я когда-нибудь достигну успехов в этом деле.
Он, казалось, размышлял.
Я добавила:
— Мне нужно знать, стану ли я когда-нибудь классным редактором.
— Да, — сказал он. — По-моему, ты уже сейчас классный редактор.
Я бросила на него сердитый взгляд. Я считала, рукопись нуждалась еще в доброй дюжине серьезных правок. Но он сказал, что моя тетя Рита любила повторять: «Лучший редактор — это невидимка». И добавил, что редакторы всегда находятся за ширмой, ибо трудятся не ради похвалы или славы, которые являются прерогативой писателя.
— Ты пользуешься славой, — заметила я.
— В узком кругу.
— Ограниченное самовосхваление, — резюмировала я.
Он посмотрел на меня. А я добавила:
— Не думаю, что слава достойна осуждения.
— Тебе нужны фанфары?
— Заткнись, — сказала я.
— Ты, кажется, грубишь, — сказал он и встал, чтобы убрать со стола.
* * *В кровати, в темноте, он прошептал:
— Я обидел тебя, извини. — И добавил: — Ты нуждаешься в несколько большем поощрении.
— Я знаю, — ответила я.
— Ты действительно проделала прекрасную работу для старика Путтермана.
— Мими назвала ее филигранной.
Он повернулся и пристально поглядел на меня.
— Ты дала рукопись Мими прежде, чем показала мне?
— Да.
Он сел на кровати, отвернулся и закурил сигарету.
— Зачем надо было это делать? — спросил он, ставя меня в положение третьего лица.
— Ты верно сказал, что я нуждаюсь в большем поощрении с твоей стороны, — отозвалась я и тоже закурила. — Я всегда была готова положиться на твое суждение.
Он делал глубокие и частые затяжки, и по одному этому можно было понять, что он очень раздражен.
— Для меня твои суждения тоже кое-что значат, — сказал он наконец. — Я прошу тебя прочитать мои редакторские заключения.
— Ты вряд ли в этом нуждаешься, — сказала я.
— Нуждаюсь, — возразил он.
— Но если меня вдруг не окажется рядом и я их не прочту, ничего не изменится.
— Ты куда-то собираешься? — спросил он.
* * *Мими позвала меня в свой кабинет.
— Ты проделала серьезную работу с этим романом, — начала она. — Но я несколько удивлена тем, что она заняла у тебя так много времени.
— О! — сказала я. И вспомнила, как когда-то вожатая девушек-скаутов сообщила мне, что я заработала недостаточное количество значков; она заявила: «Ты должна активнее участвовать в скаутском движении».
А Мими продолжала:
— Я не стала говорить об этом вчера, потому что не хотела умалять проделанную тобой работу. Возможно, я вообще не упомянула бы об этом, если бы ты и на чтение поступающих рукописей не тратила так много времени.
Она глядела на меня и явно рассчитывала услышать обещание в будущем работать быстрее.
Но я просто сказала:
— Да-а!
И еще раз повторила:
— Да.
И мой собственный голос показался мне чужим, принадлежащим кому-то, кто, покуривая, слоняется целый день перед витринами кафе.