Когда на другой день получил документы, то был приятно удивлен. В документах было написано, что из вермахта я уволен по ранению. Еду в Котовск, и мне положен 'ландцутайлунг', что по-русски переводится как земельный надел. Неожиданно я стал богатым собственником, землевладельцем. Хотя я и не понимал, что все это значило для меня, но все равно было интересно быть землевладельцем. Для меня это было что-то новое и не очень понятное. На дорогу выдали 'ферпфлегунг карте', что по-русски переводится, как продовольственная карточка. Долго не размышляя, я сел на поезд и поехал в Котовск.
Дорога Бобруйск, Минск, Брест, Винница Жмеринка, Котовск. Билеты на поезда, тогда, наверное, не продавались. Собственно я и не интересовался этим. Немецкая солдатская форма и хорошие документы были и проездным билетом, и надежным пропуском на любой поезд. От Бобруйска до Минска ехал в аккуратном пассажирском поезде. В вагонах ехали с фронта домой в Германию отпускники солдаты, какие-то гражданские немцы и разные военные. Я расположился на нижней полке и ехал сидя рядом с двумя солдатами Лежачих мест в немецких вагонах не бывает. Напротив меня сидело еще трое солдат. Они мирно беседовали, пили из своих фляг кофе, дремали. Со мной они не разговаривали и кто я такой не интересовались. Либо им я был не интересен, либо еще почему-то. Но при моих попытках заговорить с ними они охотно отвечали. Большинство их разговоров касалось положения в Германии. Американские бомбежки городов, разрушения и снабжение населения продовольствием. О фронте они говорили мало и весьма неохотно. На все вопросы о положении на фронте, отвечали коротко: 'Ах, шайзе криг', и снова начинались разговоры о положении на родине в их рейхе.
Ехали медленно, с частыми остановками в лесных зонах. Однажды днем, недалеко от Минска, под нашим вагоном взорвалась партизанская мина. Внезапно, впереди нашего купе, вверх к потолку с грохотом полетели доски от пола и чей-то чемодан. Зазвенело разбитое окно. Одному солдату поранило ногу, другому повредило лицо. Реакция моих соседей на взрыв была как бы досадно-огорчительной. Вначале все подскочили на своих местах. Бледные и перепуганные, молча стояли в ожидании чего-то страшного. Потом, когда первоначальный шок прошел, один из солдат сказал:
- Проклятые партизаны, опять взорвали.
Другой добавил:
- Так и домой не доедешь.
Придя в себя, все мы смотрели на происшедшее в соседнем купе. Зрелище было неприятное и наверное потому кто-то сказал:
- Проклятые партизаны.
Я же про себя подумал, все-таки партизаны молодцы. Смелый народ.
Последствия взрыва ликвидировали и к вечеру мы приехали в Минск. Ремонт дороги занял немного времени и я удивился, как быстро немцы восстанавливают повреждения. Из Минска поезд дальше никуда не шёл и все пассажиры поезда вышли на перрон.
Огромное, красивое здание вокзала по-прежнему стояло неповрежденным. Наверное, оно было столь красивым и производило такое хорошее впечатление на всех, кто его видел, что и русским, и немцам было жаль его разрушать. Наверное, на такую красоту ни у кого рука не поднималась, чтобы разрушить, хотя весь город был сплошным кладбищем разрушенных домов. Вместе с другими вышел и я. Походил по перрону, постоял у газетного киоска. Солдаты наспех писали письма домой в свой рейх. Понаблюдал за суетно бегавшими по перрону, затем пришло время подумать и о своей собственной персоне. Где-то нужно было переночевать и поразведать способы дальнейшего путешествия в свой Котовск. Метрах в ста от вокзала стояло неприметное одноэтажное здание, туда часто бегали солдаты с котелками. Решил полюбопытствовать, что это такое. Это было что-то импровизированное, похожее то ли на столовую, то ли на дешевую ночлежку. Внутри здания кроме больших голых столов ничего не было. Рядом под навесом стояла солдатская кухня. К ней подходили солдаты. Они протягивали повару котелок и он, молча, ни у кого ничего не спрашивая, наливал суп. Я тоже было покрутился возле. Но у меня не было котелка, и я ушел, заприметив ночлежку. Снова вернулся на вокзал. Там куда-то спешили солдаты, медленно прохаживались русские железнодорожники с длинными молотками в руках. Навстречу мне важно, не спеша, шли в голубых мундирах жандармов. На груди у них на цепочке висела металлическая табличка с надписью по-немецки 'фельджандармери' - 'Полевая жандармерия'. Не обращая на них никакого внимания, солдаты заходили внутрь в здание самого вокзала. Пристроившись к одному из них, я тоже прошел внутрь. Я об этом пишу с некоторой робостью потому, что жандармов я все-таки боялся. Я никак не мог войти в роль солдата немца, внутри меня, помимо моей воли существовало сознание того, что я не немец. Я русский, советский. Наверное, потому при определенных ситуациях, вот как тогда при виде жандармов, я чего-то боялся и ждал неприятностей. Рефлекс самосохранения.
В зале на скамейках сидели и дремали военные. Другие стояли, беседовали или чем-то занимались своим. Возле деревянной загородки в углу зала в небольшой очереди стояли солдаты. Они в окошко подавали карточки, похожие на наши хлебные, а оттуда продукты. Я молча сравнил свои ферпфлегунгс карты с ихними, они оказались одинаковыми. Дождавшись своей очереди, я подал их в окошко. К моей радости, никто у меня ничего не спрашивал. Женщина, немка в военной форме, отрезала талоны и молча выдала продукты. По моему понятию, я получил очень много вкусных и нужных в дороге продуктов. Мне выдали хлеб, колбасу, сливочное масло, шоколад, сигареты и еще чего-то. Я был обрадован, удивлен, и мне захотелось, чтобы и у нас в Красной Армии были бы похожие порядки снабжения продуктами. На скамейках все места были заняты и я, спрятав полученное в сумку, отправился в запримеченную ночлежку.
Когда я пришел, было уже темно. Она ни кем не охранялась, и я вошел внутрь. Помещение не освещалось. На моем столе, который я до этого облюбовал, лежал солдат. Я расположился на соседнем. На голом, жестком и холодном столе заснуть было трудно и в голову шли не столь уж фантастические мысли. Мне показалось, что немцы народ излишне беспечный. Здание ночлежки не охраняется. Любой, даже не очень смелый партизан, мог свободно, без особого риска, зайти и всех ночующих вырезать простым кухонным ножом. И это вполне возможно, узнай только об этом партизаны. Вдруг, и в самом деле этой ночью произойдет такое. Тогда и меня прикончат. Человек девять или десять немецких солдат беззаботно спали на неудобных столах. Кто их знает, немцев, может они не спят и тоже размышляют о том же. Позже настроение сомнений перешло в воинственность. Зачем ждать каких-то партизан, я сам могу быть не хуже их. Кто мне помешает перебить их всех сонными? Партизанский лес рядом. Уйду. После содеянного мной, они примут меня. Но как сделать это? У меня же даже ножа нет. Размышляя так, я вскоре незаметно заснул.
На другой день, с поездом Минск-Брест, я пересек с бывшую советско- польскую границу в районе станций Негорелое-Столбцы. Я внимательно приглядывался в надежде увидеть признаки укреплений границы, признаки былой нашей славы. Но ничего, кроме полей и лесов не было.
Без приключений приехали в Брест. На карте он обозначен маленькой неприятной точкой. Зато станция была очень большой. Там стояло огромное количество разных поездов. Наверное, это было своего рода большой перевалочной станцией. Народа было тоже очень много. Больше, чем я видел на других станциях. Отсюда уходили поезда в Германию. Порядок был строгий и его поддерживало много жандармов. В Германию ехали не только солдаты отпускники, но также и гражданские. Среди отъезжающих гражданских слышалась и русская речь. Наверное, беженцы. Меня они не удивляли, привык. Такова моя родина - Русь святая. Говорили, что после революции беженцев из России было больше. Меня удивила очень уж четкая организация посадки в вагон. При объявлении посадки, к вагону подбегала огромная толпа людей. Начиналась давка, крики, толкотня, пробки у дверей. В этот момент к вагону не спеша подходило несколько жандармов и как по волшебству мгновенно вся кричащая толпа людей вытягивалась в длинную очередь дисциплинированных пассажиров. К вагону подходили по двое и очень быстро входили в вагон. Те, кто напугавшись длинной очереди, пытались проскочить как-то сбоку, вызывали шумную реакцию. Стоящих у вагона нетерпеливых, жандармы брали за руки и ставили в конец очереди. Других отводили метра за три в сторону, заставляли стоять по стойке смирно и разрешали отойти на посадку, когда все усядутся. Жандармов немцы тоже боялись. Не только я. Таким образом, в вагон усаживалось такое количество людей, на какое он вряд ли был рассчитан.
У всех отъезжающих в Германию тщательно проверяли документы. В мою сторону, на Украину, стояли только товарные поезда. Об этом я узнал у гражданских железнодорожников. Они все были русские или хорошо говорили по-русски. Они объяснили в какой состав мне было лучше сесть. По их совету я расположился в пустом вагоне отходящего на Украину товарного эшелона. На восток в пустых товарных вагонах мало кто ехал. Почти весь эшелон шел порожняком. Иногда на станциях подсаживались местные женщины с мешками или корзинами. Проехав станцию или две, они сходили. Возле Житомира в вагон подсело человека три солдат с погонами СД. Они стояли у раскрытых дверей и как в мирное время любовались красотами украинской природы. За вагоном в полях работали крестьяне, пасся скот, по своим делам куда-то спешили мирные люди. А всем этим на голубом небе ярко светило солнце. На полях, как море необозримых, повсюду цвели желтые головки подсолнухов. В цветах преобладали желто-зеленые тона. Наверное, украинские националисты по этой причине и свой флаг сделали 'жовто- блакитным'. Но, скорее всего, это связано с историей. Трезубец князя Владимира и желто-голубой флаг был символом их древних предков на Киевской Руси, когда еще не было ни России, ни русских.
Ближе к Виннице на переезде стоял парень. Увидев нас в вагоне, он погрозил кулаком. Мы молча проехали дальше. Столь откровенный жест в нашу сторону говорил, что и здесь немцы чувствуют себя не в гостях. А ночью под моим вагоном громыхнула мина. В этот раз заряд был слабым и повредило только рельсу. От нее оторвало кусок сантиметров 15-20. Мина, наверное, была не настоящая, а самоделка. Охрана, куда-то постреляв из винтовок, быстро устранила повреждение и поезд поехал дальше. Пока я путешествовал от Бобруйска до Винницы через Брест, мне пришлось несколько раз быть свидетелем взрывов партизанских мин под моим поездом. Наверное, раз восемь, не меньше. Все это говорило о нелюбви местного населения к немцам и их активном сопротивлении.
В Виннице надо было сделать пересадку на поезд, идущий на Жмеринку, а от Жмеринки на одесский поезд. Пока я ждал свой поезд, из подошедшего товарного эшелона стали выгружаться русские казаки. Их было человек двести или больше. Командовал ими красивый немецкий офицер с погонами СС. Вместо русского слова 'хлопцы', он говорил:
- Клопцы, клопцы. Давай, давай!
Потом, по-немецки добавлял:
- Абер шнеллер, форфлюхте меншен. Лос, лос! Давай, бистро!
Казаки выглядели недисциплинированными. Команды немца они не понимали, а скорее всего не хотели понимать, потому на его крики никак не реагировали. Вид у казаков напоминал разбойников или пьяных блатяг. Из вагонов они вытаскивали русские пулеметы 'максим', ящики о патронами и еще чего-то. С гражданскими людьми казаки были грубы, и те старались поскорей обойти их. На мне была немецкая форма, я ничем не рисковал, потому спокойно стоял рядом и наблюдал. Один казак на плече нес из вагона ящик. Шел он прямо на меня, и я хотел посторониться. Казак опередил меня. Он зычно, как и положено настоящему казаку, гаркнул:
- Чего зенки вылупил, не видишь, что-ли?
Я отошел в сторону от греха подальше. Казаки, закончив выгрузку, расположились на перроне вдоль здания вокзала. А немец все бегал возле них и по-русски говорил:
- Клопцы, клопцы.
Потом чего-то добавлял еще по-немецки.
Когда поезд вышел из Винницы, где-то неподалеку шла артиллерийская стрельба. Я понял, что возле Винницы немцы проводят операцию против партизан. Поезд ехал ночью и вдали, кроме артиллерийской стрельбы, хорошо были видны отблески взрывов снарядов и зарева пожаров.
Казаки, прибывшие в Винницу, тоже предназначались для войны в лесах. Позже стало известно, что под Винницей, в лесу, находилась секретная ставка Гитлера. Ставку строили русские пленные. Чтобы никто не знал о ее существовании, после строительства все они были расстреляны.
Котовск
В Котовске было солнечно и по-летнему тепло. На богатом южном базаре торговали виноградом, дынями, разными фруктами и виноградным вином. Всего было во множестве и недорого. Немцев в городе почти не было. Зато румын было много. Котовск до революции назывался Бирзула и находится севернее Одессы, между Бугом и Днестром. Во время войны эту территорию захватили румыны, и она стала называться Транснистрия, что по-русски переводится, как территория за Днестром, или через Днестр. Транснистрия считалась румынским приобретением Второй мировой войны. Немецкая форма здесь встречалась нечасто. Потому встречные румыны и местные жители иногда приостанавливались, разглядывали меня и пытались угадать, что бы это могло значить. Наверное, по этой же причине, из любопытства, ко мне подошли две русские девушки лет по двадцать. Они сказали, что я не из их городка и таких здесь еще не было. Если я приезжий и в чем-то нуждаюсь, то они могут оказать услугу. Разговорившись, девушки пригласили меня к себе в дом. После разговора мы все пошли к одной из них. Звали ее Аня Бузинова и жила она вместе с матерью. Другая, забыл ее имя, жила отдельно. Женщины, войдя в мое трудное положение, согласились или разрешили мне некоторое время пожить у них. Так я и сделал.
Жил в качестве квартиранта у Ани Бузиновой и приглядывался к обстановке, чтобы определиться понадежнее. Питание получал в румынской солдатской кухне, которая находилась на вокзале, и в которой иногда питались проезжие румынские военные. Я приходил в столовую, показывал немецкое удостоверение с орлом и свастикой на печати. Подавал котелок или кастрюлю и мне молча выдавали все то, что и румынам. Румынская кухня была беднее немецкой. Они чаще всего выдавали суп, хлеб и иногда еще чего-нибудь. Документов у меня никто не спрашивал. Обычно посмотрят на немецкую форму и молча выдавали продукты. Так длилось с месяц. Я уже стал себя чувствовать неловко перед поваром. Он меня уже заприметил, но все равно выдавал продукты молча, ничего не спрашивая. Вскоре меня познакомили с русским немцем по фамилии Козак Михаил, который пообещал пристроить меня к какому-нибудь делу.
После более близкого знакомства выяснилось, что он тоже служил в шестой армии.
В мае 1942 года участвовал в боях под Харьковом. После разгрома армии он оказался в немецком плену. Но благодаря тому, что он был немец и хорошо разговаривал по-немецки, его отпустили домой. Теперь оказался в Котовске. Чтобы выжить, крутился как мог. Нигде не работал. Иногда чем-то приторговывал, где-то бывал посредником в торговых сделках и так вот зарабатывал деньгу на житье-бытье. По-немецки он действительно разговаривал хорошо. Кроме того не хуже немецкого говорил по-румынски, по-украински и по-русски. В любой нации в разговоре он сходил за своего.
По соседству с его домом жил старик лет семидесяти по фамилии Васильев Александр Кузьмич. Была у него жена, тетя Маня, дородная женщина лет на 18-20 моложе его. Был сын Колька, бесшабашный парень 17 лет. У дяди Саши была совсем безглазая, слепая лошадь по кличке Машка, которую он ласкательно называл Маня, Манюня ты моя, кормилица наша. Такая слепая лошадь была никому не нужна. И если представляла какой-то интерес, то ради ее шкуры на живодерне или как сырье на мыло. Никто ее у дяди Саши не отбирал. Ни немцы, ни румыны, ни красные, ни белые. Зато сам он на ней хорошо зарабатывал в качестве биндюжника на базаре. В Одесской области, словом биндюжник называется извозчик.
Вот к этому-то старику и привел меня мой новый знакомый Мишка, по фамилии Козак. Я поселился в качестве квартиранта без всяких предварительных условий и оккупировал старый диван, стоявший в зале. С их сыном, с Колькой, мы подружились и он иногда называл меня по-румынски 'фрате', 'фрате мый, мержи ла примбаре', что значило, 'брат мой, пошли погуляем', или же 'дуче ла примбаре'. И то, и другое, мог написать с ошибками, т.к. румынского и молдавского сумел выучить совсем мало. Старики тоже ко мне относились, как к своему сыну. И вот с этого момента, с вселения на квартиру, началась моя новая жизнь в качестве помощника биндюжника на Котовском базаре. И еще мелкого гешефтмахера, т.е. торговца, купца. Каждое утро дядя Саша впрягал Машку в телегу и выезжал промышлять на базар. Сам он был стар и грузить на подводу уголь или кукурузу было трудно. В этом случае я бывал ему хорошим помощником. Уголь по-румынски назывался 'карбун', а кукуруза - 'папашой'. Пишу так, как улавливали произношение мои уши. Еще возили плетеные корзины с виноградом на вино. Винограда там было очень много. Почти каждый дом на зиму готовил бочку или две своего домашнего виноградного вина. Зарабатывали на извозе вполне достаточно и на жизнь хватало вполне. Кроме биндюжничанья, я выходил на ж.д. станцию к проходящим поездам. Станция от нашего дома была метрах в трехстах.
Через Котовск на Львов, по-немецки Львов назывался 'Лемберг', проходили поезда в которых с фронта в отпуск проезжало много солдат отпускников. Каждому хотелось привезти домой с фронта из России какой-нибудь подарок на память. Однако что можно было купить в разоренной войной России? Да и денег у солдат фронтовиков бывало не так уж много. Они на станциях продавали солдатские одеяла, ботинки, часы и другую всякую мелочь, вроде зажигалки или безопасной бритвы. На Котовской толкучке все эти товары ценились дорого. Особенно хорошо шли серого цвета шинели немецких летчиков, из них женщины шили отличные пальто. От перепродажи немецкого барахла часто оставалась хорошая выручка. На торговом поприще у поездов с солдатами приходилось разговаривать по-немецки. Торговаться. Цены они заламывали хорошие, но потом, вежливо уступали и перед отходом поезда отдавали дешево. Были нужны деньги. На Котовском вокзале я научился хорошо говорить по-немецки на торговые темы. И через некоторое время при торговых сделках некоторые спрашивали меня:
- Ты что, местный немец наверное?
Скопив на спекуляции какую-то сумму денег, я восемьсот марок отдал дяде Саше. Это были мои первые деньги, которые я заработал самостоятельно, потому подробности запомнил на всю свою жизнь. Он деньги вначале не брал. Потом сделал предложение. Купить на эти деньги свинью, и у нас на всю зиму будет мясо. Так мы и сделали. Съездили на телеге в деревню, купили то, что нам было надо и всю зиму, вплоть до прихода советов, ни в чем не нуждались.