— Дамочки, там вот уголочек вроде отошел… Да-да, вон тот… Виталик, а ты с полом-то особо не надрывайся. Все равно заблюют… Решеточку лучше протри.
— Привет вождю краснокожих! — приложил кулак к сердцу вошедший Елагин. — Да здравствует свободный труд! Рабство долой!
— Это не рабы, а спонсоры. Помогают родной милиции. Молодцы! Во, смотри: потолок — как новый.
— Не переживай, это ненадолго. До первой крови. А люстра тоже новая?
— Да откуда? Это дамочки старую отмыли. Представляешь, я седьмой год здесь и не знал, что у нее плафоны — белые. Думал, коричневые и есть.
Паренек в каморке разогнулся, пристраивая ведро с водой на табуретку, и Сергей тут же узнал в нем задержанного когда-то морячка. Николай, перехватив взгляд Елагина, мгновенно выволок того в коридор.
— Ты это… Молчи, ладно? Я шефу сказал, что за свои деньги рабочих нанял. Ему-то какая разница? А мне мать Виталика — ну, морячка этого — сама предложила. Мы, говорит, с дочкой как раз в ремонтной бригаде работаем, за один день вам все сделаем в лучшем виде. И насчет материалов не беспокойтесь — у нас все свое. Только, говорит, про этот патрон проклятый никуда не сообщайте, а то ж у сына неприятности будут. Он в отпуск приехал и вроде как сувенир с корабля припер. Хотел с друзьями событие отметить… Ну а нам что? Нам помогут — и мы поможем.
— Помощь органам правопорядка есть святой долг каждого гастарбайтера, — улыбнулся Сергей. — Шеф где?
— Где всегда. Только если ты опять с рапортом, так лучше не суйся. Он из управления злой приехал, как кавказская овчарка. Сейчас нервы успокаивает.
Подполковник Серебряков, как и неделю назад, пребывал во дворе здания отдела, все в том же сержантском кителе и возле тех же «Жигулей», уйдя почти по пояс в подкапотное пространство. Лязгающие звуки, доносившиеся оттуда, перемешивались с чувственным матом, призывами вернуть Сталина и поставить вредителей, выпускающих такие машины, к стенке. Без суда и следствия.
Сергей громко кашлянул. Шеф вынырнул из-под капота и, увидев подчиненного с бумагой в руке, грозно потряс в воздухе гаечным ключом.
— Уйди, Елагин! Богом прошу, уйди! Не доводи, как говорится, до греха… Патрон — в патроннике!
Подчиненный не сомневался, что отечественный автопром может довести до греха даже апостола, и поспешил укрыться в здании вместе с рапортом.
* * *Спустившись из раздевалки в спортивный зал, Елагин застыл, словно пораженный греческой красавицей Медузой Горгоной. Прямо на ринге, на двух табуретках — затылком на одной и пятками на другой — лежал, прикрыв глаза, здоровяк Соломин. Тот самый дебошир из гостиницы. Его руки мирно покоились на груди, а на животе восседал парень, ритмично отжимавший полуторапудовую гирю.
Зрелище тянуло на «Минуту славы».
— В чем дело, юноша? — раздался знакомый голос. — Вы что, никогда раньше не видели гирь?
Елагин обернулся. Около него стоял один из тех собровцев, что приезжали к ним в отдел.
— Приветствую! Меня Анатолий зовут. Репин. Значит, решился?
— Да… Две ночи думал.
— Вот и прекрасно. А… — Репин с деланым недоумением посмотрел на пустые руки Елагина, — бинты и йод где?
— Я не взял. А разве надо?
— Нам — нет… — уклончиво повел плечами собровец.
— Пикассо, кончай пугать человека! — прокряхтел Соломин, косясь на них с табуретки.
— И правда, не слушай его, братишка, — поддержал Соломина сидевший у него на животе коллега, опуская гирю на пол. — Ничего этого не надо. Здесь медпункт рядом, у них все свое. Даже гипс имеется.
— Добрые у нас ребята, да? — толкнул Репин Елагина локтем. — Кстати: тот, кто сидит, — это Леха Быков. Ну а того, на ком сидят, ты должен помнить. Димуля Соломин. Книга Гиннесса по нему плачет.
— Помню, конечно.
— Ну разумеется. Такого один раз увидишь, так уж не забудешь до конца своих дней. Из цирка к нам пришел. Силовой жонглер.
— А что в цирке — надоело?
— Выперли за нарушение трудовой дисциплины. Медведя самогонкой накачал. Зверю, понимаешь, на арену, а он лыка не вяжет. На четырех лапах и то стоять не может — какой уж там хула-хуп крутить. Режиссер орет, дрессировщик с кнутом вокруг бегает, помощники суетятся… А тут как раз Солома появляется, с очередной банкой. За добавкой, оказывается, бегал. Его в тот же день — на улицу без парашюта.
— Сильно. Слушай, а почему ты — Пикассо?
— По причине необразованности. Это единственный художник, чью фамилию наши неучи в состоянии упомнить. Кроме Петрова-Водкина, разумеется.
— А при чем тут художник? Из-за того, что Репин?
— Нет, брат. Художник — это не тот, кто Репин, а тот, кто картины пишет.
— Пикассо у нас тоже картины пишет, — усмехнулся Быков, просунувшись через канаты и подходя к ним. — Вот сдашь экзамен — сможешь оценить его произведения. Тогда и поймешь, почему Пикассо. А пока что, если готов, милости просим на ринг. Для начала сразишься с нашим меньшим братом…
И Леха, мрачно улыбнувшись, кивнул на все еще возлежавшего на табуретках Соломина.
Спустя несколько минут Быков и Репин уже сидели на полу возле канатов, с интересом наблюдая за боем и изредка обмениваясь короткими комментариями, словно телекомментаторы.
— Техника, конечно, не шибко, но удар хорошо держит.
— Это потому, что Солома не бьет толком.
— Ха… Если бы Солома всех новичков бил толком, кто б вообще у нас работал?
— Он просто не может. После пикника еще в себя не пришел. Но парнишка все равно молодец. Помню, я с Соломой спарринговал, так он попал один раз. Хорошо попал — башка дня два гудела, словно ведро водки выжрал… О — Николаич!
К бойцам, наблюдая за происходящей на ринге драмой, подошел командир отряда Иван Николаевич Кленов, чье служебное удостоверение наверняка было настоящим.
— Ну, как кандидат?
— Да пока жив… — пожал плечами Быков. — Но на подходе…
— Я с ним в раздевалке немного переговорил. Парень вроде хороший. В детдоме вырос, потом — то ли лицей, то ли колледж, путаю все время… Техникум по-нашему. Потом — армия. Между прочим, в морской пехоте служил. Снайпер. Нам такие нужны.
— Снайперы не только нам нужны, но и всему прогрессивному человечеству. Причем у нас шансов значительно меньше, потому что у человечества зарплата в несколько раз… Оп-па!
Ни Кленов, ни Быков с Репиным не успели толком понять, что же произошло. Только что Соломин, окончательно загнавший соперника в угол и, казалось, готовый вот-вот отправить того в нокаут, вдруг сам, морщась от боли, опустился на колено перед Елагиным.
— Я же говорю: после пикника в себя не пришел… — бесстрастно констатировал Репин. — Печень у нашего маленького друга настолько увеличена, что в нее трудно не попасть. Тем более ежели снайпер.
— И все равно: Солому завалить — это вам не около почему, — философски покачал головой Быков. — Могет, значит, новенький.
— Вот и проверь, — кивнул ему Кленов.
— Николаич, да ничего, я в порядке, — прокряхтел все еще коленопреклоненный Соломин.
— Я вижу, — отозвался командир и повернулся к надевавшему накладки Быкову: — Ты это… Не очень, ладно? Левую свою не включай на полную. Отряд, конечно, не подводи — марку всегда держать надо, но парень-то неплохой. Ему и так по жизни досталось…
— Не боись, Николаич. Он ничего не почувствует.
Марина не находила себе места. Наталья, конечно, вроде как подруга, и одна за стойкой справится, но кто знает, что директрисе в голову взбредет? Вызовите, скажет, Наумову ко мне — и что тогда Наталья врать будет? А сегодня, в тяжелые безработные времена, на это место желающие быстро найдутся.
К счастью, самой директрисе тоже приспичило отъехать. На совещание в городскую администрацию, о чем она, выходя, предупредила стоявшую за стойкой Самсонову. Та согласно кивнула и украдкой подмигнула напарнице.
— В администрацию, как же… — съехидничала она, когда за директрисой закрылась дверь. — Знаем мы эти совещания. Поехала совмещать приятное с полезным.
Про шашни их директрисы с начальником городского ОБЭПа знали все работники гостиницы. Оба были обременены семьями и встречаться во внерабочее время особых возможностей не имели. Поначалу обэпник приезжал прямо сюда, в гостиницу, польстившись на адюльтер со всеми удобствами. Но, поймав пару раз за спиной ироничные взгляды, счел за благо репутацией не рисковать. Юрьевск — город хоть и областной, но маленький.
Однако, судя по тому, что обэповцы не докучали проверками, роман их шефа с директрисой продолжался. Ходили слухи, что теперь любовники снимают квартиру в новостройках за железнодорожным вокзалом. Якобы видели их там, и неоднократно. Слава богу, видели не папарацци.
Едва начальница исчезла, Марина бросила взгляд на часы. Все мысли были заняты одним Елагиным — успеть на его экзамен, поддержать. Она сама удивлялась, как быстро он вошел в ее жизнь, как будто всегда в ней пребывал. Не то что Ромка.
Однако, судя по тому, что обэповцы не докучали проверками, роман их шефа с директрисой продолжался. Ходили слухи, что теперь любовники снимают квартиру в новостройках за железнодорожным вокзалом. Якобы видели их там, и неоднократно. Слава богу, видели не папарацци.
Едва начальница исчезла, Марина бросила взгляд на часы. Все мысли были заняты одним Елагиным — успеть на его экзамен, поддержать. Она сама удивлялась, как быстро он вошел в ее жизнь, как будто всегда в ней пребывал. Не то что Ромка.
Ромка, Ромка… Он, вообще-то, не игрушечный. В шкаф не засунешь. Да и переживает по-настоящему.
Марина вдруг вспомнила, как они познакомились. Собственно, с подачи Натальи, которая однажды нагрянула к ней в гости с двумя парнями — своим одноклассником Олегом и его младшим братом Ромой. Младший тогда только что по потолку не ходил, чтобы ее рассмешить. И у него получилось. Хохотали весь вечер, под конец уже челюсти сводило. А сейчас и не вспомнить над чем. Просто Ромка создал такую атмосферу. Будто смешинки в воздухе кружились. И выбрал беспроигрышную тактику. Начни он банально к ней клеиться, как многие другие, шансов у него не было бы вообще. Парней младше себя Марина не воспринимала. А Ромка сумел стать исключением — такой легкий, веселый, находчивый, свой в доску. Вылитый Гекльберри Финн, который настолько покорил ее воображение в третьем классе, что стал героем ее снов и грез. И роман их начинался легко и весело. Прогулки под щекастой луной, нежный поцелуй в шейку, и пошло-поехало. Любовником он оказался не слишком опытным, но старательным и пылким. Мальчишка, одним словом. И ей это мальчишеское в нем импонировало. До тех пор, пока он не начал заявлять на нее права. И вся легкость из отношений куда-то улетучилась. Очарование прошло, на смену ему пришли проблемы. А сами отношения стали представляться ей гирей, которую она вынужденно таскала за собой. Точнее сказать, гиря в лице Ромки за ней таскалась. Он мог заявиться в отель и устроить сцену ревности, если ему показалось, что кто-то из посетителей проявляет к ней слишком явные знаки внимания. Он звонил ей по нескольку раз на дню, устраивая допросы. Он шпионил за ней, когда она встречалась с подружками. Как-то раз полез к ней по чужим балконам, пьяный в хлам, и чуть не свалился… В общем, делал все, чтобы ее чувства к нему (назвать это любовью у нее язык не поворачивался) сошли на нет. И все его неадекватные выходки вопреки эффекту, ожидаемому горе-любовником, вызывали у нее скуку и раздражение.
Но все равно… Жалко его.
— Наташ, я тоже ненадолго испарюсь, ладно?
— Конечно…
Ловля машины, время на дорогу, поиски на стадионе — где у них тут экзамены по рукопашному бою… Когда она, наконец, оказалась в зале, там было уже пусто. Только не засохшая еще кровь на ринге. И чей-то кариесный зуб.
Марина вернулась в коридор, расстроенно оглядываясь по сторонам в поисках хоть единой живой души.
— Мариша, помоги… — раздался сдавленный голос.
В углу, метрах в десяти от входа, согнувшись в три погибели, на низкой лавочке сидел окровавленный Елагин и негромко постанывал.
Охнув, она бросилась к нему:
— Сереженька!
— Вот, — неожиданно бодрым голосом пояснил влюбленный юноша, распрямляясь, — шнурок развязался! Перчатки снимать неохота, а помочь некому… Но ничего, справился!
— Да ну тебя… — в шутку разозлилась было Марина, но, подняв глаза, снова испугалась: — Господи, это они тебя так?! За что?
Физиономия Елагина действительно выглядела как портрет работы Пикассо. Того, настоящего, не из СОБРа. Левый глаз почти полностью скрылся под впечатляющим лиловым синяком. Синяк начинался от самого уха, изящно огибал ставшее ярко-красным глазное яблоко и утыкался в распухший, сиявший всеми цветами радуги нос. На лбу красовалась огромная ссадина, губы раздулись, делая Сергея похожим на солиста джаз-оркестра из Гарлема, а в уголке рта предательски запеклась струйка крови. Общую картину разрушений довершало правое ухо — насыщенного малинового оттенка, подтверждавшее, что в арсенале противников имеются не только прямые, но и боковые удары. Особенно — левой. Елагина даже не волновало сейчас, как он выглядит в глазах поклонниц.
— Вот уроды… Надо в милицию заявить… — Марина опустилась на лавку, чуть не плача.
— А неплохая идея! — Елагин присел рядом и погладил ее по плечу. — Завтра же накатаю заяву. Пускай годик-другой посидят за издевательство над человеком. Экзамен, видишь ли… Хорош экзамен — чуть без ушей не оставили. Еще в травму схожу, сниму побои.
— Ты хоть… сдал?
— Не знаю. Но ведь это не главное. Главное — ты пришла.
Подруга вздохнула и попыталась обнять Елагина, но тот, скривившись от боли, мягко отстранился.
— Извини, по ребрам тоже досталось… Сломать не сломали, но лучше их пока не трогать. Мне ведь еще кросс бежать.
— Господи, — снова всхлипнула Марина, доставая из сумочки носовой платок. — Так и знала, что опоздаю.
— Нет, что ты! — Сергей осторожно взял ее за плечи. — Ты не опоздала. Ты очень даже вовремя…
* * *Дружная семья Паленовых обитала в отдельном доме на окраине Юрьевска. С двориком для барбекю и гаражом для машины. Это не было чем-то из ряда вон — соседи имели точно такие же дома, разве что менее презентабельные. Ибо Олег вложил в ремонт и дизайн немало личных средств. Мать, по весне вышедшая на пенсию, на все лето уехала к сестре на Ставрополье, предоставив жилище в полное распоряжение любимых сыновей. Сыновья с успехом пользовались свалившимся на них счастьем, впрочем, алкоголем особо не злоупотребляя.
Сегодняшний гость к холостяцким шалостям Паленовых никакого отношения не имел. Знакомы они были уже больше года, но имени его Олег толком не помнил. То ли Виктор, то ли Виталий. Выучил только кличку: Седой. Потешное погоняло, тем более если учесть, что обладатель сего прозвища был лыс как колено Розенбаума.
Мужчины заседали на кухне. Вернее, сидел за столом только хозяин дома, коим считал себя старший Паленов, уплетавший яичницу с колбасой, а гость раздраженно дымил сигаретой возле открытого настежь окна, медленно убивая себя продуктами горения.
— Нет, так дела не делаются! — Лысый Седой, от души затянувшись, стряхнул пепел на козырек окна. — С кем я на стрелку пойду? С Тимохой вдвоем?.. Ты хоть понимаешь, что это — реальная подстава?
— Подстава, это когда в платном сортире — скрытая камера, и тебе на выходе толпа аплодирует, — спокойно возразил Олег, отправляя в рот очередной кусок яичницы. — А тут — проверенный вариант… Да сядь ты, чего мельтешишь? Я с Джамалом давно работаю. Надежный человек.
— Да нету, Олежка, среди чурок надежных людей, — наставительно проговорил гость, усаживаясь на табуретку напротив Паленова. — Не-ту! Сейчас он тебе лыбится, а через секунду глотку перережет. Вот силу они понимают! А потому чуркам надо все время ее показывать. Против силы они не попрут. А Тимоха — какая ж сила? Так что извини, но без тебя я не пойду. Как хочешь!
— Экий ты нетолерантный. Чурки — они тоже люди, хоть и волосатые. Пожалуйста — звони Джамалу и перебивай стрелку.
— Джамал таких обраток не поймет. Всю цепочку завалим.
— Логично. Поэтому других вариантов нет. Ничего, разок сходите без меня. А мою долю с Тимохой поделите.
В коридоре послышались шаги, дверь отворилась, и на кухню просунулся Ромка.
— Олежа, разговор есть!
— Я занят.
— Ну очень надо!
Паленов-старший с удивлением обернулся на брата:
— Мне что, повторять?
Ромка скривился, но исчез.
— Он в курсах? — Седой указал подбородком в сторону двери.
— Догадывается. Товар дома видел, да и базары наверняка слышит.
— А чего в дело не берешь?
— Молод еще. Ветра в голове много.
— Ну-ну… — Седой прищурил глаз. — Так вот я, Олежка, и переживаю: что это вдруг у тебя за срочные дела образовались?
Паленов раздраженно брякнул вилкой о стол.
— А ты не переживай. Я что, по-твоему, стволы на оптовой базе закупаю? Приезжаю, когда захочу, и беру, сколько мне надо? «Десяток тэтэшек, пару „Калашниковых“ и ящик патронов взвесьте, пожалуйста!»
— Я не о том.
— А я — о том! У меня с прапором строгий уговор. Он сам звонит и говорит, где и когда я должен забрать заказанный товар. Не раньше и не позже. Если не приезжаю и не привожу деньги, лавочка моментально закрывается. И — никаких отговорок.
— Позвони ему и скажи, что сейчас не можешь приехать. Форс-мажор, типа.
— Послушай, Седой! Прапор хочет мирно дослужить до пенсии и остаток своих дней, по его же собственным словам, провести не на нарах, а в маленьком домике со сливовым садом. Поэтому и перестраховывается. А с теми, кто его голубую мечту может разрушить, он попросту дела не имеет. Очень правильная позиция, между прочим.
— Ты это к чему?