За меня! А за себя? Бедная Поля… Бедная и несчастная моя Полина…
Конечно, мне было трудно. Очень. И еще – очень тоскливо. Совсем ведь одна. Я даже подумала: а не перетащить ли мне Евку? Слава богу, остановилась. С ней бы я точно свихнулась. С ее болтовней и слезами.
А потом ничего, привыкла! Человек ко всему привыкает! И даже полюбила свое одиночество.
Хотя… а к чему привыкать? Ведь я всегда была одинока: и при Краснопевцеве, и при Полине. И даже при Евке!
И если вдуматься – ну, по большому счету – мне ведь никто не нужен был.
Никто! Без всех я могла бы прожить. Я всегда ведь, как говорится, «имела виды» – в смысле, искала выгоду. В Краснопевцеве – понятно: карьера и деньги. В Полине – все ясно. Очень ее ценила, но и она меня раздражала. Евка… Нет, я ее очень любила! Мне было с ней весело. Она – моя молодость. Но и она меня утомляла…
Вот и выходит, что я получила сейчас то, о чем мечтала всю жизнь – свое тихое уединение.
А тут эта Лида… И на что она мне? Меня это мучило. Что мне делать? Одной, конечно, страшновато… что и говорить. Храбрюсь я, храбрюсь… А ведь боюсь! Вдруг сердце прихватит? Инфаркт там, инсульт? Соседку мою, Нору Петровну, хлопнуло. Хлопнуло и прихлопнуло. А все почему? А дома никого не было!. И она валялась на полу и не могла дотянуться до трубки. Вечером нашел ее сын, а поздно – парализация. При инсульте надо сразу, в течение трех часов. Иначе – хана…
И еще один аспект: как любил говорить Краснопевцев – аферисты. Их развелось!.. По телевизору говорят: везде у них связи – в жэках, в милиции. Дают информацию про одиноких стариков и – нате вам! Делайте, что пожелаете! Честно говоря, неприятно. Хоть я дверь никому и не открываю…
Но жулик есть жулик, он лазейку найдет. Звонила мне как-то дама одна, из «наших» – так она обозначилась. Я строго спросила: что это значит? В каком смысле, из наших?
Она хрипло рассмеялась:
– Лидия Николаевна, из коллег, из актеров! Общественная организация – помощь старым, больным и неимущим деятелям кино.
– И что вам надо? – совсем сухо спросила я. – Лично я ни в чем не нуждаюсь!
– Так не бывает, – усмехнулась она. – Все в чем-то нуждаются! Мы, например, можем предложить вам повышенное питание. Продуктовые заказы. Раз. Медицинское обслуживание из частной клиники. Два. Машину – когда вам понадобится. Уход за могилами близких. Путевки в хорошие санатории. Массажиста и парикмахера на дом! – торжественно произнесла дама. – Ну разве плохо?
– Нет, хорошо, – ответила я, – и даже отлично! Только у меня вопрос: все это, включая шофера и массажиста, вы предоставляете безвозмездно? В смысле, без денег и прочего? Без вашего, так сказать, интереса? Один гуманизм, альтруизм и ничего более? Подумать, какая забота!
А она закудахтала, как курица, которую топчет петух:
– Ох, ну вы шутница, Лидия Николаевна! Как остроумно! Да нет, не совсем так… Ну вы ж понимаете! Есть механизмы, да. Выгодные и удобные вам и немножко – нам!
И опять закудахтала.
А я в ответ резко, без церемоний:
– Что мне выгодно – решать буду я! А то, что «немножко вам», – я помолчала, – мне, простите, не интересно! И еще, буду признательна, если вы меня больше не побеспокоите! Вам все ясно? – и бросила трубку.
Все понятно: охотники за квартирой. Ищут идиотов – тех, кто из ума уже выжил. А потом выкидывают их на помойку – в лучшем случае. А в худшем… Ну и так все понятно.
Да! Еще соседка подкатывалась, Вероника. Для дочки старалась – пришептывала, что дочка ее будет за мной ухаживать, продукты привозить, уборщицу поставлять. Продукты? А мне не надо! Мне соцработник приносит – хлеб, молоко. Доплачу – принесет остальное. Сама могу в гастроном спуститься – он у меня под балконом. А уборщица? Да мне все равно! Аккуратисткой я никогда не была – Поля моя за меня отдувалась. Пыль? Захочу – сама вытру. А нет – все равно. Полы? Да наплевать! Лучше грязные, чем чужой человек в доме носится. Вызвала я однажды такую… Та же Вероника, соседка, посоветовала. Пришла. Чума чумой! Две вазы мне разбила! Грохнула так, что осколки потом полгода попадались – даже вымести их как следует не смогла! Я ж говорю – чума! А вазы… кошмар. Одна – Япония, эпоха Мэйдзи. Краснопевцеву в Токио подарили. А вторая – Мозер. Старинный. Тоже цены немереной.
А что до квартиры… Так мне все равно! Какая мне разница, что будет после меня? Государству? Пожалуйста! Все государству мало, никак не наестся. Я не про страну – про государство. А может, еще изменю свое мнение – завещаю все детдому. Или интернату для стариков. Или больному ребенку, на операцию. Не знаю, что в голову придет. А пока об этом не думаю.
Не очень меня это заботит.
Да, так та Вероника, соседка! Перла как танк – каждый день в дверь звонила: «Лидочка Николавна, миленькая моя! Ах, как же вы тут одна, без помощников? Мы же соседи, почти родня! Столько лет рядом, дверь в дверь! Что вам надо – вы не стесняйтесь, мы ж за ради бога!»
Угощенья таскала – пирожки, блинчики, запеканки. И все спрашивала: «Ну как? Вам понравилось?» Три раза за вечер могла позвонить. Я и телефон отключала – так она в дверь. Колотит, колотит: «Лидия Николаевна! Вы там живая? Ой, тишина!.. Надо вызывать МЧС!»
Я как услышала… гаркнула в дверь:
– Да жива я! И не надейтесь! И хватит меня доставать!
Обиделась. На три дня. А потом прорезалась. И снова с пирогами.
Я уж не знала, что и делать. С такими настырными, господи! И послать неловко – соседка, мало ли что. Хоть «Скорую» вызовет. Надоела… смертельно! Но впустила все-таки…
А та опять про дочку и про квартиру: «Лидочка Николавна, миленькая! Давайте я вас поближе с Ниночкой познакомлю! Чудная девочка! Честная, обязательная, приличная! Медсестра, между прочим! Ну, если что…»
Привела. Привела свою Ниночку. Боже мой! Я просто остолбенела. Здоровущая бабища – под два метра и под двести кило! Больше Евки в два раза! Почти лысая – подстрижена под ноль. И в татуировках! Ручищи, как у дискометателя – черно-синие от этих наколок. Как уголовница. Шея, спина – жарко было, майка открытая, без рукавов. И без бюстгальтера – сиськи, прости господи, пятого номера и болтаются, как кульки со сметаной. До пупа. И пуп тоже голый! И в кольцах! И морда размалевана, как у матрешки. Помада черного цвета, брррр. А бицепсы? Вот что меня напугало! Такая удавит и не моргнет! Вид убийцы и взгляд убийцы – тяжелый и мутный.
В общем, понятно. Веронике я отказала. Ну и она отпала от меня, как сухой лист от дерева. Слава богу…
Ох, сколько охотников до чужого добра! Сколько желающих! Все дураков ищут и слабоумных! Думают, раз старуха, так… Ага! Не дождетесь.
Так что же мне делать с этой Полининой дочкой? Оставить? Все же почти что родня… Кто был у меня ближе Полины? Кому я доверяла больше всего?
А кровь – дело такое. Ну, не может же быть ее дочь аферисткой или мошенницей! Или может? Да в конце концов, чем я рискую? Завещание писать на нее я не собираюсь. И не соберусь – это понятно.
Выгнать на улицу? Как-то неловко… в память Полины. Нет, не смогу.
Или? Я снова думаю о себе? Да конечно! Что с собой-то лукавить? Ее, эту Лиду, я не боюсь – простая, деревенская баба. Чем может она навредить? Приехала «трудоустроиться» – все они трудоустраиваются. Учительница, между прочим, сельская интеллигенция. Как мои мамочка с папочкой. Одинокая, мужем брошенная. Без детей. Пусть живет! Устроится на работу, приходить будет поздно. Тревожить не будет. Она вообще такая тихая, не приставучая. В душу не лезет. И готовит прекрасно! Не как Полина, понятно. Но вполне, вполне. И чистюля какая – квартира прямо блестит!
И врача вызовет, и чаю нальет. И приберет, и подаст. И уже не так страшно. Одной. И самое главное – не боюсь я ее, я ей верю. Не со злом она ко мне пришла, нет. Пусть живет!
Ну а там посмотрим! Время покажет. В конце концов, выгоды ей никакой – в смысле, меня уморить. Наоборот, ей надо меня сохранять! Очень беречь! Квартиры сейчас дорогие, хозяйки вредные. А что она там заработает? Жалкие крохи! Вот и будет мне угождать. А многого мне и не надо. Что надо старухе?
Пусть остается. Привыкну. Другого выхода нет.
Все лучше, чем Ниночка в татуировках и моя болтливая и плаксивая Евка!
Все! Я решила. Уф, облегченье! Вечером ей и скажу. Вот, наверное, обрадуется, деревенщина! Вот будет ей счастье!
Ну да ладно! В конце концов, не так много хорошего я сделала людям. Всегда только о себе…
Вдруг Евка права? И там, наверху… мне это зачтется? Ведь, если признаться, хорошего я сделала мало. Не для себя – для людей.
Получилось? Сама не верю, что получилось! И без особых, надо сказать, усилий. Нет, я все понимаю: не для меня бабка старается! Она ведь из тех, кто для ближнего – палец о палец!.. Все ясно: думает о себе. А о ком она должна думать? О странной и незнакомой женщине из прошлой жизни? Все старики эгоистичны. А уж она… К тому же почти доверяет. Почти. Думаю, что абсолютно она доверяла одной Полине Сергеевне. Уж та заслужила высочайшее доверие, что и говорить! Всей своей жизнью никчемной. Всей своей рабской сущностью и природным лакейством. Небрезгливой собачонкой была моя мать – служила преданно, с поджатыми лапками и высунутым языком. Рабыня Изаура.
Но верная Поля давно уж в могиле. А Королевишна – еще здесь, на этой земле. И беспокоится о себе, надо думать. Все старики дрожат за свое бесценное здоровье. Все цепляются за постылую жизнь. И не верьте, что эта жизнь им давно надоела. Проклинать будут на чем свет стоит, а все равно будут хвататься. Хвататься хилыми лапками, держаться худыми своими ручонками.
Хотя ее бабкой не назовешь – не бабка она, определенно. Старуха – да. Мумия – точно. Изергиль, Шапокляк – но только не бабка! Ходит как тень, кольцами звякает. Костями гремит и золотишком своим. Не расстается со своим барахлишком ни на минуту! Даже спит в своем темном склепе при цацках. Но мне на них наплевать. Наплевать на ее золотишко! Никогда меня это не прельщало.
Страшное зрелище по утрам: вываливается из спальни, как труп из гроба! Я такое в кино видела – как из склепа. Мумия, да. Тень отца Гамлета. Вываливается и плетется в ванную. Звяк-звяк, дрынь-дрынь, тук-тук…
Уф, выходит. «Приведенная в порядок» – волосы причесаны (седые, рваные пакли), губы подкрашены (помада бордо!!! Во дела!), освежена французскими ароматами.
Вот это брррр! Просто беда! Духи давно испорчены, пахнут спиртом и уксусом, цвета нездоровой мочи – темные, мутные. А она ими еще поливается!
Я открываю форточку – запах невыносимый!
Присаживается, весьма довольная собой. Молчит. Мы вообще не разговариваем – перекидываемся пустыми фразами о погоде, меню и прошедшей ночи. Про прошедшую ночь, конечно, она – рассказ повторяется ежедневно, без изменений – спала ужасно, было невыносимо душно (как вариант – холодно), комары летали (мухи, оса) – короче, измучилась и мечтает об одном: лечь и поспать.
Все это чушь и вранье! Я встаю по ночам и слушаю ее – храпит! Храпит под телевизор, «перекрывая» его. А телевизор орет прилично!..
– Душно? – сочувственно спрашиваю я. – А что вы окно не открыли?
Она вздрагивает и смотрит на меня с явным укором.
– Окно? – переспрашивает она. – Так будет же шумно! И я совсем не усну!
Я поняла: главное в жизни – выспаться. Хотя все это довольно смешно. Досыпает она в течение дня! Выдрыхнется днем, а ночью – понятно.
Очень мадам озабочена сном. Больше, чем всем остальным.
Еда ее интересует постольку-поскольку. Не едок она, нет. Но не отказывается. Видно, оголодала. Первые дни ела как молодой мужик. А потом наелась и так, клюет себе понемногу.
Политика ее очень интересует! Новости бдит каждый час. Маньячка какая-то!
Я говорю ей:
– А что вы там хотите услышать? Да все одно и то же ведь! Путин диктует хорошо поставленным голосом. Зюганов твердит об успехах и счастливой и честной жизни при коммунизме – бабульки, наверное, тащатся. Миронов невразумительно жует губами и кособочит «собачий» рот. А Жирик беснуется – все ему нипочем! Думаю, поднюхивает кокаин… Иначе откуда берется столько силы и прыти?
Нет, смотрит. Впялится в телевизор и слушает. И пальчиками постукивает по столу – нервничает, что ли?
По моим мозгам постукивает. И ведь не скажешь; «хозяйка!..»
Наслушается и к себе, к телефону. Звонит подружке. Слышу – журчит. Говорит негромко, наверное, обсуждает меня. Ну или болячки. Старух этих хлебом не корми, а дай потрындеть про болячки. Но мне не жалуется, нет. За что покорнейше благодарю!
После разговоров заходит на кухню и водит носом:
– А что у нас на обед, Лида?
Я отчитываюсь: «То да се. Все, что вы любите!»
– Аа-а! – тянет она и уходит.
Не пойму: разочарована или довольна? Да наплевать.
Я занимаюсь домашними делами: уборка, стирка, обед.
У нее – телевизор. Орет. Заглядываю – естественно, спит. И храп ее богатырский разносится по всей квартире.
Думаю; откуда в таком тщедушном тельце такие разряды и децибелы?
Дела переделаны, и я собираюсь в магазин. Точнее, на рынок. Там все дешевле. Она удивилась, узнав, что я езжу на рынок: «Дааа? Там дешевле? А раньше (здравствуйте, Полина Сергеевна!), а раньше все было дороже! – тянет она. – Мне Поля рассказывала! На рынке все самое дорогое и самое свежее!»
– Было… – вздыхаю я. – Так было раньше. Когда рынки были колхозные и там торговали крестьяне. А сейчас – перекупщики. Торгуют всем импортным – турецким, китайским и прочим. И там подешевле, поверьте!
Она пожимает кузнечьими плечиками:
– Ну, вам виднее!..
Список она оставляет мне накануне – ее пожелания. Я читаю, усмехаюсь и дописываю свое. Мой список куда прозаичней: репчатый лук, картошка, морковь. Килограмм риса и гречки, курица, творог. Растительное масло, сахар и соль.
Ее пожелания написаны мелким, бисерным почерком: шоколад «Слава» (пористый). Колбаса телячья – двести граммов. Банка оливок с косточками! (это подчеркнуто!). Килечка прибалтийская.
Килечка! Ах, как она нежно об этой рыбешке!
Ну да ладно… Пусть будет «килечка».
Иду к ней – предупредить, что ухожу. Она сидит в кресле в гостиной и читает журнал. Мне интересно, какой, но обложки я не вижу. Не забыть бы потом посмотреть.
Я говорю ей, что иду в магазин, и она неохотно поворачивается и вздыхает:
– Надолго?
Ух ты! Надолго? Значит, ей не безразлично, когда я буду дома?
Я выхожу на улицу и жадно глотаю воздух. С утра я надышалась запахом старости, испорченных духов и еще тоски, невыразимой тоски…
Что ж, сейчас это – моя жизнь. И значит, надо смириться. Эту «долю» я сама себе выбрала.
Из положительного: старуха не жадная. Чеки не проверяет. Однажды сунула нос и обалдела. От цен. Ее аж скрутило! Колбаса по пятьсот рублей? Сыр по восемьсот? Нет, невозможно! Как это может быть, Лида? Ой, не хочу этого знать и больше смотреть не буду! Вам, Лида, хватает?
Я киваю: «Нормально. Я же рассчитываю, Лидия Николаевна! Не рассчитаешь бюджет и – сразу в трубу! Мясо вот дорогое, но мы же его почти не едим – куры дешевле. Овощи и фрукты по сезону. В общем, справляемся. А уж когда я работу найду!.. Совсем заживем!»
Выдала я про работу и «заживем» – и сама испугалась. Точнее, испугалась, что испугается она! Решит, что я тут надолго. Что я навсегда.
Но нет! Только кивнула. И тут же спросила:
– А что там… с работой?
– Обещают, – ответила я, – няней к ребенку. К школьнику, в смысле, ну… типа гувернантки, что ли? Покормить, погулять, сделать уроки. Я же учительница.
Снова кивает задумчиво. Видно, что размышляет, не повредит ли моя работа ее удобствам и благополучию.
Ну и я помалкиваю. Как будет, так будет.
Она совсем неразговорчива – еще один плюс. Видно, что привыкла к молчанию и одиночеству. И это ее совсем не тяготит. Что ж, здесь я ее понимаю – сама из таких. Из молчуний.
В душу не лезет, мосты не наводит, прошлой моей жизнью не интересуется. Все, что хотела, я сказала сама: была замужем, развелась. Точка.
И вот что интересно: про Полину Сергеевну она не спрашивает – ни одного слова: как жила последние годы, как умирала…
Неужели неинтересно? Ведь близкий же был человек. Потом до меня дошло: не хочет расстраиваться! Как-то обмолвилась: «Надо беречься от отрицательных эмоций». Да, старость – это еще и равнодушие.
Это они тоже умеют, одинокие старики. Оберегаться. Правда, с наслаждением смотрит про всякие катаклизмы, теракты и прочее. Вот ведь чудеса!
Но сны не рассказывает и сериалы тоже. Опять же спасибо! Помню, как баба Маня рассказывала свои сны. Ох, как же я это не любила!.. Говорила ей: «Баб, хватит!»
Она обижалась. А Тонька-дурында пересказывала все сериалы – сидела у телевизора с утра до вечера и смотрела все подряд. Все в ее тупой башке мешалось и путалось: Луис-Альберто полюбил просто Марию и мою вторую маму, господи боже мой… А вечером вываливала все это на меня.
Эта молчит. Ток-шоу любимые тоже не обсуждает. Иногда мы смотрим их вместе. Она, конечно, комментирует современные нравы, но… без пены у рта. Тоже плюс.
Ненавижу я фразы типа «а вот в наше время…». Можно подумать, когда-то все были безгрешные! Как же! Человек грешит всегда и везде – в лачуге, на троне. В семнадцатом веке и в двадцатом. Так он устроен.
Видно, что Королевишна не из ханжей, с интересом смотрит про современную моду и иногда восторгается.
Не из нытиков: заболит голова – ложится в постель. Жалобно вякнет только: «Лида, пожалуйста, крепкого чаю!..»
И тишина. Не скулит.
Ест неаккуратно, как все старики. Хотя старается. Но все на полу, под ногами и вокруг губ.
Не хвастлива, ничем не кичится, не хвалится. Шубами не трясет, фотографии молодости в нос не сует. Просто скромница, да и только!
Про кольца однажды сказала небрежно: «Все – подарки супруга. Только вот это кольцо я купила сама!»
Колечко странное, скромное – никаких бриллиантов, на полустертой серебряной монете овал из бледно-розоватого, неровного камня. А на нем – профиль девушки.
– Сердолик, – сказала Королевишна, – и старая монета. Очень старая! – выразительно подчеркнула она. Мне говорили, что век восемнадцатый. А может, и раньше! Я это кольцо купила в Крыму, в Рыбачьем. Пожилая татарка – полная, с длинными, еще смоляными косами и очень красивым, почти библейским лицом – торговала каким-то серебришком. Видно было, что своим, семейным. Глаза у нее были наполнены тревогой и болью… – Королевишна замолчала. – Вероятно, что-то случилось в семье и ей очень нужны были деньги.