– Как не живет? – Лена побледнела, но, понимая свое положение, эмоции контролировала.
– По словам директора детского дома, ее удочерил замечательный человек. Такой же афганец, как твой покойный муж. Ты, скорей всего, сможешь вернуть ребенка, но формальности возьмут время.
– Я поняла. А вторая новость? Вы же сказали, их две…
– Вторая очень хорошая. Директор глуховского детдома согласна принять тебя на работу. Тебе доверят младшие классы. Я поручилась за тебя, и надеюсь, не пожалею…
– Я постараюсь…
– Я хочу тебе сказать, только не обижайся, я своей стариковской мудростью должна же с кем-то делиться… Ты еще очень молода. Я в двадцать шесть только поступила в аспирантуру. Ты вполне привлекательная. Тоскливое больничное выражение скоро тебя оставит, и станешь просто красавицей. Не сторонись хороших мужиков. Выходи замуж.
– Мне пока рано об этом думать, – смутилась Лена.
– Женщине никогда не рано думать о замужестве. Бывает только поздно. – Возразила Пучкова: – И вот еще, – она взяла со стола свою сумку, напоминающую огромный кошелек, расстегнула ее и достала конверт: – Здесь тебе на первое время.
– Что это? – Вздрогнула Лена.
– Деньги. Возьми, знаю, они тебе очень пригодятся.
Лена отодвинула конверт:
– Нет, Мария Васильевна, денег я от вас не приму. Вы же работаете, и живете на это. Если будете каждому больному совать деньги, пойдете по миру.
Профессор улыбнулась:
– Милая, мы же стали друзьями. Скажу тебе, как вполне здоровому разумному человеку, твой случай очень редкий в нашей практике. Почти шесть лет ты не помнила ничего. Даже на имя свое не откликалась. И вдруг полное возвращение памяти при полной адекватности. Это даже в истории психиатрии чудо. Я тебе даю деньги не как пациентке, да ты и лечилась у меня всего месяц, а как своему молодому другу. Ты же совсем одна. Ни родных, ни близких. Скажу тебе по секрету, я их получила за статью, в которой описала ход твоей болезни.
Лена осторожно взяла конверт и заглянула в него. Там лежали три бумажки зеленого цвета.
– У нас теперь такие деньги? – Удивилась она.
– Это доллары. Их меняют на рубли в обменных пунктах. Таких пунктов сейчас очень много. Не меняй сразу все. На сто долларов можно скромно прожить месяц.
– Спасибо, Мария Васильевна. Я никогда не забуду вашей доброты.
– Оставь, милая. Я поступаю, как поступил бы всякий нормальный человек. Папа нас предупреждал, хочешь стать врачом, научись давать.
– Он же не деньги имел в виду…
Пучкова улыбнулась:
– Знаешь, милая, деньги дать гораздо легче, чем раздавать вам душу. Мои пациенты считаются душевно больными, значит, и души требуют больше. А захочешь меня отблагодарить, напиши, когда обустроишься. – И она снова раскрыла свою сумку-кошелек и достала визитку: – Здесь мой адрес и все телефоны.
Лена шла по улице и видела много нового и непонятного, но ничему не удивлялась. Ни вывескам казино, которых раньше никогда не было, ни витринам магазинов, заманивающих западными шмотками, ни плакатам с рекламой американских сигарет. Пучкова давала ей читать свежие газеты, и Лена некоторое представление о теперешней родине получила.
Да и память ее восстановилась полностью. Она вспомнила все. Не вспомнила только, как оказалась в Москве. Ей стало плохо на кладбище, когда в землю опустили пустой свинцовый гроб, якобы с останками мужа. Лена потеряла сознание и, очнувшись, ничего не помнила. Она даже не могла сказать, как ее зовут. Теперь она узнала, глуховские врачи оказались бессильны, и ее привезли в Москву, в институт имени Ганнушкина.
У метро Сокольники она спросила у старенького москвича, где находится автовокзал, и без проблем добралась до Щелковской. Автобус уходил через полтора часа. Она поменяла деньги, выпила в буфете стакан кофе с сосиской и уселась на скамейку в зале ожидания. В больнице ей вернули все ее вещи и документы. В паспорте лежала фотография. Она с мужем и дочкой. Дочке тогда исполнилось четыре года. На обратной стороне карточки рукой мужа было написано: «Ситенковы в сборе – папа Паша, мама Лена и Ирочка». Лена спрятала фото с паспортом обратно в сумку и заплакала. Здесь за ней врачи не следили, и сдерживаться больше необходимости не было. Она плакала тихо, не вытирая слез. К ней подошла уборщица с ведром и щеткой.
– Чего плачешь, молодуха? Кошелек сперли?
– Нет, все в порядке. – Ответила Лена. Достала из сумки платок, зеркальце и тушь. Вытерла слезы, подчернила ресницы.
– Ты чего-то уронила. – Сказала уборщица и потащила свое ведро дальше. Лена нагнулась и увидела бумажный квадратик. Это была визитка заведующей отделением. Она поднесла визитку к глазам и прочла: «Лауреат государственной премии, доктор медицинских наук, профессор Мария Васильевна Пучкова».
Лена бережно убрала визитку и подумала: «Такой большой человек и ничего из себя не корчит». Она еще не знала, что так обычно и бывает – чем значительнее личность, тем меньше ей нужно это демонстрировать.
Трофим благополучно выбрался из кащеевского кооператива прямо под носом у двух милиционеров. Они бродили вдоль забора, неся вахту снаружи, пока внутри шла облава. Прокравшись по заросшей крапивой канаве вдоль дороги, он добрался до пустыря, пересек его и очутился на глуховском городском кладбище. Здесь покоился его дядя, и Трофим с матерью иногда навещали его могилу. Молодой человек прошел по главной дорожке до маленькой часовни и свернул на узкую тропинку между памятниками. Дядю похоронили возле березки в самом конце кладбища. Березка тогда была совсем юная, теперь подросла и заматерела. Сейчас она стояла почти без листьев, сбросив их и на участочек с дядиным бетонным памятником. На нем имелась линялая фотография на керамическом овале и надпись «Ляхов Григорий Тимофеевич 1939–1985». Дядя Трофима утонул, прыгнув с обрыва в речку Глушу в нетрезвом виде. На его похоронах и произошла драка, за которую племянник получил срок.
Молодой человек руками сгреб листья с памятника, огляделся и присел на малюсенькую скамейку. Но в мыслях своих он находился далеко от покойника. Трофим думал о Маке. «Неужели ее арестуют?» Меркантильный страх лишиться работы сердце Трофима не тронул. Он по-человечески волновался за судьбу девушки. За то короткое время, что Трофим прослужил ее телохранителем, глубоко привязаться к хозяйке он не успел. Но жизнь рядом с ней настолько его захватила, что он не понимал, как сможет существовать дальше в другом качестве. С Макой Трофиму жилось интересно. Сейчас его словно лишили увлекательной книги, не позволив дочитать ее до конца. Все что творила молодая хозяйка кооператива, если и не нравилось ее телохранителю, то не восхищать его не могло. Мака сделалась его загадкой. Ему сейчас страшно хотелось посмотреть, что она вручила ему перед облавой, и он старательно боролся с этим искушением. Но любопытство пересилило. Трофим достал из-за пазухи конверт и сверток. Конверт отложил, а сверток спрятал обратно. Конверт Мака не запечатала. Ни адреса, ни фамилии на нем не имелось. Трофим осторожно открыл конверт и достал лист бумаги c гербом города. Под гербом шел текст, отпечатанный на машинке. В правом углу значилось – «В городскую прокуратуру». Трофим вздрогнул. Слово «прокуратура» действовала на него, как удар бича. Но любопытство взяло верх, и он прочитал весь текст
«Мы, нижеподписавшиеся, начальник милиции И.А. Курдюк, заведующий хозяйственным отделом горисполкома Д.П.Максюта и инспектор по делам недвижимости и застройки В.А. Стеколкин, берем на себя ответственность за ликвидацию мэра города Постникова Тихона Иннокентьевича. Делаем мы это по сугубо идейным соображениям. Товарищ Постников своим руководством довел город до крайней степени нищеты, коррумпированности и криминала. Чтобы остановить его вредную деятельность, мы и пошли на физическое его устранение».
Трофим машинально огляделся, ни видит ли кто, чем он занят. Но в будний день народ кладбище не посещал. Молодой человек успокоился и перечитал текст еще раз.
«Ничего себе, заява», – удивился он. Потом, поразмышляв о содержании послания, вспомнил о мэре Постникове. Мэра никто не убивал. Выходит, они признались в том, чего не делали. «Странно», – Подумал Трофим и убрал лист обратно в конверт. Посидел немного, раздумывая о загадочном признании, и достал из-за пазухи сверток. Теперь он должен посмотреть и его. Конверт Трофима озадачил и сильно заинтриговал. Остановиться он уже не мог. Развернув бумагу, обнаружил коробочку из красного сафьяна и цепочку с миниатюрным ключиком. Расстелив бумагу на коленях, осторожно вставил ключик в малюсенькую замочную скважину и так же осторожно повернул ключик. В коробочке сработала пружина, и она распахнулась. Трофим не был робкого десятка, но у него пробежали по спине мурашки. Когда он закрывал коробочку и заворачивал ее обратно в бумагу, руки у него дрожали.
С кладбища Трофим возвращался через главный вход. На дороге, напротив кладбищенских ворот, находилась крытая автобусная остановка. На ее стене висел обрывок с расписанием. Городские автобусы в Глухове ходили не часто, и надо было знать время. Автобус опоздал на пятнадцать минут, но до центра молодого человека довез. Трофим три дня не был дома, и мама очень обрадовалась.
– Как чувствовала, что заявишься! Вот пирог испекла. – Сказала она сыну и добавила: – Твоя хозяйка звонила.
– Что сказала?
– Сказала, что у нее все в порядке, и она тебя ждет.
Трофим кивнул и пошел мыть руки.
Они обнялись крепко, по-мужски. До этого момента Олег не осознавал, что Алексей Михайлович Нелидов стал ему таким близким человеком. Они еще постояли друг напротив друга, всматриваясь один в другого.
– Мы вас вчера ждали. – По тону Нелидова Олег понял, что отставной подводник на него обижен.
– Алексей Михайлович, не мог я у вас ночевать. Поймите меня правильно. Ни к вам, ни к Нине Петровне это отношения не имеет…
– Понимаю… Тоня, – вздохнул Нелидов и указал Голеневу на директорское кресло: – Занимайте капитанский мостик, раз приехали.
– Зачем, Алексей Михайлович? Директор теперь вы, а я ваш акционер. Не надо ничего менять. – Олег уселся в кресло для посетителей и стал с любопытством разглядывать бутылочки на письменном столе.
– Да, наши новые образцы. – Улыбнулся Нелидов: – Понимаете, я подумал, если зимой зарабатывать не будем, очень накладно. Ремонт оборудования, поддержание автоматов, вообщем, сплошные расходы. Вот и решил минеральной водой с Черной речки торгануть. Там ключик бьет. Вода прошла экспертизу, в ней йод, немного железа и натрий. Рискнул без вашего ведома цех открыть. Думал, разорюсь, покрою из своих… А вот получилось. Вполне приличная столовая вода. Уже двадцать вагонов продал. И производство пластиковых стаканов тоже решил на зиму не останавливать. Их по всему югу хозяева кафе и разных забегаловок закупают охотно. Так что как акционера, могу вас обрадовать, хоть и меньше, чем летом, но прибыль пошла. У вас на счету вполне солидная сумма.
Олег поднялся и пожал Нелидову руку:
– Вы гений! Алексей Михайлович, честное слово, я сразу понял, что с делом вы справитесь, но такого размаха, простите, не ожидал. Выходит, теперь мне у вас надо учиться.
– Вы помоложе, можете и поучиться у старика…
– Тоже мне старик!? Полтинника нету.
– Я уже пенсионер со стажем. – Усмехнулся Нелидов: – Если бы не вы, так и сидел бы возле гаража да копался со своей «Волгой». Кстати, тут два отеля на берегу на грани закрытия. У города не хватает денег на их ремонт. Власти предложили передать их нам в кооператив. Соглашаться?
– Какие?
– За кафе Ласточкой «Парус» и ваш любимый пансионат «Дружба».
– «Дружбу»!? – Ужаснулся Голенев: – «Дружбу» нельзя.
– Почему? – Удивился Нелидов.
– Часы не ходят. Чинить дорого. – Пояснил Олег и прыснул. Нелидов захохотал вместе с ним. Мужчины вдоволь насмеялись.
– Так что с отелями? – Напомнил Алексей Михайлович, утирая платком слезы смеха.
– Решайте сами. Вы уже в деле лучше меня разбираетесь.
– Хорошо, я подумаю.
– Подумайте.
– Послушайте, Голенев, мы, кажется, давно перешли на «ты»?
– Было дело. Даже, выпили, сразу после гибели Тони.… Но тогда я соображал плохо.
– А мы сейчас еще раз выпьем. – Нелидов ловко откупорил одну из минералок, они, веселясь, распили ее на брудершафт и расцеловались.
– А ты прав, водичка, действительно ничего. – Похвалил Олег новую продукцию их кооператива.
– Видишь, и зима у нас теперь сезон. – Нелидов явно остался доволен впечатлением Олега от его директорства.
Голенев подтвердил:
– Вижу, дела идут. А я уж думал, все плохо…
– Почему так думал?
– Иду в кабинет, в приемной пусто. Решил, что ты на зиму дочку сократил и без секретаря обходишься.
– Инна в декрет ушла, а секретарша у меня есть. Это для тебя сюрприз. Она, видно, ждала, да не выдержала и спряталась…
– Не интригуй, Алеша.
Нелидов нажал на звонок. Дверь открылась и в комнату вошла Ира. Голенев привстал и полез в карман за расческой. Это была та самая москвичка Ира, с которой он познакомился, когда только начинал кооператив. У них случился бурный красивый роман, но у Иры был жених в Москве, и она к нему вернулась. Потом Ира приехала. Она поняла, что любит Олега, но Голенев уже женился на Тоне.
– Ты?
– Я. Не узнаешь?
– Ты изменилась.
Ира сегодня выглядела совсем иначе. Раньше она одевалась эффектно, с налетом некоторой артистичности. Сейчас на пороге стояла строгая молодая женщина в сером английском костюме. И только юбка, не до конца прикрывавшая ее точеные коленочки, напоминала Иру из их весны.
– Заходите Ирочка, зачем на пороге стоять. – Улыбнулся Нелидов: – Сейчас мы еще поговорим, а потом покормите его где-нибудь, да хоть в «Ласточке». Сегодня там как раз Моня Корзон играет. Наш путешественник скрипку любит. Вспомните былые деньки, – и повернулся к Олегу: – Не возражаешь, Голенев?
Олег не возражал.
– Оттуда она взялась? – Спросил он Нелидова, когда за секретаршей закрылась дверь.
– Ира здесь давно. Помнишь, она к тебе приехала, а ты уже женился. Она с тех пор и живет. Как-то пришла ко мне и попросилась на работу. Я сказал – дочь уйдет в декрет, приходи. Она и пришла. Она тебя по-прежнему любит и все про тебя знает. Ты рад встрече?
– Не знаю.
– Все понимаю, Олег. Но ты парень молодой, а она девчонка хорошая. Немного столица ее подпортила, но московская шелуха с нее уже сошла. Да и чувство она пережила сильное. Такие вещи людей меняют… Подумай. – И Нелидов перешел к делам. Но, заметив, что акционер слушает его рассеянно, беседу прекратил:
– Иди с Иркой пообедай, а то вижу, тебе уже не до старого подводника.
– Прости, Алеша, но с Ирой ты меня озадачил…
– Вот и разберитесь. – Улыбнулся Нелидов и снова вызвал секретаршу.
Они брели по улице, и каждый не знал, с чего начать.
– Ты хочешь есть? – Наконец спросила Ира.
– Нет.
– И я нет. Тогда пойдем к тебе.
Он ничего не ответил. Она взяла его под руку, вывела на проезжую часть. Через минуту возле них притормозил частник.
– К пансионату «Дружба», – бросила Ира водителю, и тот тронул с места.
По дороге снова молчали. Молчали и выйдя из машины. Так же молча поднялись по лестнице. Перед дверью Ира взяла из рук Голенева ключ и сама открыла номер. Они вошли. Она обняла его, начала целовать. И заговорила. Заговорила быстро, словно боялась, что он ее остановит:
– Милый, я не знаю, как тебя дождалась. Я все эти месяцы жила только тобой. Я знаю, сколько тебе досталось горя. Поверь, я вместе с тобой плакала, когда узнала про Тоню. Я не могла приехать в твой Глухов. Это значило навязывать себя. Но и в Москву я не могла вернуться. Здесь твой кооператив, здесь наш номер, тут наше море. Я ждала тебя здесь. Ты можешь меня презирать, думать, что я на тебя вешаюсь, но только не прогоняй. Я тебя люблю. – Она сняла с него рубашку, усадила в кресло и быстро сама разделась. Обнаженная, она была так же прекрасна, как и при их первом интимном свидании. Но тогда Олег при виде ее тела испытывал восторг и нежность, а теперь нечто вроде жалости. Но она продолжала ласкать его, и он завелся. Нет, он не бросился на нее, не воспользовался ее желанием, чтобы удовлетворить свое мужское начало. Он просто позволил ей отдаться ему. Она любила его, а он принимал это не без удовольствия, но и без особой страсти.
– Ты меня так и не простил? – Шептала Ира, поглаживая ему грудь и шею, целуя следы от его ранений: – Как я казню себя, что уехала. Прости. Я тогда не знала, что ты один и есть мой единственный мужчина. Делай со мной, что хочешь. Я твоя вещь. Я хочу принадлежать тебе без остатка. Все для тебя. Мне самой ничего не нужно… Я так настрадалась без тебя. Я никого к себе даже близко не подпустила. Веришь мне?
Он верил, но никаких эмоций от этого не испытывал. Она поняла и заплакала.
– Почему ты плачешь?
– Ты меня не любишь, а жалеешь…
Он провел пальцами по ее волосам, положил ее голову себе на грудь, и понял, что хочет спать:
– Давай немного отдохнем. Поговорить у нас еще будет время.
Она затихла у него на груди, прижавшись к нему всем телом. Но заснуть он не смог. Близость красивой молодой женщины наконец разбудила в нем страсть. Он взял ее жадно, как взял бы всякую красивую самку, что оказалась под боком. В этом его мужском порыве места для нежности и любви не оставалось.
Потом они оба уснули. Она держала в своих руках его руку и во сне улыбалась. Наконец любимый был рядом.
Он проснулся первым. Осторожно высвободил свою руку и встал. Она подсунула ладошки под щеку и продолжала спать. Сейчас он ощутил нечто вроде нежности. Она так доверчиво пребывала с ним, что не умилиться он не мог. Он и умилился, разглядывая ее шоколадное от загара тело с маленьким белым браслетиком от купальника. Затем осторожно накрыл ее простыней и пошел к морю. Днем на пляже он застал ту же пожилую даму в соломенной шляпе, но уже без длинного белого пальто, а в волнах резвился, издавая самые невероятные звуки, толстый бородач. Дама кивнула афганцу, как старому знакомому, и улыбнулась. Олег ответил ей, снова помахав над головой полотенцем, и побежал в море. Он долго и с удовольствием плавал. Дама давно ушла, а толстый бородач выбрался на берег и проделывал странные упражнения, видимо, отчаянно борясь с излишками веса. Потом и он ушел. Голенев выбрался из воды, пробежался по прибрежной гальке и сел на разогретый солнцем валун. Камень еще не остыл, хотя само солнце уже коснулась черты, отделяющей моря от неба.