– Мама Руфа мне по телефону уже рассказала, а Стеколкина я сегодня видел. Личность не очень приятная.
– Хочу его посадить в тюрьму.
Голенев вспомнил, как сам давал взятку, когда открывал в Бирюзовске свай кооператив:
– Это не так просто. Взятку доказать нелегко.
Тихон вынул из ящика лист бумаги и протянул Голеневу:
– Недооцениваешь друга.
– Что это?
– А ты читай.
Олег взял листок и с удивлением прочитал признание Паперного в даче взятки.
– Как это тебе удалось?
– Пригрозил, что отниму завод. Сейчас говорил с прокурором. Рябов уже выписал ордер. Эту мразь из моего кабинета уведут в наручниках.
– Тебе не жалко мужика?
Постников достал сигарету и долго прикуривал:
– Знаешь, если честно, что они берут взятки и подворовывают, я догадывался. Но обидеть вдову, так сказать, погибшего на войне офицера – этого не прощают. Он будет у меня сидеть в тюрьме.
Олег покачал головой:
– Ты в Глухове его посадишь, а дальше? С его деньгами он все равно выплывет. Есть областные апелляционные суды, есть столичные адвокаты… Там твоя власть кончается.
– Пусть, а здесь я его посажу. – Постников посмотрел на часы: – Через десять минут эта гнида будет в моем кабинете.
– Тогда я смываюсь.
Тихон поднялся и пожал Олегу руку:
– Привет маме Руфе.
Голенев вышел в приемную и увидел Стеколкина. За два часа чиновник сильно изменился. Его бледное лицо обмякло, глаза потухли, на щеках выступили красноватые пятна. Вячеслав Антонович тоже заметил Олега, еще больше побледнел и стал рассматривать свои ботинки.
«Похоже, наш герой уже наложил в штаны. Интересно, знает ли он про ордер», – подумал бывший афганец и, улыбнувшись Юле, прошел мимо.
Саня Васильков думал о воле. Раньше о том, как выйдет за ворота тюрьмы, он думать себе запрещал. Но его небольшой срок заканчивался через месяц, и он разрешил себе размышлять о будущей вольной жизни. К сожалению, Васильков, кроме удивительного дара подделывать чужие подписи и подгонять буквы под любой почерк, ничего не умел. В Глухове промышлять этим ему больше не удастся. Теперь случись подлог – любую сомнительную бумагу припишут Сане. Маленький город человека с его профессией не прокормит. Бывший детдомовец любил свой городок. Он здесь родился, вырос и знал каждого выдающегося индивида, естественно, в своей теневой действительности. Васильков жил в своеобразном «зазеркалье» и дружбу водил там же. Среди его приятелей встречались не только воры и жулики в прямом тривиальном смысле. Васильков сам был художником в своей области и примечал виртуозов-смежников. Саня гордился дружбой с Ванькой Седым, лучшим бильярдным игроком города. Ему нравилась компания ресторанной певички Сони, которая давно в Глухаре не пела, поскольку пропила голос, но друзьям не отказывала. А романсов знала несметное число. Захаживал к нему и поэт Жора Горемыкин, слушать стихи которого охотников находилось мало, а Саня слушал, затаив дыхание. Так что родной городок и круг общения был ему мил и близок, но Васильков все же задумал переезжать в столицу. В большом городе засветиться труднее и несколько лет сытой жизни его промысел вполне мог обеспечить. Он даже знал, к кому в Москве обратиться. В переулках старого Арбата жил удивительный человек с внешностью пожилого ученого. Звали этого человека Альфред Эрастович Гундосов. Альфред Эрастович отрастил бородку клинышком, носил карманные часы на цепочке и знал всех квартирных воров Москвы. Они его очень уважали, поскольку он скупал у них из краденного то, что никто другой никогда бы не купил. Старые книги с автографами авторов, рукописи, тетради и дневники бабушек и дедушек. Всем этим Альфред Эрастович бойко торговал. Не брезговал он и подделками, поэтому дар Василькова был ему весьма полезен. Деньги на дорогу в Москву и на самое первое время, с учетом определенного воздержания, у Сани были. Не так давно его забрал из тюрьмы бывший однокашник Олег Голенев. Саня выполнил его заказ и получил сто долларов. Эти деньги он спрятал в кладовке сестры Вали. Валя о тайнике ничего не знала и растратить деньги не могла. Имея такую солидную заначку, Саня, конечно мог сесть за карты с соседями по камере, поскольку в секу играл недурно, но сдержался, и участвовал в картежных баталиях лишь в качестве болельщика. Сегодня он тоже играть отказался. Но плешивый Мерин, который обычно смотрел на Саню, как на придурка без гроша в кармане, после баланды запрыгнул к нему на нары и шепотом предложил:
– Художник, метнем по разу?
– Я же пустой. – Ответил Саня.
– А мы на бабки не будем. – Ухмыльнулся Мерин.
– На что?
Мерин полез в карман и достал сверкающую целлофаном, нераспечатанную пачку «Мальборо».
– Откуда!? – Восхитился Саня. В камере и махра считалась за кайф, а тут американские.
– От верблюда… Выиграешь, твои.
– У меня же нету.
Мерин зевнул:
– Нудный ты, Художник. Поставишь на кон одну байку.
– Чего, чего? – Не врубился Васильков.
– Тебя твой детдомовский афганец на день отмазал. Проиграешь, расскажешь, какую ксиву ему сработал. И все дела…
– Не пойдет. – Отказался Саня.
– А если я тебе и при проигрыше курево отдам? – Продолжал подначивать Мерин.
– Я слово дал.
– Хер с ним, со словом. Никто не узнает. Я не трепло.
– А зачем тебе?
– Любопытно, Художник. После того, как ты на целый день с кичи слинял, разобрало меня, чего ты там делал. Тебя же просто так на день не отмажут? Узнаю, а дальше могила.
– У тебя карты меченные.
– А мы в темную, под одеялом.
Саня вздохнул и согласился.
На вечерней прогулке Васильков с наслаждением затянулся американской сигаретой. Голова у него закружилась, и он не обратил внимания, как Мерин легонько толкнул под локоток охранника и незаметно сунул ему в карман записку.
На следующее утро полковник Курдюк эту записку прочел. Теперь он имел представление, откуда взялось американское послание Кащеева. Но эта информация его уже не волновала. Перстень с пальцем бандита все вопросы снимал. Любовница Кащеева не блефовала.
Постников свое слово сдержал. Стеколкина арестовали в кабинете мэра. Когда его вели через приемную, секретарша Юля заметила, что у чиновника нервно подергивается правое веко. Ей даже стало Вячеслава Антоновича немного жаль.
Глуховская тюрьма находилась на Воловой улице в доме номер десять, недалеко от тупика Коммунаров. Из окон детского дома можно было наблюдать за прогулками заключенных в тюремном дворе. Взяточника привезли прямо в тюремную камеру, потому что КПЗ при милиции заняли пять бомжей, учинивших погром на рынке.
Стеколкин уселся на жесткий топчан и заплакал. Почему-то ему стало жалко не себя, а своих болонок, которых теперь утром никто не выведет.
Деньги, сладкая еда, возможность чувствовать себя большим человеком в собственном кабинете, свысока поглядывая на просителей – все это осталось на воле и здесь теряло всякий смысл. Даже если он сумеет через год, два, откупившись, выбраться на свободу, эти два года из приятной достойной жизни придется вычеркнуть. Это там, у себя в кабинете, сидя в удобном кресле, можно почитывать в газетках уголовную хронику и удивляться, как матерому преступнику дали всего три года. Тут, за решеткой, голова работает совсем по-другому. Три года для заключенного целая вечность. Нужно не только дождаться свободы, но и суметь выжить в нечеловеческих условиях. В камере и минута тянется в десять раз дольше.
Часы Стеколкину оставили, и он иногда машинально поглядывал на стрелки. Через час железная дверь отворилась, и в камеру вошел Курдюк.
– Чего разревелся, как баба? – С порога пристыдил он друга.
– Как ты допустил, Ваня? – Слезливо вопрошал заключенный.
– А что я мог сделать? Паперный признался, есть его письменные показания.
– Какой мерзавец, – злобно изрек Стеколкин и шмыгнул носом.
– Его Постный прижал. Ты бы тоже при таком раскладе сдал родного брата, – усмехнулся полковник: – Где документы на участки? Надо с девчонкой рассчитываться.
– В кабинете, под томиками Ленина в шкафу. Хорошо, что успел оформить….
– Добро, возьму. Хочу сегодня с ней встретиться. – Курдюк вынул из кармана завернутый в бумагу кусок сырокопченой колбасы, ломоть хлеба и бутылку пива: – Закуси с горя. Завтра тебе передадут нормальной еды. Да и камеру сменят. Я распорядился, чтобы для тебя в кастелянской прибрали и телек поставили. Больше пока ничего сделать не могу.
– Ты к этой сучке поедешь, попроси ее с афганцем поговорить.
– О чем, Слава?
– Как о чем? Если они снюхались, пусть просит своего дружка. Коленев может повлиять на Постного, и меня выпустят.
Курдюк почесал затылок:
– Что-то в этом есть. Да, кстати, я пальчик нашему медику на экспертизу снес. Попросил как бы неофициально.
– Ну и что?
– Он в заморозке у нее лежал? Понимаешь?
– Он в заморозке у нее лежал? Понимаешь?
– Пока нет…
– Это значит, Кащея они давно ухлопали. И письмо фальшак. Мне из Москвы позвонили. Это не рука Гены. А чья рука, я теперь знаю. Представляешь, афганцу наш художник Василек письмо Кащеева нарисовал.
Стеколкина сообщение не заинтересовало:
– Ну что из этого?
– Ты здесь совсем отупел. Если письмо состряпал Коленев, ясное дело, он играет с девчонкой вместе.
– Поосторожнее бы надо с ней.
– Теперь уж чего осторожничать… – Усмехнулся Курдюк: – Мы теперь в одной упряжке.
– Так-то оно так… Я только роли афганца никак не пойму.
– Хули тут понимать? Он вдовец с денежками, она тоже не пустая. Вот и спелись.
– Думаешь, он и про нашу бумагу знает? – Веко у Стеколкина снова начало подергиваться.
– Девка свою игру ведет, а его использует. Поверь нюху старого мента.
– Хорошо бы… – Вздохнул Стеколкин. – Коленев страшный человек, проведает о Постном, нам всем не жить.
– Бог не выдаст, свинья не съест. Сейчас важно момент не упустить. Заводик прихватить, автопарк… Не мы, другие найдутся. А после драки кулаками махать дело пустое. Ну, бывай. – Курдюк поднялся, потрепал по плечу друга и вышел из камеры. Оставшись в одиночестве, Стеколкин шмыгнул носом. Не обнаружив в кармане платка, высморкался двумя пальцами и утер нос рукавом. Веко у Стеколкина больше не дергалось, и плакать он перестал. У чиновника появилась надежда. А если у человека есть надежда, он может не терять присутствия духа даже в тюрьме.
В последние дни Мака стала замечать странные взгляды своего телохранителя. Ей показалось, что он не читает свою книгу, а украдкой ее изучает.
– Ты чего пялишься, Трофим?
Он покраснел, но нашелся быстро:
– Вы красивая женщина, как не посмотреть.
Мака скривила губы:
– Я перед тобой столько время торчу голая, а ты только заметил?
– Почему? Я сразу заметил. Поначалу стеснялся, а теперь немного привык.
– Может, ты меня и трахнуть хочешь?
– Что вы, Мака? Я же ваш работник.
– Ну и что?
– Помню Пятака с его коленкой. У меня нет ни малейшего желания получить пулю.
– А если я тебя сама позову?
– Не позовете.
– Почему так думаешь? Ты парень вполне…
– У вас есть лучше.
– Все замечаешь. Ты случайно в мой конвертик и коробочку не заглянул?
– Какую коробочку? – «Искренне» удивился Трофим.
– Ладно, иди. А смотреть на меня можешь сколько угодно. Мне это даже приятно, – разрешила Мака и вернулась к себе в спальню.
Большую часть суток она проводила в постели. Сюда, словно в кабинет, к ней являлись с докладом ее работники, тут же она принимала Голенева. Олег не позвонил. Сама звонить Стеколкину она не хотела. Следующий шаг должны сделать они. Мака умела ждать. И дождалась. После обеда в кащеевский кооператив на мотоцикле с люлькой прикатили два милиционера. Молоденький сержант потребовал, чтобы его провели к хозяйке.
– Мака, к вам мент. – Доложил Трофим.
– Чего ему надо?
– Сказал, по личному делу.
Мака нехотя набросила халат и вышла в гостиную. Сержанта привели следом.
– Вас просили приехать в деревню Щеглы на лодочную станцию. – Сообщил он, переминаясь с ноги на ногу.
– Кто меня просил? – Решила уточнить девушка.
– Полковник Курдюк.
– Почему именно туда?
– Не знаю. Кажется, на лодочной станции намечается какое-то мероприятие по случаю вступления нашего мэра в должность. Товарищ полковник там будет по службе.
– Во сколько?
– В шестнадцать ноль-ноль.
– Хорошо, я подумаю.
– Как доложить?
Мака усмехнулась:
– Так и доложи, захочу – приеду, захочу – нет.
Милиционер хмыкнул и направился к двери. Мака услышала, как во дворе затарахтел мотоцикл. Она вернулась в спальню и вызвала Трофима.
– Подготовь банду Косяка. Без пятнадцати четыре я еду в Щеглы. «Мерседес» отмой до блеска, и пушку держи при себе.
– Будем воевать с милицией? – Улыбнулся Трофим.
– Что-то ты стал больно разговорчивым. Мы так не договаривались.
– Извините.
– Так-то лучше. А теперь иди, я буду одеваться.
Трофиму очень хотелось спросить хозяйку, почему раздеваться в его присутствии она позволяет, а одеваться нет. Но телохранитель решил не напрягать ситуацию и молча вышел.
Без пятнадцати четыре ворота кащеевского кооператива раскрылись, и на улицу вырулил автомобильный кортеж. Впереди в черном «мерседесе» ехала Мака, следом за хозяйкой тянулись два БМВ и микроавтобус. Соблюдая дистанцию в пять метров, машины покатили в сторону от города. Через полкилометра свернули на проселок, который тянулся вдоль реки Глуши. Не доезжая деревни Щеглы, переехали мост и спустились к берегу. Строение лодочной станции светилось свежеструганными досками. Их совсем недавно покрыли специальным лаком, и этот лак в лучах низкого осеннего солнца блестел, утомляя глаза. На берегу стоял длинный прицеп с лодками. Лодки тоже сверкали свежей краской, поскольку пришли прямо со склада и воды попробовать не успели. Мака отметила на борту каждой звучное название. Одна лодка называлась «Слава», другая – «Победа», третья – «Молния». Борта остальных разглядеть не смогла. На пригорке, недалеко от здания самой станции имелась большая круглая беседка. В ней дремал одноногий дед Корольков, которого хозяин лодочной станции за мизерную плату нанял сторожем. Корольков сообразил, что кащеевская банда лодки воровать не будет, а скорее всего, возьмет дань с хозяина. И решил, что это его не касается. Мака дала знак водителю БМВ. Он остановил машину, за ним остановились остальные. Трофим подогнал «мерседес» к зданию лодочной станции, а сопровождающие остались метрах в тридцати. Из двух БМВ и микроавтобуса выгрузились «партизаны» Жоры Косяка, да так и остались торчать рядом с машинами в ожидании дальнейших указаний.
Мака из «мерседеса» не выходила.
Через минуту к лодочной станции в клубах пыли подкатил милицейский УАЗ. Курдюк тяжело вывалился из передней двери и медленно направился к «мерседесу». Мака кнопкой приоткрыла окно.
– Ты зачем свою армию привезла? – Поинтересовался полковник.
– Потому что ты хам. А хамам доверять нельзя. – Ответила Мака.
– Ладно, не лайся. Знаешь, кто старое помянет, тому глаз вон. Выходи, побалакаем. – Курдюк взялся за ручку дверцы «мерседеса», но Мака его одернула:
– Убери лапы. – И кивнула Трофиму. Тот быстро покинул водительское кресло и, приоткрыв дверцу, помог хозяйке выбраться.
– Нам бы с тобой с глазу на глаз. – Намекнул Курдюк, выразительно посмотрев на телохранителя.
– Где? – Поинтересовалась Мака.
– Пойдем на станцию. Хозяин приедет позже, там сейчас никого. – И Курдюк кивнул на свежевыструганные доски крыльца.
– Подожди здесь. – Приказала Мака Трофиму и решительно поднялась на ступеньки. Начальник милиции едва успел подняться за ней и распахнуть дверь.
Внутри пахло деревом и лаком. Мака поморщилась:
– Окно хоть открой. Я здесь задохнусь. – Полковник послушно распахнул окна.
В центре большой комнаты стоял длинный стол и больше десятка стульев. Вдоль стен Мака заметила кожаные диваны, а в правом углу у окна новый конторский стол и сейф. Она поняла, что это и есть место хозяина станции. В левом углу в навал лежали спасательные круги и жилеты.
– Садись, в ногах правды нет. – Курдюк указал на диван.
– Постою, от лежки и отсидок жопа устала. Бумаги принес?
– Как договорились.
– А бабки?
– Мака, это уж слишком…
– Я же предупредила, за хамство придется платить.
– Давай обойдемся без воспитательной работы с массами. Ты и так не в накладе. А наличности у нас нет.
– Где Стеколкин? Я ждала его.
– Вот об этом я и хотел с тобой парой слов перекинуться.
– Валяй, но сначала документы на участки.
– Они в машине. Могу принести.
– Ладно, потом. Чего ты хотел?
– Стеколкин в камере.
– Что? – Мака смерила полковника подозрительным взглядом: – Ты посадил друга?
– Пришлось. Постный раскопал взятку и заставил Славу расколоться. Дело очень скверное. Помоги.
– Я?
– Да, ты можешь.
– Каким образом?
– Ты же знакома с Коленевым?
– Допустим.
– Упроси его повлиять на Постного. Они же друзья детства. Да и зависит мэр от афганца. Завод на его денежки построил. Коленеву не откажет.
– А мне что за дело?
– И тебе есть полный резон. Сделаешь, я закрою глазки на письмо из Нью-Йорка.
– При чем тут письмо?
– Его же твой дружок с Васильковым состряпали. Сечешь? Это уже после того, как вы Кащея…
– Не пугай. Я тебя, с твоими страшилками, в гробу видела. Ты же меня понимаешь, Ванька?
– Ладно, не лезь в бутылку. Как человека прошу.
– Если я скажу «да», сколько?
– Мака… – Курдюк развел руками: – Ты же теперь с нами. Засудят Стеколкина, мало ли как пойдет. Он трусоват, болтать начнет, да и вообще, без него будет трудно. Он в бумагах хорошо соображает.